Имперское вторжение

Так они пустились в путь

В апулийскую землю.

Такова была воля государя.

Имя государя было Рожер,

Король Лотарь его преследовал

До Сицилии.

Хроника правления Лотаря II

Король, возвращаясь в Палермо в разгар лета 1134 г., навер­ное, чувствовал себя счастливым. Мир и порядок были восста­новлены в южной Италии и царили теперь во всем королевстве. Хотя он пока не сумел показать себя как военачальник, достой­ный своих предков — Отвилей, его мужество на поле битвы больше не подвергалось сомнению. Его уважали в Италии дру­зья и противники. Германский император вместо того, чтобы идти на него войной, вернулся за Альпы; папа, которого он, единственный из всех государей Европы, поддержал, прочно утвердился в Риме. Он хорошо выполнил свою работу.

Но беды Рожера еще не закончились. Вскоре после воз­вращения на Сицилию он серьезно заболел. Сам Рожер по­правился, но его жену поразил, вероятно, тот же недуг. Гре­ческие и арабские доктора в Палермо считались одними из лучших в мире, а в Салерно к услугам короля была самая пе­редовая медицинская школа Европы; но все усилия оказались напрасны. В первую неделю февраля 1135 г. королева Эль­вира умерла. Для нас она остается туманной фигурой, эта ис­панская принцесса, которая вышла замуж за Рожера при не­известных нам обстоятельствах, когда ему было двадцать два года, и делила с ним жизнь в течение следующих восемна­дцати лет. В отличие от его матери Аделаиды она, по-види­мому, никогда не участвовала в государственных делах и оп­ределенно никогда не сопровождала мужа в походах, подоб­но его тетушке, грозной и незабываемой Сишельгаите из Салерно. Александр из Телезе отмечает, что она отличалась набожностью и прославилась делами милосердия, но у нас нет сведений о каких-то монастырях или церквях, основан­ных ею; слова аббата, вероятно, следует воспринимать как формальную дань вежливости со стороны дружественного хрониста по отношению к умершей королеве. Самым поразительным свидетельством является реакция Рожера на ее кончину. Его сердце было разбито. Он ушел в свое горе, не принимал никого, кроме нескольких придворных членов ку­рии, так что, как утверждает Александр, не только его под­анные в далеких землях, но и люди из его ближайшего окружения поверили, что он последует за женой в могилу.

Известия о его недавней болезни придавали дополнительный вес этой уверенности, и слухи о смерти Рожера вскоре распространились по континенту. В этот момент они несли с собой серьезную опасность. Старшему сыну короля едва исполнилось семнадцать, он был неопытен в войне и государственных делах. В сердцах Райнульфа Алифанского и других недавних мя­тежников вновь вспыхнула надежда; они решили ударить без промедления. Пизанцы, после месяцев запугивания со стороны Иннокентия, Бернара и Роберта Капуанского, более не уклоня­лись от исполнения своих обязательств и 24 апреля — через тринадцать месяцев после условленного срока — обещанный ими флот, взяв на борт восемь тысяч воинов, под предводитель­ством Роберта стал на якорь в гавани Неаполя. Герцог Сергий без особых уговоров оказал Роберту теплый прием. Весть о при­бытии флота стала аргументом колеблющихся. За несколько дней Кампания вернулась к прежнему хаосу.

История Италии в Средние века — ив другие эпохи — изобилует нескончаемыми беспощадными войнами, битвы за­тихали и вновь разгорались, города осаждались и брались, ос­вобождались и возвращались, и всей этой тоскливой сваре, казалось, не будет конца. Для историка изучение всех пери­петий долгой и безуспешной борьбы достаточно утомитель­но; для других это просто невыносимо. Поэтому я избавлю читателей книги от необходимости вникать во все детали во­енных кампаний, с помощью которых Рожер опять восста­новил свою власть[9]. Достаточно сказать, что у восставших вскоре появились все основания сожалеть о своей поспешно­сти. В первые шесть недель, воодушевленные распространяв­шимися повсюду слухами о смерти короля и отсутствием каких-либо опровержений из Палермо, они добились кое-каких успехов; но наместники Рожера на материке и воен­ные гарнизоны под их командой прочно держали страну в своих руках и мешали дальнейшему продвижению. Затем, 5 июня, сицилийский флот появился в Салерно.

Отнюдь не угроза спокойствию континентальных владений вывела Рожера из апатии, в которую его ввергла смерть жены; причиной стал, скорее, гнев. Он не был вспыльчив и даже те­перь, похоже, не ощущал особого раздражения по отношению к князю Капуи. Хотя, проигнорировав требование сдаться в прошлом году, Роберт оставался откровенным мятежником, хотя он, как вассал короля, нарушил клятву верности, он, по крайней мере, не запятнал свою честь принесением новой при­сяги всего за несколько месяцев до бунта. Другое дело — граф Алифанский и герцог Неаполитанский. В прошлом году они оба становились на колени перед Рожером, вкладывали свои руки в его и обещали ему свою преданность. Райнульф пошел даже дальше и, играя на родственных чувствах, проявлял такую при­торную сентиментальность, что одно воспоминание о ней, дол­жно быть, вызывало у Рожера тошноту. Такую черную и бес­стыдную измену нельзя было простить.

