Тема «Генезис науки и развитие методов научного исследования». 1 страница

1. Значение проблемы в научном исследовании. Проблемные ситуации в науке.

2. Роль веры, интуиции, догадок в научном исследовании.

3. Становление развитой научной теории как высшей формы организации научного знания.

1. Началом исследовательского поиска большинство методологов считает выявление проблемной ситуации и постановку проблемы. К. Поппер утверждал, что познание не начинается с наблюдений и фактов, «оно начинается с проблем», с напряженности между знанием и незнанием. Сама проблема возникает из открытия, что с нашим знанием что-то не в порядке, существует какое-то внутреннее противоречие. Отправным пунктом становятся не столько чистое наблюдение и факты сами по себе, сколько наблюдение и факты, порождающие проблему.

Для древних философов проблема — это вопрос, содержащий открытую альтернативу, противоположности, элемент древнегреческой диалектики как искусства рассуждения, ведения диалога, спора — поиска истины. По Платону, это предполагает умение вопрошания как путь к «знанию незнания», раскрытие спрашиваемого в его проблематичности, признание того, что вопрос труднее ответа. Искусство вопрошания не имеет прямого метода, который позволил бы научиться спрашивать и видеть проблематическое, однако возможно владение логическими и риторическими приемами формулирования вопроса и проблемы. Аристотель в «Аналитиках» и «Топике» неоднократно обращается к теме «диалектической проблемы», полагая, что, «меняя способ выражения, ты каждому положению можешь придать вид проблемы» («Топика»), при этом в проблеме явно сформулирована альтернатива, в положении — только одна из ее сторон, вторая лишь подразумевается. Проблема ставится «или относительно того, о чем ни одна из сторон не имеет определенного мнения, или относительно того, о чем мудрые имеют мнение, противное мнению большинства людей, или относительно того, о чем расходятся мнения внутри каждой стороны» («Топика». Здесь же рассматриваются «топы» (методы), применимые как к общим, так и к частным проблемам, определение правдоподобия проблем, их рода, соотношение с причиной и множество других «топов» как для спрашивающих, так и для отвечающих. Вычленяются также три типа положений и проблем — касающиеся нравственности, природы и «построенные на рассуждении», которые, как отмечают исследователи, перекликаются с делением философии на этику, физику, логику (и соответствующие проблемы) у Ксенократа, перипатетиков и стоиков. Размышляя над аристотелевским пониманием проблемы, Гадамер пришел к выводу, что оно не имеет отношения к «фактической истине», но принадлежит лишь сфере диалектики, спора и рассуждения. Это не действительные вопросы, но лишь «альтернативные мнения», проблема в таком диалектическом смысле относится не столько к философии, сколько к риторике.

Данную традицию понимания проблем и вопросов Кант ограничивает диалектикой чистого разума, поскольку их источник лежит полностью в самом разуме, вопросы — это его «собственный продукт», окончательное разрешение их невозможно, «так как они превосходят возможности человеческого разума». Он разделил вопросы на метафизические, связанные с теоретическим разумом и требующие определенного ограничения, и дидактические, порождаемые практическим разумом и требующие совершенствования в качестве «систематизированного инвентаря». С развитием научного познания понятие проблемы существенно расширило логические и приобрело эпистемологические смыслы, наряду с собственно дискуссионными, полемическими функциями. Проблема стала рассматриваться как следствие рассогласования, противоречия и неполноты знания или как «знание о незнании».

