ГЛАВА XLV. Воля как противоположность неволе: стремление к свободе

Установление терминов " воля", " свобода" и " свобода души" (1 - 6). - Стремление к свободе есть стремление душевное (7). - Оно рождается как отрицание стеснения (8). - Понятие насилия (9 - 10). - Извращения стремления к свободе (11 - 13). - Связь свободы с деятельностью (14 - 15). - Обязанности воспитания в этом отношении (16 - 17)

1. В предыдущих главах мы рассмотрели волю с двух сторон: как власть души над телом и как хотение, или желание, вырабатывающееся в душе в акт власти. Теперь нам остается рассмотреть то же явление с третьей стороны: изучить понятие воли как противоположное понятию неволи. При этом прежде всего нам предстоит удалить препятствия к ясному пониманию предмета, происходящие от безразличного смешения названий, относящихся к области воли, на которое жаловался еще Лейбниц.

2. Прежде всего заметим, что понятие воли как противоположности неволе не должно смешивать с тем понятием свободы, которое имеет свое специальное философское и психологическое значение и приложимо только к человеку, и то в таком лишь случае, если мы признаем за ним свободу воли. Это философское понятие воли как безграничной свободы выбора между различными мотивами или желаниями, побуждающими человека к тому или другому поступку, не совершенно чуждо и языку общества. Так, если человек увлекся в своем поступке какою-нибудь страстью, то мы говорим о нем, что он действовал не свободно, а под влиянием страсти; но не можем сказать, что он действовал невольно, так как в своем действии он руководился своим, а не чужим желанием, своею, а не чужою волею. Следовательно, в этом случае мы отличаем понятие своей воли от понятия свободы.

3. С другой стороны, мы часто даем такое употребление слову " свобода", которое было бы невозможно, если бы мы придавали этому слову одно философское значение - безграничной свободы выбора между мотивами. В таком, не философском смысле говорим мы о свободе народа, о любви к свободе, об освобождении раба и даже, в переносном смысле, об освобождении сил, о свободном теплороде и т.п. Ясно, что, говоря, например, что рабу дали свободу, мы вовсе не разумеем, чтобы ему дали безграничную свободу выбора между мотивами его.поступков или его желаниями, чего никто дать ему не может; но хотим сказать только, что ему дали возможность сообразоваться в своих поступках со своими желаниями. Точно так же, говоря о любви к свободе, мы принимаем здесь слово " свобода" не в его философском смысле и хотим выразить только, что человек любит, чтобы его не стесняли в исполнении его желаний, и отвращается от всякого постороннего для души насилия. Во всех этих случаях мы употребляем слово " свобода" для означения понятия своей воли. На слово " своеволие" имеет у нас специальное нравственное, и притом дурное нравственное, значение, так что оно придало бы особый характер нашему предмету, которого мы вовсе не хотели ему придать. То же нравственное значение имеет и слово " произвол".

4. Но почему же нет в языке слова для обозначения понятия воли как противоположности неволе? По той простой причине, что это понятие скрывается в самом слове " воля", которая у каждого может быть только своя, а не чужая. Правда, язык прибегает иногда к эпитету " добрая": " На это была твоя добрая воля"; но так как добрая воля может быть в то же время и очень злою волею, то мы и не можем признать за научный термин выражения " добрая воля", " добровольный поступок" и т.п. Не давая особого названия своей воле, язык народа выказывает сильный психологический такт; ибо уже в самом понятии воли скрывается необходимость ее принадлежности лицу, ее имеющему, - неразрывная связь личности и воли. В этом смысле освобождение крестьян от крепостной зависимости народ просто и энергически назвал волею.

5. Слова " свобода воли" есть книжное сочетание, и притом неверное. Воля всегда свободна, иначе она не будет волею. Год словом же " свобода" в точном смысле следует разуметь отсутствие стесняющих преград в той области, в которой в данный момент вращается наша воля, и если мы говорим, что человек любит свободу, то выражаем этим только, что он не любит стеснений своей воли. Философский же термин " свобода воли", если он нужен, следует заменить словами " свобода души", ибо этим термином мы хотим означить, что душа, не руководствуясь ничем, может выбирать между мотивами своих поступков, т. е. между своими желаниями или своими же вырабатывающимися волями*.

______________________

* См. выше, гл. XL.