Следует вспомнить в оправдание графа Алифанского, что он, возможно, искренне поверил слухам о смерти короля. Но, свойственник или нет, он не мог более рассчитывать на милосердие. Оставалось только тянуть время. Папа Иннокентий из своего пизанского убежища оказывал давление на се­вероитальянские морские республики — особенно на Геную, чьи люди и суда, обещанные еще в 1134 г., до сих пор не появились, в то время как за Альпами настоятель Клерво ме­тал со всех кафедр громы и молнии в адрес раскольническо­го папы в Риме и созданного им кукольного короля, обещая, что не успокоится, пока не организует новый крестовый по­ход против них. Даже теперь, если бы мятежники продер­жались достаточно долго, они бы могли спастись. С четырь­мя сотнями своих последователей Райнульф поспешил в Не­аполь. Роберт Капуанский, не откликнувшись на предложе­ния короля о сепаратном мире, сопровождал его; а герцог Сергий, напуганный больше, чем они, охотно их принял и начал готовить свой город к осаде.

Обычному наблюдателю, знакомому с южноитальянской действительностью, возможно даже самому королю Рожеру, события лета 1135 г. могли показаться просто продолжением борьбы за власть, которая не прекращалась последние восемь лет. На деле с момента, когда три главных противника короля забаррикадировались в Неаполе, содержание борьбы измени­лось. До сих пор это были внутренние дела, соперничество меж­ду королем и его вассалами. Тот факт, что король был в значи­тельной степени ответственным за существование антипапы в Риме, а значит, за раскол, который пошатнул все основы евро­пейской религиозной и политической стабильности, оставался за скобками. Ни одно иностранное государство реально не поднимало оружие против Рожера — не считая корпуса непунк­туальных и чрезвычайно неэффективных пизанских наемни­ков, — а когда сам Лотарь совершил свой долго ожидавшийся поход в Италию, он заботился только о собственной коронации. Отступление в Неаполь ознаменовало тот момент, с которо­го главенство противодействий Рожеру перешло из рук его вас­салов в сферу международных интересов. Папа Иннокентий и Бернар Клервоский давно осознали, что им не удастся изгнать Анаклета из Рима, пока король Сицилии в состоянии его защи­тить. Ясно, что Рожера следовало уничтожить; и столь же ясно, что император являлся тем человеком, который мог выполнить данную задачу. Святой Бернар поставил Лотаря в известность об этом. В конце 1135 г. он пишет императору:

«Мне не подобает призывать людей к битве; и все же я говорю вам со всей ответственностью, что долг поборника церкви — защитить ее от безумия схизматиков. Цезарь дол­жен отстоять свою по праву принадлежащую ему корону от козней сицилийского тирана. Ибо как является оскорблени­ем для Христа, что отпрыск евреев занимает престол святого Петра, так и любой человек, называющий себя королем Си­цилии, оскорбляет императора».

Одновременно похожий призыв, хотя с совершенно други­ми мотивами, был направлен Лотарю с очень неожиданной сто­роны. В Константинополе император Иоанн II Комнин с бес­покойством наблюдал за развитием событий в южной Италии. Апулийские порты, которые менее столетия назад входили в состав византийских Фем Лангобардских и на которые Восточ-нал империя никогда не переставала претендовать, находились всего в шестидесяти—семидесяти милях от имперской терри­тории через Адриатику; и богатые города Далмации представ­ляли собой настолько заманчивую жертву для небольшого бла­городного пиратства, что в последние годы сицилийские капита­ны не всегда могли устоять перед искушением. Другие рейды, на североафриканских побережьях, показывали, что король Си­цилии недолго будет довольствоваться существованием в име­ющихся у него владениях и, если его не остановить, может ско­ро подчинить себе все центральное Средиземноморье. Имелась также некая неясность, связанная с княжеством Антиохийс-ким, основанным кузеном Рожера Боэмундом во время Пер­вого крестового похода. Сын Боэмунда Боэмунд II погиб в бою в начале 1130 г., не оставив наследника, и король Сицилии выдвинул официальные притязания на наследство. Его обязан­ности в южной Италии до сих пор мешали ему заняться этим вопросом, но можно было предположить, что он вернется к нему, как только выдастся случай, а последнее, чего хотел бы император, — обнаружить сицилийскую армию, обосновавшу­юся у его южной границы. Короче говоря, Рожер грозил вско­ре оказаться занозой в теле Византии, не хуже чем Роберт Гвис-кар за полвека до того, и Иоанн решил это пресечь. В 1135 г. он отправил гонцов к Лотарю с обещанием щедрой финансо­вой поддержки для военной экспедиции, целью которой будет сокрушить короля Сицилии раз и навсегда.