В чем особенности проблемной ситуации? Проблема как структурная единица научного знания

Для ответа на этот вопрос следует указать на соотношение проблемы с такими понятиями, как проблемная ситуация, задача, вопрос. Проблемная ситуация — это объективное состояние рассогласования и противоречивости научного знания, возникающее в результате его неполноты и ограниченности. В зависимости от того, какие элементы знания приходят к рассогласованию или конфронтации, вычленяются следующие основные типы проблемных ситуаций:

— расхождение теорий с некоторыми экспериментальными данными. Так, обнаружение парадоксов в системе физического знания при соотнесении новых фактов и новых теоретических следствий трансформировалось в проблемы, поиск решения которых привел к построению специальной теории относительности и квантовой механики;

— конфронтация теорий, применяемых к одной предметной

области, по разным параметрам;

— наконец, третий тип — проблемная ситуация, которая возникает как столкновение парадигм, исследовательских программ, стилей научного мышления, что в свою очередь порождает так на-

зываемые концептуальные проблемы трех видов:

1 — несовпадение онтологических схем (картин мира), лежащих в основе конкурирующих теорий (например, в системе Птолемея и в системе Коперника);

2 — противоречие между теорией и методологическими установками научного сообщества. Например, в XVII веке образцом научной теории считалась математика с ее дедуктивным методом, а в XVIII — начале XIX века господствовало убеждение, что подлинно научными могут быть только теории, полученные с помощью индуктивных и экспериментальных методов;

3 — противоречие между теорией и тем или иным мировоззрением, считающееся для теории более серьезным испытанием, чем эмпирические аномалии. Так, механику Ньютона не отвергали за неточное предсказание движения планет, но многие, в частности Г. Лейбниц и X. Гюйгенс, не соглашались с ее философскими основаниями, противоречащими господствующему мировоззрению. Указанные типы и виды предстают как фундаментальные проблемные ситуации, которые могут играть существенную роль в развитии науки.

Проблемная ситуация как объективное состояние научного знания фиксируется в системе высказываний — тем самым формулируется проблема, в которой противоречия и неполнота, неявно содержащиеся в ситуации, принимают явную и определенную форму. Сформулировав проблему, исследователь, по сути, выбрал путь, по которому будет идти поиск ее решения. Именно поэтому выявление объективно существующей проблемной ситуации и постановку проблемы большинство методологов считают началом исследовательского поиска. Вместе с тем сам вопрос о «начале» исследования не бесспорен, так как в науке известна и другая ситуация, когда формулирование общетеоретической проблемы является целью и результатом предварительного решения ряда частных задач и вопросов, как, например, в классическом случае постановки двадцати трех проблем математиком Д. Гильбертом.

В проблеме как особой форме знания сущность рассогласования знания фиксируется вопросом. Именно вопрос позволяет сфокусировать и выявить главное противоречие и содержание проблемной ситуации. Однако не следует отождествлять любой вопрос с проблемой. Проблема — это такой вопрос, ответ на который отсутствует в накопленном человечеством знании, в то время как ответ на вопрос-задачу выводится из знания, содержащегося в самом условии задачи. Ответ на информационный вопрос (например, в каком веке возникла письменность на Руси?) отыскивается в накопленной информации с помощью специального поиска. В особых случаях постановке научной проблемы может предшествовать решение специальных задач, например перестраивание эмпирического обоснования теоретического знания в соответствии с новыми фактами, что в свою очередь ставит проблему изменения картины мира, как, например, в случае радикальной трансформации электродинамической картины мира А. Эйнштейном.

Как знание, сформулированное в вопросительной форме, проблема обладает рядом особенностей. Прежде всего, это знание не может быть получено с помощью дедуктивного вывода, в котором заключение (сформулированная проблема) логически следовало бы из посылок. Формулирование (постановка) проблемы осуществляется с помощью некоторого набора логических процедур и операций, в частности фиксации противоречия и неопределенности в форме вопроса; пространственно-временной ориентации, локализации и оценки проблемы (разграничение известного и неизвестного, уподобление — поиск образцов, отнесение к определенному типу и т. п.); разработки понятийного аппарата и других.