______________________

6. Уяснив, таким образом, что мы разумеем под словом " свобода", мы можем уже надеяться, что будем поняты точно, если скажем, что человеку врождено стремление к свободе, которое обнаруживается в нем еще в младенчестве, при первых попытках стеснить пеленками его произвольные движения. Кант также признает стремление к свободе врожденным человеку и называет его " самою сильною из всех природных наклонностей человека" *. Броун говорит почти то же самое. " Стремление освободиться от стеснения, - говорит он, - есть сильнейшая страсть, какую только может чувствовать человек и которая тем пламеннее, чем выше душа человека" **. Вполне признавая врожденность этого стремления человеку, мы не согласны только с тем, что будто бы оно принадлежит исключительно одному человеку. Многие животные ясно выказывают упрямство, которое, в сущности, есть не что иное, как обнаружение стремления к свободному проявлению воли, или к свободе. Многие животные, попав в неволю, отказываются от пищи и, несмотря ни на какой уход, погибают; другие перестают плодиться в неволе, хотя их окружают всеми условиями их свободной жизни. Конечно, здесь нельзя сказать с полною уверенностью, что эти явления зависят именно от врожденности животным стремления к свободе. Однако же если мы говорим о злости животных, о привязанности их и т.п. на основании тех или других проявлений, аналогических с нашими, то не имеем никакого основания не признать за животными и стремления к свободе, ибо оно проявляется столь же несомненными аналогическими признаками, как и те, по которым мы придаем животным и другие чувствования и стремления.

______________________

* Kant's " Anthropologies. § 81.

** Brown. P. 458.

______________________

7. Таким образом, анализ явлений воли привел нас к признанию еще одного врожденного стремления, которое мы должны присоединить к перечисленным уже выше. Само собою разумеется, что стремление к свободе есть стремление душевное, а не органическое, ибо сама воля, как мы видели, есть вполне и исключительно душевное явление. Стремление это находится в теснейшей связи с другим душевным же стремлением, которое мы уже анализировали: стремлением души к жизни или сознательной деятельности. Строго говоря, оба эти стремления составляют, в сущности, одно. С одной стороны, человек стремится только к той деятельности, которая была бы его деятельностью, им выбранною, им излюбленною, словом, его вольною деятельностью, а с другой - человек сознает свое стремление к свободе тогда только, когда его вольная деятельность встречает стеснения: без этого он и не знал бы о том, что он любит свободу, и, наоборот, только в вольной деятельности крепнет и развивается самое стремление человека к свободе.

8. Чувство стремления к свободе рождается только как отрицание стеснения, и потому существо, которое никогда не испытало бы стеснения своей вольной деятельности, никогда не узнало бы, есть или нет в нем стремление к свободе. Только тогда, когда что-нибудь стесняет нашу деятельность, испытываем мы тяжелое, страдательное чувство независимо даже от того, выполнилось или нет наше желание. Мы не потому только страдаем, что то или другое желание наше не выполнилось, но потому, что вообще не выполнилось наше желание, каково бы ни было его содержание. Хотя бы выполняя чужое желание, я доставил себе какое-нибудь наслаждение, а выполняя собственное, доставил бы себе страдание; но в самом выполнении своего желания есть уже наслаждение, которое вознаграждает меня за то страдание, какое я испытываю, выполняя свое и отвергнув чужое желание. Такое состояние души называют обыкновенно упрямством, но для психолога упрямство есть только замечательное психическое явление, в котором во всей чистоте своей, независимо от содержания желаний, обнаруживается стремление человека к свободе. Самая возможность упрямства показывает уже, что человеку и даже животному присуще стремление к свободе независимо от тех целей, которые в ней и ею достигаются. Но тем не менее упрямство есть уже ложный путь, на который попадает человек, когда в своем стремлении к свободе он отделяет ее от стремления к деятельности.