По дороге в Германию византийское посольство остано­вилось в Венеции, чтобы заручиться поддержкой республики. Венецианские купцы также страдали от сицилийских капе­ров; они уже исчисляли свои потери в сорок тысяч талантов. Дож потому с радостью согласился помочь и пообещал пре­доставить для похода на Сицилию венецианский флот, когда будет необходимо. Пока венецианские посланники присое­динились к византийским, чтобы придать дополнительную убедительность греческим призывам.

Они обнаружили, что Лотарь не нуждается в уговорах. Си­туация в Германии за прошедшие два года улучшилась — в значительной степени благодаря авторитету императорской короны, — и враги Лотаря Гогенштауфены были вынуждены покориться. На этот раз у него не возникло трудностей в том, чтобы собрать внушительную армию. С нею император мог бы восстановить свою власть в Ломбардии, а потом, впервые войдя в свои южноитальянские владения, наказать выскочку Отвиля так, как он того заслуживал. После этого Анаклета можно не опасаться. Последний северный оплот антипапы, Милан, перешел к Иннокентию в июне, и раскол теперь сосредоточился в Сицилийском королевстве и в самом Риме. Если убрать с дороги Рожера, Анаклет останется вовсе без союзников и будет вынужден сдаться. Этот поход прекрасно годился для того, чтобы увенчать царствование Лотаря. Им­ператор отправил епископа Гавельбергского в Константинополь с изъявлениями почтения к Иоанну и с сообщениями о том, что он намерен выступить против Рожера в будущем году. Затем без малейшего промедления старый император ввел специальный налог на всю церковную собственность — чтобы облегчить бремя его собственных расходов на экспе­дицию — и начал собирать армию.

Для Рожера 1135 г. был плохим. Собственная болезнь, смерть жены, новые неприятности в Италии, как раз тогда, когда казалось, что закон и порядок восстановлены, — вполне достаточно, чтобы у человека опустились руки. Но этот год, по крайней мере, закончился лучше, нежели начался; и три зачин­щика бунта, Роберт, Райнульф и Сергий, отступив с такой не­вероятной быстротой за стены Неаполя, ясно доказали свою неспособность вести борьбу без поддержки извне.

И все же, пока еще оставалась надежда на эту поддержку, они отказывались сдаться. Теперь Роберт Капуанский также потерял свой последний шанс на прощение. Терпение короля иссякло. Чуть раньше он сделал своего старшего сына Рожера князем Апулии, а своего второго сына, Танкреда, князем Бари, лишив мятежного князя Гримоальда его владений. Этой осенью он провозгласил третьего сына, Альфонсо, князем Капуи вмес­то Роберта — вскоре после этого мальчика официально возве­ли в княжеское достоинство в кафедральном соборе Капуи. Все они были желторотыми юнцами, герцогу Рожеру едва испол­нилось семнадцать, Танкред был на год или два младше, а Аль­фонсо едва вступил в пору отрочества. Но все трое были достаточно взрослыми, чтобы служить орудиями в исполнении за­мыслов своего отца, а эти замыслы заключались в том, чтобы не допускать появления могущественных вассалов вне его соб­ственной семьи. К концу 1135 г. впервые все главные фьефы южной Италии оказались в руках Отвилей.

Всю эту зиму Неаполь держался. К весне 1136 г. в городе начался голод. Фалько упоминает, что многие жители, моло­дые и старые, мужчины и женщины, падали и умирали на улицах. И все же, добавляет он гордо, герцог и его сторон­ники оставались тверды, «предпочитая умереть с голоду, но не подставить свои выи под ярмо дурного короля». К счас­тью для них, Рожеру так и не удалось отрезать город пол­ностью от внешнего мира; хотя осаждавшие перекрыли все подходы к Неаполю по суше, сицилийский флот не сумел до­стичь таких же результатов на море, так что и Роберт, и Сер­гий от случая к случаю выбирались в Пизу за припасами. Даже при подобной поддержке не похоже, что неаполитан­цы смогли бы и дальше сохранять присутствие духа, если бы Роберт не совершил короткую вылазку ко двору Лотаря в Шпейер и не вернулся нагруженный императорскими награ­дами, чтобы сообщить, что император уже значительно пре­успел в подготовке освободительной экспедиции.

Схожие сведения достигли и ушей Рожера, чьи согляда­таи не оставили у него никаких иллюзий по поводу того, сколь могучей будет императорская армия. Рожер начал соб­ственные приготовления, исходя из того, что силы врага бу­дут значительно превосходить по численности любое войско, какое он сможет собрать. На победу силой оружия рассчи­тывать не приходилось; оставалось полагаться на хитрость.