Другая особенность — специфические виды оценок этого знания. К вопросительной форме проблемы неприменима истинностная оценка, но возможны такие виды оценок, как правильность, осмысленность, допустимость, практическая и теоретическая значимость и др. Неопределенность, содержащаяся в проблемном знании, породила такой специфический вариант проблем, как мнимые, или псевдопроблемы. Мнимые проблемы в силу своей теснейшей связи с постановкой и решением реальных проблем науки выступают как необходимые моменты развивающегося знания. Они сходны с реальными проблемами по своей логической форме, их мнимость выясняется только путем эмпирической проверки и логического анализа полученных результатов, сопоставления с научными фактами, материально-производственной и духовной практикой. Вот почему нельзя категорически и безоговорочно заносить в разряд мнимых проблемы экстрасенсорики, телепатии, телекинеза или существования неопознанных летающих объектов. Различают относительно мнимые и абсолютно мнимые проблемы. К первым могут быть отнесены многие физические проблемы, вполне реальные в рамках классической физики, но теряющие смысл в новых физических теориях. Так произошло с проблемами абсолютности пространства и времени, мирового эфира в качестве неподвижной системы отсчета, неизменности массы, длины и др., когда они попали в контекст теории относительности. Ко вторым — такие, которые противоречат, как сегодня считается, закономерностям нашего физического мира, как, например, проблема вечного двигателя или проблема обоснования механических свойств светового эфира, которую как мнимую определял М. Планк, исходя из признания немеханической природы световых колебаний. Как показывает история науки, и те и другие мнимые проблемы неотъемлемы от научного поиска и имеют определенную познавательную ценность, поскольку стимулируют поиск и обогащают его даже отрицательным результатом.

Общефилософский анализ существования в познании псевдопроблем позволил выявить следующие основные группы и соответственно источники их появления:

— «онтологические» псевдопроблемы, возникающие в результате приписывания предметного существования явлениям, которые не обладают таким существованием (например, проблемы существования теплорода, флогистона, эфира);

— логико-гносеологические псевдопроблемы, вызванные объективными трудностями познания и уровнем развития средств наблюдения (к ним могут быть отнесены проблемы геоцентризма или поиск объяснения расширяющейся Вселенной, например за счет возникновения «из ничего» атома в единицу времени и пространства);

— логико-грамматические и семантические псевдопроблемы, порождаемые несоответствием между языком, его структурой, правилами и логикой. Примером последней группы могут служить парадоксы, возникающие при неразличении объектного и метаязыка, как в случае парадокса теории множеств, открытого Б. Расселом, по мнению которого здесь имеет место смешение в одном предложении слов различного логического типа или различных семантических уровней языка.

Понимание К. Поппером места и роли проблемы

Особый подход к проблеме как форме знания предложил К. Поппер, разрабатывавший учение о «трех мирах», или универсумах, — мире физических объектов или физических состояний, мире мыслительных (ментальных) состояний и мире «объективного содержания мышления» — человеческого языка, рассказов, мифов, научных идей, поэтических мыслей, содержания и идей произведений искусства. Представления о «третьем мире» Поппера перекликаются с уже известными теориями форм и идей Платона, объективным духом Гегеля, универсуме суждений и истин самих по себе у Больцано, объективного содержания мышления у Фреге. Однако есть существенные различия: Поппер против объективно-идеалистической интерпретации «третьего мира», для него это продукт человеческого духа, хотя и существующий самостоятельно, отчужденный, в котором, в частности, содержатся конкурирующие теории, критические аргументы, гипотезы, дискуссии, вербализованные идеи из книг и журналов и т. п. Это мир культуры, «где человеческий разум живет и растет во взаимодействии со своими продуктами». «Обитателями» этого мира являются также проблемы и проблемные ситуации, в том числе те, которые объективно существуют, но еще не обнаружены и не представлены в языковой, вообще знаковой форме. Обнаружение и решение этих проблем происходит во взаимодействии всех трех миров.

Следует различать проблему в объективном и психологическом смысле, последнее он не рассматривает, подчеркивая, что человек, работающий над проблемой, не всегда может правильно сказать, в чем она состоит. Например, астроном И. Кеплер понимал свою проблему как обнаружение гармонии мирового порядка, сотворенной Богом Вселенной, тогда как ее объективный смысл состоял в нахождении математического описания движения планетарной системы из двух тел.

