Двойственность домашних вещей

В целом можно сказать, что кредит, якобы способствую­щий образованию современной цивилизации пользовате­лей, наконец избавленных от гнета собственности, создает, напротив того, целую систему интеграции, где социальная мифология смешивается с грубым экономическим угнете­нием. Кредит — это не только мораль, но и политика. Так­тика кредита, вкупе с тактикой персонализации, сообщает вещам неведомую прежде социополитическую функцию. Прошли времена крепостничества и ростовщичества — эти формы зависимости абстрагировались и получили еще боль­ший размах в кредите, составляющем особое измерение об­щества, времени и вещей. Через него и через порождаемую им стратегию вещи начинают играть роль ускорителя и мно­жителя задач, потребностей и расходов; они становятся чем-то вроде автомобильного тренажера — самая их неподвиж­ность превращается в центробежную силу, внося в нашу по­вседневную жизнь ритм убегания вперед, незавершенности и нестабильности.

И если раньше домашний мирок всегда сосредоточивался в вещах, стремясь ускользнуть от жизни социальной, то те­перь он, напротив, оказывается через их посредство прико­ван к структурам и условиям социального мира. Через кре­дит — систему бесплатного одаривания и формальной сво­боды, которая одновременно внедряет в сердце вещей социальную санкционированность, зависимость и фаталь­ность, — домашний быт получает прямую нагрузку: в нем появляется социальное измерение, но только не на благо, а во зло. Там, где кредит доходит до своего абсурдного преде­ла (когда, например, из-за платежей за машину не остается денег на бензин, чтобы на ней ездить), то есть до той край­ней точки, где человеческий проект, отфильтрованный и раздробленный экономическим принуждением, пожирает сам себя, — там проявляется основополагающая истина нынешнего строя: вещи здесь предназначены вовсе не для того, чтобы ими владели и пользовались, но лишь для того, чтобы их

производили и покупали. Иными словами, они не структури­руются в интересах наших потребностей или же для более рациональной организации мира, a систематизируются ис­ключительно в интересах определенного строя производства и идеологической интеграции. Фактически, в строгом смыс­ле слова, вещи перестали быть частным достоянием людей — чем больше они применяются, тем более завладевает ин­тимным миром потребителя и его сознанием, при его же собственном сообщничестве, весь социальный строй произ­водства. При столь глубокой психической нагруженности людей его структурами становятся невозможными его эф­фективная критика и преодоление.