Только в середине лета армия Лотаря собралась в Вюрцбурге. У нас нет точных сведений о ее размерах, судя по перечню главных имперских вассалов, участвовавших в экспедиции, она существенно отличалась от той печальной маленькой компании, которая отправилась с Лотарем в Рим в 1132 г. В авангарде выступали герцог Генрих Гордый Баварский, зять императо­ра, и Конрад Гогенштауфен, старый враг и соперник Лотаря, который теперь подчинился императору и был утвержден в правах на все земли и титулы в обмен на обещание участвовать в предстоящем походе. За ними следовало внушительное собрание меньшей знати и их свиты — маркграфы, платцграфы, ландграфы, бургграфы со всей империи — а также клирики, среди которых находились по крайней мере пять архиепископов, четырнадцать епископов и аббат. К третьей неделе августа огромная армия была готова выступить; и 21-го, возглавляемая Лотарем и императрицей, она двинулась на юг к Бреннеру.

За четыре года император не обрел популярности в ломбардских городах, но на сей раз размеры войска, находившегося под его командованием, внушали уважение. Неизбежно зникали ситуации, когда его людям приходилось обнажать мечи, но ничто всерьез не задерживало его продвижение. Около Кремоны имперская армия еще увеличилась за счет отряда из Милана; здесь же Лотаря ожидал Роберт Капуанский. В начале февраля 1137 г. император достиг Болоньи, где разделил армию на две части. Предполагалось, что сам он продолжит путь через Равенну к Анконе, а затем по Адриатическому побережью в Апулию; тем временем герцог Бавар­ский с тремя тысячами рыцарей и, вероятно, двенадцатью тысячами пеших воинов должен был пройти через Тоскану и Папскую область, по возможности вернуть Иннокентия в Рим и заручиться поддержкой монастыря Монте-Кассино, прежде чем встретиться с тестем в Бари на Троицу.

Когда в 529 г. святой Бенедикт избрал высокий горный гребень, возвышающийся над дорогой между Римом и Не­аполем, в качестве места для самого первого и крупнейшего из основанных им монастырей, он, сам того не желая, пре­вратил аббатство в стратегически важный пункт, о чем его обитатели в течение пятнадцати последующих веков не раз сожалели. Позже, когда могущество и авторитет Монте-Кас­сино возросли, географические факторы отступили на второй план перед политическими, но нормандцы с их первых дней не полуострове рассматривали монастырь — в политическом и военном отношении — как один из главных ключей к гос­подству на юге. Для Рожера II Монте-Кассино представлял собой даже нечто большее — жизненно важную крепость, почти самостоятельное государство, охраняющее границу, ко­торая отделяла его королевство от Папской области.

Монастырь, со своей стороны, никогда не находил свое положение пограничной крепости слишком удобным. Однако в минуты сомнений он привык оглядываться на нормандцев. Монте-Кассино поддерживал хорошие отношения с наместни­ками Рожера на континенте, и, хотя несколькими месяцами ранее лояльность монастыря была — возможно, несправедли­во — поставлена под подозрение, избранный в результате это­го кризиса новый настоятель Райнальд являлся твердым сторон­ником короля. Когда Генрих Баварский прибыл к подножию горы в середине апреля, он обнаружил, что все окрестности умышленно опустошены, а ворота монастыря заперты. Генрих уже проделал трудный путь через Тоскану. Пиза и некоторые другие города, которые хранили верность Иннокентию, оказа­ли ему помощь, как могли; но Флоренция и Лукка подчинились только после упорного сопротивления, и Генрих еще добивал­ся покорности Гроссето, когда в начале марта Иннокентий, воз­можно сопровождаемый святым Бернаром, выехал из Пизы, чтобы к нему присоединиться.

С самого начала герцог и папа, похоже, сильно невзлюбили друг друга. Генрих был при всем при том человеком более силь­ным и непреклонным, чем его тесть. Как один из высших ари­стократов империи, имевший все шансы наследовать трон пос­ле смерти Лотаря, он не намеревался идти на уступки, о кото­рых впоследствии мог бы пожалеть; как военачальник, он имел свою задачу; и у него не было никакого желания выполнять указания папы или кого-то другого. Первый конфликт возник после взятия Витербо; контрибуция в три тысячи талантов — примерно соответствующая двум тысячам фунтов серебра — была затребована Иннокентием на основании того, что город лежит в пределах Папской области, но отобрана Генрихом, как законная военная добыча. Затем герцог не пошел в Рим. Он утверждал, что разумнее сокрушить сперва Рожера и предос­тавить Анаклету, лишившемуся всякой поддержки, сдаться са­мому, нежели тратить время и силы на насильственное изгна­ние его из собора Святого Петра. На такие доводы возразить было нечего, и Иннокентий их принял; но это означало, что его изгнание продлится на неопределенный срок — не говоря о перспективе тащиться жарким апулийским летом вслед за им­перской армией, — и не улучшало настроения папы.