9. Воля, усваивая выражение Шопенгауэра, есть радикал личности и такое же непосредственное ее проявление, как и чувство, включая в это понятие и сознание как одно из чувств. Чувство и воля - две стороны личности, и потому понятно, что всякое стеснение моей воли, откуда бы оно ни шло, заставляет меня страдать. Из этого же отношения воли к личности понятно, что ее стеснение может идти только из внешнего для души мира. Волю мою стесняет или воля других людей, или насилие внешней для меня природы, в которую, как мы видели выше, человек влагает тоже что-то вроде воли. Но и в том и в другом случае воля моя стесняется внешним для меня насилием. Насилие это не перестает быть для меня внешним и тогда, если оно выражается даже в форме моих же органических стремлений: голода, жажды и пр. Независимо от страданий, которые человек испытывает при неудовлетворении своих органических стремлений, он еще испытывает от них тяжелое стеснение своей воли. Так, человек, занятый любимою своею работою, досадует на чувство голода, жажды, усталости или просто боли, мешающих ему продолжать его вольную работу. При таком душевном состоянии человек спешит как попало утолить голод или жажду и радуется прекращению страданий не как прекращению неприятного чувства, но только как удалению стеснения своей воли. Это самое законное, самое нормальное чувство и стремление человека, и никак не может быть названо упрямством.

10. Но есть одно насилие, которое идет уже не из внешнего для души мира, но из самой души и от которого потому она не может отделаться; это есть само стремление к сознательной деятельности. Это внутреннее насилие составляет сущность души, оживляющей тело именно потому, что она стремится жить, потому, наконец, что она сама жизнь. Самое стремление к свободе находит свое объяснение и оправдание только в этом стремлении. Если же человек, испытав наслаждение удаления стеснений, хочет испытывать это наслаждение и помимо стремления к деятельности, то попадает на фальшивую дорогу, на дорогу упрямства, своеволия и произвола, вследствие чего в нем может образоваться склонность к своеволию, или произволу, которую следует строго отличать от врожденного стремления к свободе, как стремление к лакомству от стремления к пище.

11. Упрямство, как и стремление лакомиться, не врождено человеку, но есть уже следствие опытов жизни. Как лакомство возникает из врожденного нормального стремления к пище, из опытов удовлетворения этого стремления, но может потом существовать уже и отдельно, независимо от пищевого стремления, точно так же и упрямство возникает из опытов удовлетворения врожденного стремления к вольной деятельности; но потом может существовать и отдельно, как желание лакомиться тем наслаждением, какое доставляет человеку всякое опрокинутое им стеснение. Таков характер упрямства в его чистоте, в его отдельности от самолюбия, тщеславия, злорадства и других душевных состояний и страстей, часто с ним соединяющихся. Упрямый не хочет того, на чем он настаивает, а хочет того удовольствия, которое он получит оттого, что настоял на своем, или избегает того неудовольствия, которое испытал бы, если бы ему не удалось настоять на своем. Вот почему упрямый ясно ищет случаев поупрямиться, а не избегает их. Если из ряда многочисленных опытов таких наслаждений своею волею образуется сложное чувственное состояние души, уже увлекающее ее своею обширностью, то появляется своеволие как наклонность и деспотизм как страсть. Если же, наконец, сбросив все стеснения, человек или даже целый народ начинает отыскивать их, придумывать, создавать, чтобы насладиться их удалением, то такая страсть является как один из важных элементов тиранства. Тираном может быть и народ и деспот, когда, не видя более стеснений своей воле, они начинают выискивать их и создавать, чтобы еще раз опрокинуть их и еще раз наполнить жадную пустоту души своей наслаждением расширения границ своеволия. Иван Грозный и парижская чернь во время великой революции поступали часто по одному и тому же психическому закону неизбежных последствий извращения законного и коренного стремления человека к свободе. По тому же закону поступает и семейный тиран, перед которым давно согнулись все домашние и который выискивает и выдумывает хоть что-нибудь, чтобы иметь наслаждение еще хоть раз пригнуть к земле кого-нибудь из них, и сердится тем более, чем более домочадцы его и родные оказываются сломленными им же самим.

12. Эти страшные извращения именно потому так и страшны, что в них извращается не какое-нибудь частное психическое явление, но коренное стремление души человеческой. Свобода составляет такое существенное условие для человеческой деятельности, что без удовлетворения этого условия сама деятельность невозможна. Отнять у человека свободу значит лишить его возможности своей деятельности, а деятельность, ему навязанная, которую он выполняет против желания, есть уже для него не своя, а чужая, и человеку в таком положении остается или искать наслаждений, или обмануть деспота и подменить его деятельность своею. Вот почему деспотизм и тиранство так быстро превращают всех людей, входящих в сферу их действия, или в плутов, или в развратников, а чаще всего в развратных плутов, с неистовством выкидывая из окружающей сферы все, что не подходит под эту мерку. Для свободной души есть некоторая отрада видеть, как такой общественный или семейный деспот становится под старость игрушкой тех, в ком сам же он уничтожил человеческое достоинство, и в минуты бедствия напрасно ищет вокруг себя человека; как он мучится, наконец, тою пустынею, которую сам же вокруг себя так ревностно создавал.

