Глава 6. Антониос все утро проработал в офисе, но ему было сложно сосредоточиться на чем-либо

Антониос все утро проработал в офисе, но ему было сложно сосредоточиться на чем-либо. Мысли снова и снова возвращались к Линдсей. А еще к событиям их совместного утра. Как же прекрасно было снова обнимать ее! Антониос огромным усилием воли сдержался от близости – удовольствие так и манило. Но он понимал, что физическое наслаждение – лишь ничтожно малая толика для сохранения отношений. Как бы ни был прекрасен секс, на нем одном не построить брак.

После ухода Линдсей он был просто одержим праведным гневом, уверенный, что в произошедшем лишь ее вина. Полагал, что со своей стороны сделал все, что мог, чтобы осчастливить жену: покупал одежду и драгоценности, был с ней нежен и ласков, ввел ее в свою семью. Тогда ему казалось, этого достаточно. Теперь же он понимал, что это не так.

В течение следующего часа Антониос безуспешно пытался сконцентрироваться на работе, но мысли о Линдсей прыгали в мозгу, точно шарики в автомате для пинбола. Наконец он сдался и вышел из офиса на яркий солнечный свет. Направляясь к вилле, он даже не отдавал себе отчета в том, что хочет сделать – главным было вновь увидеть Линдсей. Антониос не представлял себе, что он ей скажет – да и можно ли было вообще что-то сказать.

Войдя в прохладный дом, он остановился на пороге. Линдсей сидела на диване, поставив стройные ноги на маленький столик, на коленях ее был ноутбук, и она хмурилась, глядя на экран. Пара вьющихся прядей выбилась из косы, обрамляя ее лицо нежными завитками. Антониос нежно смотрел на нее, не подозревающую, что за ней наблюдают, и заметил, что она что-то шепчет.

– Кажется, ты здорово увлеклась, – произнес он, входя в комнату.

Девушка вздрогнула и подняла голову, тело ее напряглось при виде его.

– Это мое исследование.

Она и раньше рассказывала о своей научной работе, но Антониос никогда не понимал, о чем идет речь, – наверное, просто и не пытался понять. Каким же заносчивым и самовлюбленным эгоистом он был, полагая, что Линдсей с легкостью может оставить свою жизнь, своих друзей и переехать к нему. Он тогда чувствовал себя этаким рыцарем на белом коне, спасающим девушку в беде, – и это ощущение ему нравилось. Вот только оказалось, что он превратился в злобного тирана, отняв у нее свободу и сделав ее своей узницей.

– Расскажи мне о нем, – попросил Антониос, присаживаясь на край столика.

Ему захотелось протянуть руку и погладить пальцами стройную лодыжку девушки, но он удержался.

Линдсей с подозрением посмотрела на него.

– Ты действительно этого хочешь?

– Иначе бы я не попросил.

– Хорошо, но ты никогда раньше… – Она остановилась на полуслове, пожимая плечами, но все же стала объяснять: – Сейчас я вычисляю максимальную разность между простыми числами.

– Так, – ответил Антониос, хотя ни слова не понял.

Линдсей, должно быть, об этом догадалась, потому что лукавая улыбка появилась на ее лице. Он улыбнулся ей в ответ и пожал плечами.

– Может, объяснишь теперь на английском?

– Да я и не говорила на греческом, – поддразнила его девушка.

Ему начинала нравиться их непринужденная и игривая беседа – определенно лучше, чем бесконечные споры.

– Ну, ты, должно быть, привыкла к тому, что люди не понимают сути твоих исследований.

Задумчиво кивнув, Линдсей вновь улыбнулась.

– Да, большинство не понимает.

– Итак… Максимальная разность между простыми числами. Просвети меня.

Она засмеялась, и этот ее низкий смех показался Антониосу сладчайшей музыкой. Он скучал по нему, уже давно не видел жену такой радостной, и осознание того, что сейчас он являлся источником ее радости, было бальзамом на душу. Может быть, он воспользуется этой неделей, чтобы компенсировать Линдсей все неудачи, причиной которых тоже был он. Сможет сделать так, чтобы она смеялась или хотя бы улыбалась почаще…

– Ты ведь знаешь, что такое простые числа? – спросила она, и он напряг память, чтобы воскресить школьные знания.

– Числа, которые делятся только на себя и единицу.

– Верно. Разность – это когда вычитаешь одно число из другого. Максимальная разность – это самый большой промежуток между такими числами.

– Как семь минус три, скажем?