И в довершение всего возникли неприятности с Монте-Кас­сино — колыбель западного монашества надменно бросила вызов не только имперской армии, но самому Иннокентию. Одиннадцать дней Генрих ждал, перекрыв все подходы к монастырю, и напрасно высматривал какие-либо признаки того, что монахи готовы пойти на уступки. Ничего не произошло. Монастырские кладовые ломились от припасов, обитатели были сильны и пребывали в наилучшем расположении духа; а взять монастырь штурмом было практически невозможно. Герцог, который должен был присоединиться к Лотарю в Апулии в конце мая, не мог медлить. Смирив свою гордость, он послал гонца на гору с предложением переговоров.

Аббат Райнальд, хотя и поддерживал Рожера, заботился прежде всего о собственном монастыре, и его главной целью было как можно быстрее избавиться от Генриха и его армии. Потому, когда герцог предложил оставить Монте-Кассино в по­кое и утвердить Райнальда в качестве настоятеля за небольшое вознаграждение золотом и позволение имперскому знамени развиваться над цитаделью, аббат охотно согласился. Иннокен­тий уже отлучил мсизстырь за анаклетанские симпатии. Его реакция на это новое соглашение, по которому наиболее почи­таемое религиозное учреждение Европы — и ко всему проче­му расположенное на самой границе Папской области — остав­лялось в руках нераскаявшегося сторонника Анаклетл и под имперским, а не под папским знаменем, не описана ни в од­ной хронике[10]. Наверное, она была соответствующей.

Когда герцог Генрих вел свои войска на юг через Гарилья-но, формально он мог поздравить себя с победой, но, очевид­но, не мог питать никаких иллюзий на ее счет. Имперский флаг, развевающийся над монастырем, мог заставить местных сто­ронников Рожера засомневаться, но при отсутствии гарнизона ничто не мешало аббату спустить флаг, как только германская армия исчезнет из вида. Однако в Капуе, в следующем пункте их путешествия, дела пошли лучше. Сразу по прибытии герцо­га два местных барона, которых Рожер поставил защищать го­род, предали своего повелителя и открыли ворота; а князь Ро­берт, который шел с армией от Кремоны, вновь занял свой трон. Горожане приняли его достаточно охотно. Большинство из них всегда считали его своим законным господином с более несомненными и более древними правами, чем имелись у ко­роля Сицилии; остальные, видя, что Роберта поддерживает та­кая могущественная сила, смирились с неизбежным. Роберту, правда, пришлось заплатить Генриху четыре тысячи талантов, дабы его люди не опустошили город; но в общем, возвращение на престол обошлось ему достаточно дешево.

Теперь настал черед Беневенто. На сей раз горожане дер­жались твердо, но по неразумию предприняли, как они по­лагали, неожиданную атаку на имперский лагерь. Это оказа­лось ошибкой. Нападавшие бежали обратно в город, и пре­следователи ворвались в ворота следом за ними. Наутро — это было воскресенье 23 мая — беневентцы сдались на усло­виях, что их город не будет разрушен, и что давние сторон­ники Анаклета не пострадают. Герцог согласился; только кар­динал Кресченти, наместник Анаклета, который уже отправ­лялся в изгнание пятью годами раньше, был захвачен своим старым врагом и выдан Иннокентию, который приговорил кардинала провести остаток дней в монашеской келье.

Ободренные своими успехами — хотя, возможно, немно­го разочарованные тем, что их лишили законного дня, отпу­щенного на разграбление города, — войска Генриха продол­жили путь через горы в Апулию, соединившись с Лотарем в Бари как раз вовремя, чтобы принять участие в благодар­ственном молебне на Троицу. Императору в самом деле было за что благодарить Господа. Его путешествие по полуострову прошло более гладко, нежели у его зятя. Равенна его привет­ствовала. Анкона сопротивлялась, но поплатилась за это. Же­стокость Лотаря по отношению к ней послужила предупреж­дением для других, и многие местные бароны предложили императору свою службу, а часто и материальную помощь. Города были настроены враждебно, хотя, зная судьбу Анко­ны, проявляли угрюмую покорность, но в сельской местности большинство баронов вполне добровольно перешли на сторону императора.

