Суббота, 12 апреля

Утром собирается ненадолго зайти Сэм. Я пригласил заглянуть ко мне рабби Залмана Шахтер-Шаломи с его женой Евой, чтобы познакомиться с Сэмом. Залман — сияющий, красивый, благословенный. Он — лидер движения Иудейского возрождения и большой ученый, особенно в области Каббалы и еврейского мистицизма. Кроме того, именно он привлек к иудаизму Майкла Лернера. Майкл поражает меня как идеальный духовный наследник Залмана — у них обоих один и тот же огонек в глазах. Новая книга Майкла «Политика смысла» — важная попытка соединить либерализм и духовность (как и его журнал «Тиккун»). Но когда Майкл последний раз был в Боулдере, он рассказал мне, как он разочарован книгой, поскольку ее пришлось так радикально редактировать, чтобы сделать более «доходчивой» (он больше доволен своей предыдущей книгой «Возрождение иудаизма»).

История Майкла — настоящий рассказ-предостережение о том, что либеральные средства массовой информации в этой стране стремятся сделать со всем «духовным». Мою собственную политику можно вполне точно охарактеризовать как постконсервативную, постлиберальную. Я работаю над несколькими книгами как раз на эту тему. И у консерватизма, и у либерализма есть свои достоинства и недостатки, и нам необходимо сочетать их лучшие стороны и отбрасывать худшие.

Главное достоинство либерализма — его акцент на индивидуальных правах человека, а главный недостаток — его оголтелый страх перед Духом. Современный либерализм формировался в эпоху Просвещения, главным образом в качестве противодействия мифической религии, что было естественно и необходимо. Но либерализм впал в типичное до/над заблуждение: он посчитал всю духовность не более чем дорациональным мифом и потому отбрасывал и всю надрациональную духовность, что было абсолютной катастрофой. (Как сказал бы Рональд Рейган, «он выбрасывал ребенка вместе с посудой».) Либерализм пытался убить Бога и заменить надличностный Дух эгоическим гуманизмом, и хотя я придерживаюсь многих либеральных социальных ценностей, это его прискорбная оборотная сторона, этот страх всего Божественного.

Одно из достоинств типичного консерватизма состоит в том, что он полагается на Дух, а один из его недостатков в том, что этот «дух» почти всегда оказывается дорациональным, мифическим, фундаменталистским, этноцентрическим. В результате консерваторы немного чересчур стремятся навязывать вам свои убеждения и свои «семейные ценности», и, поскольку Бог на их стороне, они вполне уверены в правильности своей программы, от более настойчивого проведения которой совсем недалеко до охоты на ведьм.

Фокус заключается в том, чтобы взять лучшее у них обоих — индивидуальные права и духовную ориентацию — и сделать это, показав, что либеральные ценности укоренены в надрациональном, а не дорациональном Духе. Такая духовность будет постлиберальной, эволюционной и прогрессивной, а не долиберальной, реакционной и регрессивной.

Она также будет политической в самом широком смысле, в том, что ее единственное главное побуждение — сострадание — выливается в общественное действие. Однако постконсервативная, постлиберальная духовность не может служить государственной политикой (надрациональная духовность сохраняет рационалистическое разделение Церкви и государства, равно как и либеральное требование, чтобы государство не защищало и не пропагандировало какой-то один излюбленный вариант правильного образа жизни). Те, кто хочет «преобразовать» мир, заставив нас всех принять их новую парадигму, либо их Бога или Богиню, либо их вариант Геи, либо их любимую мифологию, должны, по определению, считаться реакционными и регрессивными в наихудшем смысле — долиберальными, а не постлиберальными, — и потому от их глобальной программы всегда недалеко до их собственных вариантов охоты на ведьм. Напротив, подлинно постлиберальная духовность существует как культурное воодушевление, как фоновый контекст, который не принуждает к подлинной духовности, а скорее создает возможность для ее возникновения. [Дальнейшее обсуждение этой темы см. в записи от 10 декабря.]

Майкл Лернер работает над этой важнейшей проблемой, и я оказываю ему решительную поддержку. Его организация хотела присудить книге «Пол, экология, духовность» свою премию по этике, но я не слишком стремлюсь к известности, и потому мы стараемся выработать какой-то способ моего сотрудничества в «Тиккуне» в качестве постоянного обозревателя. Я не уверен, могу ли я с этим справиться, но это очень соблазнительно.

Рассказ-предостережение. Майкл в дружеских отношениях с Биллом и Хилари, и его «политика смысла» встретила у Хилари особенную поддержку. Либеральные средства массовой информации, узнав об этом, подняли шум. Святая Хилари, Майкл — «гуру Хилари» и тому подобное. Это все очень давило на Майкла и никак не прекращалось, пока...на сцену не выступила Джин Хьюстон. Простую технику визуализации, ежедневно используемую тысячами психотерапевтов, превратили в «духовный контакт» Хилари с Элеанор Рузвельт, хотя она занималась всего лишь творческой визуализацией. Но все внутреннее столь крайне, радикально, отталкивающе чуждо либеральным журналистам, что они вряд ли могли обсуждать эту тему без придыхания или хихиканья.

Именно поэтому «Наука и религия» в такой степени представляет собой прецедент, по крайней мере, как это видится мне. Она специально написана с учетом страхов либералов и в попытке убедить их не отвергать с порога то, что может казаться им чуждым. В последней главе подчеркнута важность сохранения достижений либерального Просвещения и намечены общие черты постлиберального — а не антилиберального — мировоззрения, которое требует объединения западного Просвещения (или политической свободы) с восточным Просветлением (или духовной свободой). Разумеется под «восточным Просветлением» я подразумеваю любое воистину подлинное духовное преображение, будь то западное или восточное, северное или южное. Суть в том, чтобы использовать юридические, политические и гражданские свободы современного Запада в качестве защитной платформы, создающей возможность расцвета духовного преображения — и неотделимого от него сострадания. Поэтому я рассматриваю «Науку и религию», заканчивающуюся этим призывом, как прецедент, призванный показать, насколько далеко могут пойти либералы в направлении надрациональной духовности.