Методологический интерес в понимании проблемы имеет данная Поппером типология философских проблем математики, в полной мере принадлежащих к «третьему миру», которую он выявил при критическом анализе эпистемологии математика-интуи-циониста Л. Брауэра, который «провел четкое различение между математикой как таковой и ее лингвистическим выражением и ее коммуникативной функцией». Это эпистемологические проблемы об источнике математической достоверности, природе математических данных и природе математических доказательств; онтологические проблемы о природе математических объектов и способе их существования; наконец, методологические проблемы о математических доказательствах. Можно предположить, что эта классификация Поппера имеет общезначимый характер.

Постановка и выбор научных проблем в логическом плане определяются такими предпосылочными структурами, как парадигма, исследовательская программа и научная картина мира, которые могут стимулировать решение одних или запрещать, как не имеющую смысла, постановку других проблем.

По Т. Куну, «приобретая парадигму, научное сообщество получает по крайней мере критерий для выбора проблем, которые могут считаться в принципе разрешимыми... В значительной степени это только те проблемы, которые сообщество признает научными или заслуживающими внимания членов данного сообщества. <...> Парадигма в этом случае может даже изолировать сообщество от тех социально важных проблем, которые... нельзя представить в терминах концептуального и инструментального аппарата, предполагаемого парадигмой» (Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 59-60). Постановка, выбор и решение научных проблем, возникающих как следствие рассогласования, противоречивости и неполноты научного знания, существенно обусловливаются не только собственно научными, но также социальными и культурно-историческими факторами.

2. В концепции К. Поппера о «трех мирах» в метафорической форме зафиксировано, по существу, два основных значения понятия знания, причем предлагаемая им трактовка не совпадает с классической проблемой мнение-знание, или докса-эпистеме. Речь идет, во-первых, о знании как состоянии сознания, или ментальном состоянии; во-вторых, о знании как объективном содержании мышления: единицах знания, а также дискуссиях, критических спорах и т. п. При этом знание в объективном смысле не зависит от чьей-либо веры или стремления соглашаться, утверждать, действовать, это «знание без познающего субъекта». Поппер обходится здесь достаточно прямолинейным и категорическим решением: в отличие от традиционной гносеологии эпистемология как учение о научном познании должна заниматься только объективным знанием; знание в субъективном смысле не имеет к науке никакого отношения. Очевидно, что такая постановка вопроса не может удовлетворить гносеолога, для которого возможность теории познания в принципе обусловлена именно Познавательной деятельностью субъекта и его знанием. Не отрицая, разумеется, существования объективированного знания, необходимо вместе с тем продолжить обоснование знания как «состояния сознания», его тесной связи с верой, для чего необходимо выяснить конструктивную роль веры в познании. При этом речь идет не о религиозной вере (ее влияние на науку — другая проблема), а о вере как признании истинности того или иного утверждения без рационального обоснования и доказательства.

Следует отметить, что существование веры в познавательном процессе не вызвано лишь отсутствием или недостатком информации, это — частный случай, момент веры, не носящий всеобщего характера, а главное — не позволяющий судить о механизмах и причинах ее возникновения. Можно бесконечно наращивать объем информации, но ее усвоение и использование по-прежнему будут основаны на предпосылках, в той или иной степени принятых на веру.