За апулийской границей Лотарь не встретил никакого сопротивления, пока не достиг Монте-Гаргано. Там старый за­мок Роберта Гвискара Монте-Сан-Анджело[11] держался три дня против Конрада Гогенштауфена и сдался, только когда Лотарь прибыл с основной армией из Сипонто и сумел взять его штур­мом. Неизвестный саксонский анналист, который оставил нам наиболее детальное описание всей кампании, рассказывает, что Лотарь затем спустился в пещерную часовню, где началась нор­мандская эпопея, и «смиренно поклонился благословенному архангелу Михаилу». Его смирение, однако, не помешало ему украсть из часовни сокровища — золото и серебро, драгоцен­ные камни и облачения, подаренные герцогом Далматинским за несколько лет до этого. Оно также не смягчило его сердце по отношению к тем, кто ему противостоял, а позже попал в его руки. Увечья, отрезание частей тела и вырывание ноздрей были для императора в порядке вещей; и он внушал такой ужас, что, когда он возвращался назад через те же земли, люди разбегались при его приближении.

К счастью для Апулии, Лотарь спешил и не хотел тратить время на длительные осады, пока с ним была только половина армии. Города, которые, подобно Трое или Барлетте, сопротив­лялись твердо и с воодушевлением, он просто оставлял в покое: они могли подождать, пока прибудет его зять. В Трани, одна­ко, ситуация сложилась иначе. Как только император подошел к городу, жители восстали против сицилийского гарнизона — он, вероятно, состоял большей частью из сарацин, которые не пользовались любовью в Италии, — и разрушили цитадель. Си­цилийский флот, посланный на помощь гарнизону, был разбит. Дорога на Бари оказалась открыта.

Неудивительно, что германские воины, собравшиеся в церкви Святого Николая в Бари на Троицу[12], чтобы прослушать благодарственный молебен, проведенный самим папой, пребывали в радостном и приподнятом настроении. Столь благословенным был этот час, что, по свидетельству саксонс­кого анналиста, присутствовавшие видели во время службы большую золотую корону, опускавшуюся с небес на церковь; над ней парил голубь, в то время как в ней раскачивалась ды­мящаяся кадильница с двумя горящими свечами. Это неук­люжее видение было несколько преждевременным, посколь­ку сицилийский гарнизон еще удерживал цитадель; прошел еще месяц, прежде чем он наконец сдался. Но в общем у им­ператора имелись причины радоваться. Он и герцог Генрих продемонстрировали могущество империи по всей южной Италии; они встретились и привели свои армии практически без потерь в назначенное время в назначенное место; и, хотя из-за недостатка времени им приходилось в некоторых слу­чаях идти на компромиссы, они ни разу не потерпели пора­жения. Сицилиец — они никогда не называли его королем — терпел неудачу за неудачей. Его вассалы, включая членов его собственной семьи, предали его; то же сделали и несколько его городов. Гарнизоны сдавались без борьбы, могучий флот обратился в бегство. Его главный враг Роберт Капуанский вер­нул себе власть и все свои владения. И ни разу с тех пор, как началась кампания, Рожер не отважился посмотреть в лицо врагу. Он, оказывается, был не только узурпатором, но и тру­сом.

Так, наверное, думал Лотарь, однако все было не столь про­сто. Рожер оставался на Сицилии, не предпринимая никаких попыток остановить продвижение императора, поскольку он знал, что император слишком силен, чтобы с ним драться, и поэтому он должен следовать своему старому принципу и из­бегать открытых столкновений. На Рожера работал только один фактор, но жизненно важный — время. Лотарь мог зай­ти сколь угодно далеко, хоть до Мессинского пролива, где, в этом Рожер не сомневался, он сумеет его сдержать; но ра­но или поздно император повернет назад, как многие армии захватчиков до него, из-за болезней, непереносимой летней жары Апулии или из-за необходимости добраться до Альп прежде, чем первые снегопады сделают перевалы непроходи­мыми. Оставалась теоретическая возможность, что старый император решит зимовать в Италии и продолжать кампа­нию в следующем году; но это казалось маловероятным. Ар­мия заставит его вернуться, и он сам не захочет надолго ос­тавлять свой трон пустым. Определенно, ни одна предыду­щая имперская экспедиция не отважилась задержаться в Италии на два года, а прошлый опыт свидетельствовал, что, хотя подобные экспедиции могли иметь значительный успех на короткое время, достигнутые ими результаты редко сохра­нялись долго после того, как войска уходили. Сейчас един­ственный разумный способ действий состоял в том, чтобы по­ощрять врага, заставляя его продвигаться как можно дальше и растрачивать свои силы.

И еще одного полезного результата можно было добить­ся даже на этой стадии дипломатическим путем. Беды Роже­ра проистекали по большей части из того, что два самых мо­гучих противника, император и папа, объединились против него. Если бы только удалось их развести, какое-то урегули­рование стало бы возможным. Итак — согласно саксонско­му анналисту — Рожер отправил гонца к Лотарю с мирны­ми предложениями; если император остановится и признает его королем, он, со своей стороны, поделит королевство на две части. Он сам будет по-прежнему править на Сицилии, а континентальные владения передаст своему сыну, который впредь будет их держать как имперский фьеф. В дополнение он выплатит Лотарю солидную контрибуцию и пришлет вто­рого сына в заложники.