13. Признав врожденность стремления к свободе, мы вместе с тем не должны упускать из виду, что это врожденное стремление обнаруживается только в опытах самостоятельной деятельности и потом развивается так или иначе именно вследствие этих опытов. Если бы человек с детства никогда не знал, что такое стеснение воли, то он никогда не узнал бы и чувства свободы. С другой стороны, если человека с детства принуждать к выполнению чужой воли и ему никогда не будет удаваться скидывать или обходить ее (что, к счастью, невозможно), то в нем не разовьется стремление к свободе, но вместе с тем не разовьется и стремление к самостоятельной деятельности. Удовлетворив телесным потребностям, такой человек пойдет на работу, когда его погонят: это будет уже почти машина. Вот почему забавно удивление рабовладельцев, что рабы ленивы: это неизбежное последствие рабства. Если же раб кроме лености показывает еще упрямство, хитрость, злость, возмущение против давящей его власти, то это значит, что он еще не вполне раб. " Истинное падение раба, - говорит британский психолог Броун, - начинается не тогда, когда он потерял свободу, но тогда только, когда он потерял самую жажду свободы и начинает спокойно смотреть на себя как на одушевленное орудие желаний другого" *. Но если Броун прибавляет при этом, что " есть души, привыкшие к порче, которые видят в деспоте источник легко добываемых милостей" **, то это уже не прямое рабство, ибо в этом случае раб делается господином своего господина, а сам, в свою очередь, рабом развороченных потребностей своего телесного организма - рабом разврата. В этой мрачной картине все рабы, а истинными господами являются только бессмысленные, развороченные до крайних пределов потребности тела, и вот почему самоубийство, как молния, начинает появляться чаще и чаще в этой удушающей атмосфере. Такие картины представляются нам на страницах Тацитовой истории. Полное же и прямое рабство доводит до того оскотинения, которое, как говорят, замечалось иногда в неграх, причем человек ест и работает, как животное***.

______________________

* Brown. P. 452.

** Ibid. P. 453.

*** Но разве не было честных, добродушных рабов? Были, но в одном только случае: если эти рабы любили своих господ. Любовь есть единственное средство подчинить себе душу человека, не стеснив ее воли, столь же необходимой для здоровья души, как чистый воздух для здорового состояния тела. Кто повинуется другому из любви, тот повинуется уже своим собственным желаниям и делает чужое дело своим.

______________________

14. Между этими двумя одинаково гибельными крайностями - безграничным своеволием и безграничным рабством, которые одинаково приводят человека - и раба, и деспота - к помойной яме полного скотства, лежит средний, истинный путь: путь вольной деятельности, требующей свободы настолько, насколько есть содержание в самой этой деятельности. Французская чернь времен террора искала свободы, когда уже никто ее не теснил, искала затем, чтобы наслаждаться ею, и переходила из рук одного деспота в руки другого. Английский народ, этот деятельнейший из народов, не нуждался в наслаждениях свободою, а искал ее настолько, насколько сама деятельность его этого требовала, и чем более расширялась эта деятельность, тем более расширялась и свобода. Все общественные явления выходят из частных психических явлений, и то, что нам удобно рассматривать в обширной сфере общественных явлений, мы можем, хотя и с большим трудом, подметить в собственной своей душе. И там мы найдем, что только та свобода полезна человеку, которая прямо выходит из потребностей излюбленной им деятельности. В этом теснейшем соединении с деятельностью стремление к свободе является пищею человеческой жизни и основою человеческого достоинства; отделенное же от нее стремление к свободе жжет и губит, как те химические элементы, которые, будучи извлечены из полезнейших растений, являются сильнейшими ядами. Самостоятельная излюбленная деятельность есть именно то соединение сознания и воли, в котором стремление к свободе является корнем человеческого благоденствия.