Витгенштейн придавал фундаментальное значение существованию эмпирических предложений, в которых мы не сомневаемся. Прежде всего, всякое обучение, начиная с детства, основано на доверии. «Будучи детьми, мы узнаем факты... и принимаем их на веру»; «ребенок учится благодаря тому, что верит взрослому. Сомнение приходит после веры». Но и развитая форма познания — научное познание — также покоится на вере в некоторые эмпирические высказывания. «Нельзя экспериментировать, если нет чего-то несомненного... Экспериментируя, я не сомневаюсь в существовании прибора, что находится перед моими глазами...»; «На каком основании я доверяю учебникам по экспериментальной физике? У меня нет основания не доверять им... Я располагаю какими-то сведениями, правда, недостаточно обширными и весьма фрагментарными. Я кое-что слышал, видел и читал». Эмпирические высказывания, которые мы принимаем как несомненные, сопутствуют нам всю жизнь, предстают как личностное знание, как «картина мира», усвоенная в детстве (Витгенштейн Л. О достоверности // Вопросы философии. 1991. №2). Исследуя проблему на логико-лингвистическом уровне, Витгенштейн обратил внимание не только на роль веры в познании, но также на социально-коммуникативную природу веры, возникающей как необходимое следствие «нашего бытия среди людей». Такая позиция представляется весьма плодотворной и конструктивной. Таким образом, были намечены основные подходы к феномену веры как субъективной уверенности и достоверности, требующему дальнейшего исследования.

Утверждение о том, что вера — это то, что не имеет достаточных оснований, широко распространено в размышлениях философов о вере. При такой трактовке возникает определенное отрицательное отношение к феномену веры, стремление к ее полной элиминации из познавательной деятельности субъекта, а тем более из системы знания. Выявление же конструктивной природы веры в науке возможно лишь в случае признания существования объективных оснований субъективной веры. Это отметил еще Дж. Локк, полагавший, что вера стоит сама по себе и на своих собственных основаниях, и когда вера доведена до достоверности, она разрушается, тогда это уже более не вера, а знание.

Итак, и вера и знание имеют основания, но их основания различны, и это различие носит не просто частный характер, но обладает фундаментальным значением, а обоснования веры и знания противоположно направлены. Знание становится таковым в результате логического оформления, обоснования, проверки, доказательства достоверности и истинности, и лишь в таком качестве

оно обретает не только когнитивную, но и социальную значимость, начинает функционировать в культуре, включаться в коммуникации и различные формы деятельности. Вера же базируется совсем на другом — на подтверждающем ее результаты опыте, на социальной санкции и общезначимости того, во что верят. И лишь затем может возникнуть необходимость рефлексии и критики этой субъективной уверенности, но такие рефлексии и критика будут осуществляться на базе новых социально апробированных «несомненностей». При таком подходе вера не противопоставляется жестко знанию, а эпистемологический статус веры, ее функции в познавательной деятельности не оцениваются однозначно отрицательно. Подтверждения этой позиции можно найти у И.А. Ильина в работе «Путь духовного обновления» (1935). Он называет «предрассудком», требующим критической переоценки, положение о том, что только знание обладает достоверностью, доказательностью, истинностью, а вера не более чем суеверие, или «вера всуе», напрасная и неосновательная. В доказанное не надо верить, оно познается и мыслится, верить же можно лишь в необоснованное, недостоверное. Отсюда отрицательное, пренебрежительное отношение к вере, требование «просвещения» и борьбы с суевериями. Он отличает настоящих ученых, которые не абсолютизируют результаты науки, прекрасно понимая, что многое из принимаемого за истинное знание не имеет окончательного обоснования и полной достоверности, от «полуобразованных» людей и «полунауки» (по Ф.М. Достоевскому). В последнем случае к науке относятся догматически, и «чем дальше человек стоит от научной лаборатории, тем более он иногда бывает склонен преувеличивать достоверность научных предположений и объяснений. Полуобразованные люди слишком часто верят в «науку» так, как если бы ей было все доступно и ясно; чем проще, чем элементарнее какое-нибудь утверждение, тем оно кажется им «убедительнее» и «окончательное»; и только настоящие ученые знают границы своего знания и понимают, что истина есть их трудное задание и далекая цель, а совсем не легкая, ежедневная добыча». Настоящий ученый помнит о постоянном изменении картины мироздания, в чем убеждает история науки, он «духовно скромен» и, добиваясь максимальной доказательности и точности, помнит, что полной достоверности у науки нет, что нельзя переоценивать отвлеченные схемы и мертвые формулы, верить в них, а не в живую, бесконечно глубокую и изменчивую действительность (Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 144).