Предложение было вполне в духе Рожера. Оно выглядело разумно и хитро, а кроме того, подтверждало имперские притязания на южную Италию, о которых нормандцы не вспоминали девяносто лет — с тех пор, как Дрого де Отвиль получил подтверждение своих прав от императора Генриха II (см. «Нормандцы в Сицилии»). На практике, правда, оно оз­начало гораздо меньше, чем на словах; Рожер уже отдал сы­новьям континентальные фьефы и явно надеялся со време­нем возложить на них полностью правление на континенте. Формальный сюзеренитет империи, который в теории суще­ствовал всегда, реально не будет иметь никакого значения, как только император благополучно окажется за Альпами. Тем не менее речь шла о важной политической уступке; а тотфакт, что Рожер предлагал в заложники своего сына, удосто­верял его искренность. Если бы Лотарь исходил только из собственных интересов, он по здравом размышлении принял бы предложенные условия, которые, хотя и давали ему мень­ше, чем он рассчитывал получить, укрепляли империю и ка­зались вполне исполнимыми.

К сожалению, имелся еще папа Иннокентий, который же­лал только одного — немедленно и навсегда изгнать Анакле-та из Рима. Это был важный вопрос, и нарочитое молчание Рожера по этому поводу представляется загадкой.

Действительно ли он верил, что может склонить Лотаря к сепаратному миру и заставить его отправиться назад в Германию, не предприняв никаких действий против ан­типапы? Или ради заключения мира он был готов пре­доставить Анаклета его судьбе и ожидал следующего тура переговоров, чтобы открыто заявить об этом? Ни одно из предположений не кажется правдоподобным. Рожер был слишком реалистичным государственным деятелем, чтобы рассчитывать на первый вариант, и слишком трезвомыслящим союзником, чтобы обдумывать второй. Но есть третье объяснение, которое гораздо лучше согласуется с тем, что мы знаем о характере Рожера и о последующих событиях. Рожер вовсе не собирался заключать соглашение с импера­тором — его цель состояла в том, чтобы предложить Лотарю самое соблазнительное соглашение из всех, какие Рожер мог принять без ущерба для себя и единственным препят­ствием к которому являлись проблемы папства, породив таким образом дополнительные сложности в отношениях между императором и папой.

А эти отношения с каждым днем ухудшались. Иннокен­тий в принципе был симпатичным человеком. Хотя он про­исходил из древнего и благородного римского рода — Папарески, — его современники, в частности епископ Арнульф из Лизьё, пишут о его простоте и спокойной скромности его манер. Он никогда не повышал голоса, который, как мы зна­ем, был тихим и приятным. Его частная жизнь была безуп­речна. До того как он стал папой, он не имел врагов, и даже впоследствии никто не выдвинул против него никаких серь­езных обвинений. Однако за этой довольно бесцветной наружностью скрывалось врожденное упрямство, которое, осо­бенно когда папу поддерживал святой Бернар, заставляло его отвергать любые компромиссы. Иннокентий твердо решил получить признание и кафедру в Риме до того, как умрет, но ему было уже около семидесяти, и времени оставалось все меньше. Между тем имперская армия большую часть года, проведенного в Италии, игнорировала или отвергала его на­стояния. Воины тешили себя дешевыми триумфами в отда­ленных уголках полуострова, а он, Иннокентий, ни на шаг не приблизился к престолу святого Петра.

Мы можем вообразить себе папу, спокойно, но настойчи­во говорившего о своих желаниях с Лотарем, когда они встретились в Бари; и его слова безусловно придавали допол­нительную живость историям, которые император уже слы­шал от своего зятя, о поведении Иннокентия в Витербо, Монте-Кассино и других местах. Но эти личные и полити­ческие различия были сами по себе только отражением об­щего недовольства, ощущавшегося теперь в имперском лаге­ре. Холодность, давно существовавшая в отношениях между германской армией и папской свитой, переросла в открытую вражду. В какой-то степени она могла проистекать из есте­ственной антипатии между тевтонами и латинами или меж­ду воинами и духовенством; но имелись и другие, непосред­ственные причины. Климат Бари — болотистый и тяжелый, лето здесь беспощадно; малярия стала настоящим бичом; и за месяц, который имперские войска вынуждены были про­вести осаждая цитадель, — с прошлой зимы они не остава­лись так долго на одном месте — они утратили уверенность и боевой дух. Они внезапно осознали со всей ясностью, сколь бессмысленно и безнадежно воевать против врага, который отказывается выходить на битву. Для того чтобы принудить Рожера к сражению, им понадобится пройти еще несколько сотен миль в прямо противоположном направлении через варварскую и все более враждебную страну и предпринять морской переход — краткий, но в данных обстоятельствах сложный и опасный. На все это уйдет год по меньшей ме­ре, а они уже десять месяцев не были дома и не виделись со своими семьями. И ради чего? Чтобы компания высокомер­ных, постоянно жалующихся итальянцев могла водвориться в Риме — еще двух сотнях миль и опять не по пути, — где их явно не ждали и где уже имелся вполне приемлемый папа.