– Да, но я работаю с гораздо большими числами – и мне еще нужно доказать, что они простые.

– И какие у тебя есть выводы?

Линдсей покачала головой:

– Пока никаких. Я собираю материал. Когда его будет достаточно, начну искать параллели.

– Какие?

– Например, повторяющиеся промежутки между числами.

– И что тебе это даст? – спросил Антониос. – Зачем вообще это нужно?

Она рассмеялась легким, воздушным смехом и укоризненно посмотрела на него.

– Знаю – в твоем понимании это абсолютно бессмысленно.

– Нет, не так, но я должен признать, что, как предприниматель, предпочитаю находить практическое применение всему.

– Понимаю.

– Так что тебе могут рассказать эти закономерности?

– Ну… – Она побарабанила пальцами по клавиатуре и слегка нахмурилась. – Может быть, и ничего, а может, многое. Вот это и нравится мне в теории чисел: чем больше физики и математики занимаются ею, тем яснее становится, что многое еще непонятно. Но это исследование внесет крохотную толику в мир познания – наш мир определяется числами, и для меня в этом есть красота и магия.

Линдсей победно улыбнулась.

– Определяется числами? – повторил он. – Что ты имеешь в виду?

– Ну, например, цикады.

– Цикады?

– Ну да, знаешь, они похожи на кузнечиков.

Глаза Линдсей засияли.

– А что, между цикадами и простыми числами есть какая-то связь?

– На востоке США они появляются через определенные промежутки лет, и каждое такое число – простое. Например, в Теннесси цикады имеют цикл жизни в тринадцать лет. В других местах они появляются через каждые семнадцать лет.

– Думаешь, для этого есть какая-то причина? – спросил Антониос недоверчиво.

– Наука не раз доказывала, что в природе нет случайностей. Так, например, те же цикады просто избегают своих естественных хищников – их цикл жизни не совпадает с циклом жизни лягушек.

– Откуда им это знать?

Она пожала плечами:

– Да они и не сами строят свою жизнь, это просто результат естественного отбора. Но мне это интересно. Почему цикады приспособились, а другие насекомые – нет?

– Может, они умнее других.

В глазах Линдсей снова зажглись искорки.

– Может.

– Удивительно, – произнес Антониос вполне искренне. – А каким может быть практическое применение твоей работы?

– Пока не знаю. Но учитывая развитие технологий и квантовой физики, применение может быть найдено. Понимание соотношений между числами может в конечном счете стать ключом к пониманию устройства вселенной.

На губах ее заиграла озорная улыбка, и Антониос усмехнулся:

– Ах, вот ты как думаешь.

– Вообще, да. Но тебе это может показаться странным.

– Не спорю.

Линдсей засмеялась и закрыла ноутбук.

– Думаю, на сегодня хватит.

– Отлично, – сказал Антониос. – Я как раз думал, что мы можем прогуляться.

Она удивленно приподняла брови, вглядываясь в его лицо. Наверное, не могла понять, с чего это он такой дружелюбный сегодня. Еще бы – он так долго злился на нее.

– Хорошо, – ответила она.

– Тебе стоит воспользоваться солнцезащитным кремом и взять шляпу.

– А куда мы направляемся?

– В оливковые рощи.

Еще ребенком Антониос любил эти рощи, простиравшиеся до самого горизонта, любил изогнутые, узловатые ветви деревьев, пикантный аромат созревающих плодов, мягкую почву под ногами и жаркое солнце в зените над головой. А больше всего ему нравилось ходить туда с отцом, когда тот показывал ему разные виды деревьев и цветов. Во время таких прогулок он чувствовал себя важным и значимым для отца.

Но потом все изменилось.

Пройдя мимо комплекса зданий, составляющих поместье семьи Маракайос, – главную виллу, домик Леонидаса, жилье для прислуги, главный офис, – а потом приблизились к железным воротам с причудливыми завитушками и надписью «Маракайос» на английском и греческом языках. Антониос открыл створку и пропустил Линдсей вперед.

– Как вышло, что твоя семья начала заниматься производством оливкового масла? – спросила Линдсей.

– Это была инициатива отца, – ответил он, и в голосе его послышались одновременно гордость и горечь. – Он начинал с нуля, – продолжал Антониос. – Мой дед жил в Афинах и работал мусорщиком. Но у отца были другие представления насчет своего будущего – он был весьма амбициозен и еще очень любил землю. Каким-то невероятным образом ему удалось купить участок, а спустя несколько лет – расширить его. Он решил выращивать оливковые деревья и продавать масло, потому что почувствовал, что на него всегда будет спрос.