15. Для нравственной жизни человека свобода так же необходима, как кислород для физической; но как кислород воздуха, освобожденный от азота, сжег бы легкие, так и свобода, освобожденная от деятельности, губит нравственного человека. В самостоятельной излюбленной деятельности только человек выучивается обходиться с элементом свободы, столь же необходимым, как огонь, и столь же опасным, как он. Принимаясь за деятельность из любви к ее содержанию, к ее идее, человек сам беспрестанно добровольно стесняет свою свободу и беспрестанно преодолевает эти стеснения, наложенные на него этим же его излюбленным трудом*. Таким образом, во всяком излюбленном труде человек делает постоянные опыты наслаждения свободою, когда опрокидывает те или другие теснящие его препятствия, и опыты отказа от этих наслаждений, когда принимается опять за увлекающий его труд, за преодоление новых препятствий. В этих-то бесчисленных опытах развиваются и крепнут воля, стремление к свободе, умение пользоваться ею и необходимая для этого сила характера. Вот почему истинная свобода развивается именно у народов предприимчивых и деятельных, которые ищут труда со страстью, которые как бы ищут опасностей, трудностей, лишений, препятствий, чтобы преодолеть их, но ищут не для душевного волнения (из таких искателей и выходят только авантюристы), но увлекаемые или самою природою, или какою-нибудь идеею. Свобода Швейцарии началась в горных кантонах, где грандиозная природа вызывала человека на беспрестанную борьбу с собою, беспрестанно ставя его в такие положения, где жизнь его и его семьи зависела от его смелости, силы, ловкости, находчивости. Моряки Голландии, у которых часто самая жизнь зависела от смелости их души и силы их рук, положили основание голландской свободе. Первые поселенцы Северной Америки, всем обязанные самим себе и ниоткуда не ждавшие никакой помощи, составили зерно нынешней свободы Соединенных Штатов. Вот почему энергическое выражение: " Помогай сам себе! " осталось и по сей день девизом североамериканца. И нет ничего забавнее, как слышать декламации о свободе от таких людей, которые не могут и дня прожить без чужой помощи. Таков уже неизбежный психический закон: свобода есть законная дочь вольного, упорного, неутомимого труда, а вольный труд широко развивается только под покровом свободы, ибо как то, так и другое составляют только две стороны жизни - этого стремления к деятельности сознательной и свободной. 16. Уяснив влияние воспитания и жизни на правильное развитие в человеке стремления к свободе, показав всю необходимость этого стремления для нравственной, т. е. человеческой, жизни человека, показав те страшные извращения человеческой природы, к которым приводит как подавление этого жизненного стремления, так и его оторванность от всякой душевной деятельности, без него невозможной, мы уже тем самым показали всю неизмеримую важность обязанностей воспитателя в этом отношении. Он должен зорко отличать упрямство, каприз и потребность свободной деятельности и. бояться более всего, чтобы, подавляя первые, не подавить последней, без которой душа человека не может развить в себе никакого человеческого достоинства: словом, он должен воспитать сильное стремление к свободе и не дать развиться склонности к своеволию или произволу.

______________________

* См. выше, гл. XXIV, п. 11 - 18.

______________________

17. Окончим эту главу замечательными словами британского психолога. " Кто может сносить рабство, - говорит Броун, - не возмущаясь против него сердцем, тот уже не достоин свободы, и если бы деспотия (домашняя, общественная или школьная - все равно) производила только это зло душевного падения, без других зол, которые она порождает прямо или непрямо, то и тогда деспотизм едва ли заслуживал бы менее ненависти, чем заслуживает он теперь от людей ли знающих, чем способен сделаться свободный человек и каким жалким существом является настоящий раб" *. Но воспитание и жизнь делают не только рабов, но и деспотов, а чаще всего таких людей, в душе которых рабство и деспотизм представляют самую отвратительную смесь. Вот почему на обязанности воспитателя лежит сделать не только все, что возможно, для развития в воспитаннике любви к самостоятельному излюбленному, свободному труду, но и для того, чтобы предупредить развитие своеволия и деспотизма, тем более, что, подавляя их, когда они уже развились, чрезвычайно трудно, если и возможно, не задеть святого, законного стремления к свободе. Заметим, между прочим, что в нашем русском воспитании уничтожение крепостного состояния, окружавшего большую часть детей образованного класса крепостною прислугою, есть самая важная реформа, благодетельные плоды которой не замедлят обнаружиться в поднятии нравственного уровня в этом классе. Устройством тысячи самых обдуманных педагогических заведений нельзя было сделать и сотой доли того, что сделало одно уничтожение крепостной прислуги.

______________________

* Brown. P. 452.

______________________