В отличие от идей, верования не являются плодом наших размышлений, мыслями или суждениями, они — наш мир и бытие, это наиболее глубинный пласт нашей жизни, все то, что мы безоговорочно принимаем в расчет, хотя и не размышляем об этом. В силу нашей уверенности мы ведем себя автоматически в соответствующей ситуации, руководствуемся огромным количеством верований, подобных тому, что «стены непроницаемы» и нельзя пройти сквозь них или что земля — это твердь и т. п.

Верования унаследованы как традиции, принимаются в готовом виде как «вера наших отцов», система прочных, принятых на веру объяснений и интерпретаций, «образов» реальности, действовавших в жизни предков. Среди самых значимых в европейской культуре является вера в разум и интеллект. Как бы она ни менялась и ни критиковалась, человек по-прежнему рассчитывает на действенность своего интеллекта, активно конституирующего жизнь. Если верования укорененно привычны, то сомнение не обладает подобной особенностью. Сомнение — это состояние беспокойства и неудовлетворенности, заставляющее действовать с целью его устранения, порождающее желание перейти к состоянию верования — спокойного и удовлетворенного.

Признание конструктивной роли веры в повседневности, в познавательной и преобразующей деятельности дает возможность по-другому оценить соотношение веры и сомнения в познании. По-видимому, нельзя однозначно решать вопрос в пользу сомнения, если даже речь идет о научном познании, широко использующем критико-рефлексивные методы. За этим, по сути дела, стоит вопрос о степени доверия убеждениям, интуиции ученого, его творческому воображению. Очевидно, что эти проблемы имеют не только эпистемологическое значение, но выходят и на важнейшие направления в других областях, например на создание когнитоло-гии как науки о знании экспертов, а также когнитологических программ, в которых личностное профессиональное знание эксперта переводится в информацию для ЭВМ, сохраняющую индивидуальную окраску знания и интерпретации смыслов.

В целом, очевидно, что признание фундаментального значения веры в познавательной деятельности субъекта предполагает признание того, что теория познания и конкретно учение об истине должны строиться не отвлеченно от человека, как это было принято в рационалистической и сенсуалистской гносеологии, но на основе доверия человеку как целостному субъекту познания. Объектом гносеологии становится познание в целом, как заинтересованное понимание, неотъемлемое от результата — истины. Иначе познание, в том числе научное, утрачивает свою жизненную значимость, поскольку, как утверждал Э. Гуссерль, забыт фундамент человеческих смыслов — «жизненный мир», мир «простого верования», принимаемый как безусловно значимый и практически апробированный.

В научно-познавательной деятельности особое место занимает интуиция ученого, которая, как можно предположить, опирается на личное и коллективное бессознательное, а также на различные формы неявного знания. У К. Юнга, в частности, встречается рассуждение об интуиции в ее соотношении с ощущением, чувством и мышлением. Интуиция — это иррациональная функция. Она есть «предчувствие», «...не является результатом намеренного действия, это скорее непроизвольное событие, зависящее от различных внутренних и внешних обстоятельств, но не акт суждения» (Юнг К.Г. Подход к бессознательному. С. 57). Однако развитой теории интуиции он не оставил, и необходимо обратиться к другим исследованиям, хотя и сегодня их недостаточно. Как иррациональное начало, интуиция выполняет своего рода «пусковую» функцию в творческом движении разума, который выдвигает новые идеи или мгновенно «схватывает» истину не в результате следования законам логического вывода из существующего знания, но «чисто интуитивно», лишь затем «поверяя результаты логикой». В отличие от рационального рассудка, жестко следующего установленным правилам и нормам, разум может, по Гегелю, «разрешать определения рассудка в ничто» и, ломая старую, создавать новую логику. Соответственно, на этом пути, преодолевая догматизм и формализм рассудка, разум проходит этапы движения от существующего рационального, через иррационально-интуитивное к новому рациональному. Как специфический познавательный процесс, интуиция синтезирует чувственно-наглядное и абстрактно-понятийное, в результате, по Канту, «воображение доставляет понятию образ».