– И стал успешным.

– Да, но не сразу. Производство оливкового масла – дорогостоящий бизнес. Также важны эффективные технологии. Так что сначала отцу пришлось несладко, но в итоге он сумел купить еще земли и посадить больше деревьев.

– И ты унаследовал его дело.

– Да.

Антониос весь сжался, вспоминая прошлое. Он поклялся никому не рассказывать о том, что испытал, когда империя Маракайос зашаталась на его глазах: у хозяина поместья случился сердечный приступ, и старшего сына срочно вызвали домой. Он не расскажет и сейчас, будет защищать память отца, хотя это и достается дорогой ценой. Иногда ему кажется, что он продал свою душу, чтобы спасти отцовскую. Он тогда вернулся из Афин, где недавно начал работать по настоянию отца. Тот не хотел рассказывать сыну, как ужасно идут дела. Тогда Антониос этого не знал и считал, что отец просто его недолюбливает.

– О чем ты думаешь? – спросила жена, и он посмотрел на нее.

– Так, ничего особенного.

– Ты нахмурился.

Он пожал плечами:

– Просто думаю обо всем, что еще предстоит сделать.

– Наверное, сложно было выкроить время, чтобы отправиться в Нью-Йорк.

– Но это было необходимо.

Линдсей не ответила, и какое-то время они молча шли под палящим солнцем. Воздух был прохладным и свежим, и аромат цветов оливы доносился до них всякий раз, когда они наступали на упавший бутон.

Линдсей повернулась к нему, улыбаясь.

– Ты похож на короля, оглядывающего свои владения.

– Я, наверное, именно так себя и чувствую, – признался он. – Горжусь тем, что мой отец создал это из пустоты.

«И тем, что я смог все это сохранить, хотя все висело на волоске».

Девушка положила руку на его запястье, пальцы ее были нежными и прохладными.

– Я рада, что ты все это показал мне, Антониос. Теперь я лучше понимаю тебя.

Он посмотрел в ее прекрасные серые глаза, такие ясные и большие, не переставая думать о руке, лежащей на его запястье.

– А ты хочешь понимать меня? – тихо спросил он.

Она закрыла глаза и убрала руку, отчего сразу стало как-то пусто.

– Я… – начала она, призадумалась, а затем покачала головой, грустно улыбаясь. – Наверное, сейчас уже это не имеет смысла, да? Но я все равно рада.

Антониос лишь кивнул.

Между ними все кончено.

– Нам пора возвращаться, – сказал он вслух. – Мама ждет нас к обеду.

Покосившись на девушку, он добавил:

– Только нас вдвоем. Хорошо?

– Прекрасно, – заверила его Линдсей. – У меня не возникает проблем в небольших компаниях. А еще мне нравится твоя мама, Антониос. Я люблю быть в ее компании. – Внезапно воодушевление на ее лице померкло, и она повернулась к нему. – Мне очень жаль, что она больна.

Мужчина кивнул, чувствуя, как камень на сердце давит еще сильнее.

– Мне тоже.

– Прости… прости меня за то, что я не была рядом, когда ей поставили этот диагноз. – Линдсей прикусила губу. – Я должна была.

Он не сумел найти нужных слов: вихрь чувств закрутил его, и было трудно разобрать, чего в нем было больше: там были благодарность за ее сострадание, надежда и горечь. Да, он бы хотел, чтобы жена была в тот момент рядом. И мечтал, чтобы она хотела быть с ним и чувствовала себя счастливой. Но вслух он опять сказал другое:

– Сейчас ты рядом, и это единственное, что имеет значение.

Они пошли назад, к дому.

– Когда ты скажешь родным, что мы разводимся? – спросила Линдсей.

Антониос напрягся.

– Когда придет время. Ты торопишься?

– Нет, но неужели ты собираешься обманывать их до конца жизни твоей мамы?

– Это не так уж и долго, – горько сказал он. – Врачи дают ей несколько месяцев, а может, и недель. У нее рак в тяжелой стадии, и она не хочет операции.

– Хочешь, я могу ей сказать, – тихо предложила Линдсей. – Это моя ответственность.

– Нет, – произнес он поспешно, и возглас получился слишком громким и тяжелым. – Это только причинит ей боль. Почему нельзя позволить ей умереть спокойно, зная, что мы счастливы?

Она прикусила губу.

– Не люблю лгать.

– Я тоже не люблю.

Но, подумал про себя Антониос, лгать ему приходится уже слишком давно – ложь во спасение, как и та, которую он хочет сказать матери о своем браке.

– Для нее так будет лучше, Линдсей, – тихо произнес он. – Зачем огорчать ее, когда ей так недолго осталось?

Она посмотрела на него глазами полными боли и медленно кивнула.

– Хорошо. Но у тебя есть сестры и брат, и похоже, они уже что-то заподозрили.

– Все потом, – хрипло сказал он. – Я скажу им после смерти мамы.

Боль снова исказила лицо девушки, и она потянулась к руке мужа и пожала ее, в глазах ее явственно читалось сочувствие.

– Мне жаль, Антониос. Я отношусь к Дафне, как к родной матери.

– Мы оба будем по ней скучать, – согласился он.

Антониосу не хотелось отпускать ее руку и снова становиться вежливым, осторожным и дружелюбным. Может, сейчас они могли бы построить что-то заново?

Линдсей последовала за мужем, втайне не желая оставлять позади это удивительное чувство близости между ними, возникшее в оливковой роще. Ей нравилось разговаривать с Антониосом, поддразнивать его и делиться чем-то важным, узнавать его заново. За эти несколько дней в их отношениях произошло гораздо больше событий, чем за три месяца брака. Та неделя в Нью-Йорке тоже была временем открытий, но, скорее, открытий чувственных, нежели духовных. А три месяца в Греции они жили как чужие друг другу люди – пока не доходило до постели. Но сегодня – сегодня они разговаривали, как друзья.

До виллы они дошли молча, и Линдсей направилась в спальню, чтобы переодеться. Надев вместо сарафана льняные брюки и топ без рукавов, она немного поправила макияж и прическу.

Когда она вышла, Антониос сидел в гостиной. Он тут же пристально посмотрел на нее.

– Ты прекрасно выглядишь, – искренне признался он.

Линдсей зарделась, не зная почему. Он ведь и раньше осыпал ее комплиментами… Но все они воспринимались иначе, и Линдсей знала, в чем дело. Сейчас муж впервые понял ее… и по-прежнему находил привлекательной.

Внезапно она поняла, почему не рассказывала о своей проблеме: Антониос был прав, она и впрямь боялась и стыдилась своего недуга, полагая, что муж отвергнет ее или даже бросит.

– Линдсей? – послышался голос мужа, подошедшего к ней и взявшего ее за локоть. – Ты в порядке?

– Да.

– Ты побледнела.

Она покачала головой:

– Я просто только что поняла, как несправедлива была к тебе, Антониос, когда не говорила всей правды. Убедила себя в том, что сделала все, что могла, но ничего подобного – я просто не хотела, чтобы ты знал.

– Да уж, создала ты себе ад, – кивнул он с улыбкой. – Похоже, наш брак был обречен с самого начала.

– Да, наверное.

При этих словах Линдсей едва не расплакалась. Желая скрыть свои чувства, она отвернулась от своего собеседника и сделала вид, что одергивает топ, а потом поспешно произнесла:

– Нам пора. Твоя мама ждет.

Они направились к главной вилле, где ждала Дафна. Там, в одной из маленьких столовых, перед огромным створчатым окном, выходящим в садик с травами, уже был накрыт обед на троих. Линдсей никогда не видела этой комнаты раньше. Здесь было уютно и мило, и она расслабилась в обществе Дафны.

– Как тебе сейчас в Греции? – спросила ее свекровь, взяв руку девушки в свои тоненькие, высохшие пальчики. – Тяжело?

Линдсей кивнула: ох, не хотелось ей лгать, но одновременно с этим вспоминались слова мужа о том, что так будет лучше.

– Не очень тяжело, – сказала она.

– И я надеюсь, что ты ее бережешь, – повернулась женщина к своему старшему сыну, строго взглянув на него. – Антониос так много работает, – извиняющимся тоном продолжила она, обращаясь снова к Линдсей. – В отца пошел.

Видно было, как мужчина напрягся – интересно, почему. Линдсей бросила на мужа любопытный взгляд, но по его лицу невозможно было что-либо сказать. Он невозмутимо отодвинул стул для матери.

Дафна села, улыбаясь сыну.

– Эвангелос постоянно работал. Я приходила к нему в офис и садилась на стол.

Линдсей рассмеялась, а Антониос изумленно приподнял брови.