Интуиция имеет противоречивую природу: внезапность озарения, неожиданность догадки предполагают предварительную сознательную работу и волевые усилия по накоплению информации, из которой «озарение», однако, не следует логическим путем, но без которой оно произойти не может. Внезапное «усмотрение истины» предполагает предварительный «инкубационный», по выражению А. Пуанкаре, период подсознательной деятельности, во время которой происходит вызревание новой идеи. В этот период, свободный от строгой дисциплины мышления, рождается множество различных комбинаций идей, образов и понятий, отбор которых происходит неявно, на основе целевой установки мышления исследователя и в результате какого-либо внешнего толчка, далекого от обстоятельств исследования. Путь, который приводит к догадке-озарению, остается неосознанным, скрытым от исследователя, в сферу сознания неожиданно приходит готовый результат, и проследить, как он был получен, невозможно. При попытке сделать это полученный «сплав» понятия и образа «разлагается» на отдельные представления и понятия, перестает быть цельным. Поиск методов изучения и описания «механизма» интуиции продолжается.

В науке под интуитивными часто понимают такие понятия, положения, которые не имеют четкого определения и доказательства, многозначны, допускают различные толкования, часто опираются не на логические основания, но на выводы здравого смысла. Вера в «самоочевидность» исходных положений, часто выражаемая в словах «очевидно», «легко видеть, что», «отсюда следует», может прикрывать неосознаваемую ошибку, вводить в заблуждение. Самоочевидность как психологическая достоверность не может служить критерием истины, так как часто опирается на привычные представления, за которыми многие значимые отношения и свойства оказываются невидимыми. Любое исследование и в естественных, и в гуманитарных науках предполагает выявление таких скрытых ошибок и достижение «различного класса точности». Вместе с тем невозможно выявить все интуитивные моменты и исключить их, полностью определив и формализовав все знание. Интуиция заменяет еще не сформировавшееся знание, служит своего рода ориентиром, «предчувствующим» возможные пути исследования, хотя и не имеющим «доказательной силы». Так, чувственная интуиция или способность наглядного пространственного воображения в геометрии в конечном счете, после открытия неевклидовых геометрий, оказалась ошибочной, хотя эвристически и дидактически плодотворной.

Известный западный философ М. Бунге, размышляя об интуиции, в частности, формулирует интуитивистский тезис математики следующим образом: «Так как математика не выводится ни из логики, ни из опыта, она должна порождаться особой интуицией, преподносящей нам исходные понятия и выводы математики в непосредственно ясной и незыблемой форме. Поэтому в качестве исходных следует выбирать понятия самые непосредственные, такие, как понятия натурального числа и существования» (Бунге М. Интуиция и наука. М., 1967. С. 56). Однако, как отмечает философ, эти два понятия вовсе не являются интуитивно ясными, бесконечная последовательность натуральных чисел с трудом усваивается большинством людей, а понятие существования создает множество трудностей в логике, математике и эпистемологии прежде всего свой неопределенностью. Излагая свое видение недостатков и даже ошибок интуиционизма в математике, он вместе с тем отмечает его плодотворность, в частности, как стимулирование поиска «новых, прямых доказательств хорошо известных теорем математики, а также реконструкцию ранее установившихся понятий (например, понятия действительного числа)» (Там же. С. 86). Существенным также является его требование различать философский и математический аспекты интуиционизма. В целом же, обращаясь к интуиции, он убежден, что «одна логика никого не способна привести к новым идеям, как одна грамматика сама никого не способна вдохновить на создание поэмы, а теория гармонии - на создание симфонии» (Там же. С. 109). Таким образом, иррациональные элементы познавательной деятельности, так богато и разнообразно представленные различными видами бессознательного, неявного, интуитивного, существенно дополняют и обогащают рациональную природу научного познания. Создавая трудности для построения точного знания, они одновременно включают в познание активное творческое начало и личностные возможности самого исследователя.