– Я ничего такого не знал, мама.

– С чего бы мне было это рассказывать? – спросила задиристо Дафна и повернулась к невестке. – Но это было единственный способ заставить его прекратить работать.

– Наверное, и мне стоило попробовать, – пошутила Линдсей.

– Меня бы такой поворот событий позабавил, – ответил он, будто ничего не произошло. – Позволь налить тебе воды, мама.

– Я, пожалуй, попрошу принести первое, – произнесла Дафна извиняющимся тоном. – В последнее время мне постоянно хочется спать, и нескольких часов не проходит, чтобы я не уснула.

Линдсей взяла ее за руку.

– Мне жаль, – сказала она. – Я могу чем-то помочь?

– Нет нужды меня жалеть, – ответила та. – Я прожила хорошую жизнь и не хочу вызывать жалость.

Принесли первое – фруктовый салат с виноградом и сочными ломтиками дыни.

– Скажи, Линдсей, – попросила Дафна, когда слуга удалился. – Ты сильно скучаешь по Америке? Оставила там друзей?

Девушка невольно бросила взгляд на мужа, сидевшего, точно каменное изваяние.

– Немногих, – осторожно признала она.

– А как твоя работа? Сможешь закончить здесь? Ведь ты так близка к получению докторской степени, разве нет?

– Мне еще по крайней мере несколько месяцев, – ответила Линдсей. – Большая часть исследования может быть проведена в любом месте, мне нужен лишь компьютер.

– Я знаю, тебе придется еще не раз съездить в Америку, – произнесла Дафна, и Линдсей с облегчением вздохнула.

– Да, верно.

– Но все же надеюсь, ты будешь отлучаться не так часто, – неожиданно сказала Дафна, накалывая на вилку кусочек дыни, и лицо ее внезапно стало серьезным. – Муж и жена должны быть вместе.

Линдсей испуганно посмотрела на мужа, не зная, что ответить. Тот же, казалось, ни капли не смутился.

– У Линдсей в Америке были дела, – произнес он ровно. – Но сейчас ее место рядом со мной, мама.

– А почему не может быть так, что ты будешь с нею? – отбила мать, игриво улыбаясь. – В Америке?

– Потому что так я не смогу управлять «Маракайос энтерпрайзес», – произнес он растерянно.

Его мать кивнула, озорно улыбаясь.

– Ну да, конечно, – тихо ответила она.

Антониос отодвинул тарелку. Обед получился напряженным: обманывать мать оказалось куда более сложной задачей, чем он себе первоначально представлял. Линдсей тоже чувствовала себя не в своей тарелке.

Он не переставал думать о словах матери насчет переезда в Америку, и ее предложение казалось ему абсурдным. Ведь семейный бизнес был средоточием его души, он пожертвовал нормальной человеческой жизнью ради того, чтобы сохранять дело на плаву. Даже если бы он и захотел переехать, это невозможно.

К счастью, Дафна умело направила беседу в безопасное русло, и они не затрагивали больше спорных вопросов. Антониос откровенно любовался Линдсей, глядя на то, как в ее глазах в моменты воодушевления вспыхивают искорки, как она, обдумывая ответ на какой-то вопрос, склоняет голову набок. Ее звонкий смех заставлял его сердце сжиматься, и Антониосу так хотелось сделать ее счастливой – пусть хотя бы на одну неделю.

К тому времени, когда с десертом было покончено, Дафна заметно устала – заметя это, Антониос попрощался с ней. Поцеловав женщину на прощание, они с Линдсей направились в главную виллу, а затем – к себе домой.

– У нас есть еще какие-то планы на сегодня? – спросила Линдсей.

Антониос покачал головой.

– Нет, но сегодня будут готовиться к завтрашней вечеринке. – Взглянув на Линдсей, он осторожно спросил: – Как полагаешь, ты нормально ее перенесешь?

– Да.

– Мне бы хотелось облегчить тебе жизнь, – сказал он искренне, но слова прозвучали слишком высокопарно, и он невольно поморщился. – Но я знаю, ты не хочешь, чтобы я слишком суетился вокруг тебя.

– Ты очень добр, Антониос. Я очень ценю твое деликатное отношение.

Линдсей замешкалась, будто желая сказать что-то еще, и Антониос почувствовал, как сердце его подпрыгнуло от волнения и надежды. Но она лишь покачала головой и прикоснулась к его руке.

– Спасибо тебе, – произнесла она и пошла к вилле.