Если Лотарь действительно предполагал пойти через Ка­лабрию на Сицилию — а далеко не ясно, что это было так, — новые настроения в армии быстро его разубедили. Феодаль­ный закон строго ограничивал срок службы вассала сеньору, и даже император не мог заставить своих людей оставать­ся на службе дольше против их воли. После капитуляции гарнизона Бари — чью стойкость Лотарь покарал, повесив многих защитников цитадели на виселицах вокруг города и сбросив остальных в море, — он отказался от дальнейше­го продвижения вдоль побережья. Достигнув Трани, импе­ратор повернул и направился в глубь страны, возможно рас­считывая на то, что воздух Апеннин остудит недовольство его армии.

Этого не произошло. Не помогли даже захват Мельфи, первой крепости Отвилей в Италии, и истребление трех со­тен ее защитников. К тому времени имперский лагерь был наводнен приспешниками Рожера, которые разжигали недо­вольство и подкрепляли свои слова свободной раздачей сици­лийского золота. Они преуспели настолько, что сумели, пока армия еще стояла в Мельфи, подговорить нескольких воинов напасть на папу и его кардиналов и хладнокровно их убить. Лотарь услышал о нападении как раз вовремя; он вскочил на коня, помчался к папской палатке и ухитрился навести по­рядок, прежде чем случилось непоправимое. Рассерженные и обиженные рыцари в очередной раз последовали за Лотарем в горы.

В Ладжопезоле император прервал поход. Две недели его армия отдыхала; а тем временем Лотарь в присутствии абба­та Райнальда и делегации из Монте-Кассино вел переговоры о статусе монастыря и его взаимоотношениях с империей и папством. Подробный рассказ об этих событиях — даже если бы нам удалось отделить правду от лжи в удручающе не­достоверной хронике монастырского библиотекаря Петра Дьякона — не представляет для нас особого интереса; но выводы достаточно ясны. Райнальд и его братия обязались подчиняться «папе Иннокентию и всем его законно избранным преемникам» и «отвергать и проклинать все расколы и ереси», а особенно «сына Петра Леони и Рожера с Сицилии и всех, кто за ними следует». Только после этого монахи, бо­сые, приблизились к Иннокентию и были возвращены с по­целуем мира в лоно церкви.

Сам Лотарь, у которого имелись свои соображения по поводу имперского статуса монастыря, наверное, был не так доволен исходом этого дела, как Иннокентий. Но он не мог рисковать открытым разрывом с папой и, возможно, хотел как-то загладить инцидент в Мельфи. Кроме того, к нему пришли вести о гораздо более интересных событиях. Пизанский флот из ста кораблей появился у берегов Кам­пании; Исхия, Сорренто и Амальфи сдались. Пизанцы затем хотели освободить Неаполь, но сицилийская блокада ока­залась слишком прочной для них, поэтому они направились на юг и атаковали Салерно, континентальную столицу Ро­жера.

Стремясь поддержать пизанцев — а также, как можно подозревать, находиться в гуще событий на случай дальней­ших быстрых побед, — император поспешно послал герцога Генриха и Райнульфа Алифанского с тысячей рыцарей к Са­лерно. Они прибыли и обнаружили, что город уже осажден Робертом Капуанским, с чьей помощью они без труда су­мели перекрыть все подходы к Салерно с наземной сторо­ны. Тем временем пизанцы, захватившие весь амальфийский флот примерно из трехсот кораблей, получили подкрепле­ние — еще восемьдесят судов — из Генуи. У их противни­ков-сицилийцев имелось всего сорок кораблей, стоявших в гавани Салерно. Осада Неаполя, продолжавшаяся два года, была снята, чтобы высвободить все людские ресурсы и ко­рабли для защиты столицы; но при таком численном пре­восходстве врага надежд у защитников было мало, и они об этом знали.

Даже теперь, когда его итальянское королевство оказалось захвачено и самой его столице грозила опасность, Рожер без­действовал. Его поведение могло показаться трусостью, но ре­ально это был единственно возможный путь. Отплыть из Па-лермо во главе новой армии сарацин значило проявить геро­изм, но не государственную мудрость; этот поход закончил­ся бы неминуемым поражением, от которого Рожер, даже если бы уцелел сам, никогда бы не смог оправиться. Итак, король остался на Сицилии, предоставив оборону Салерно своему наместнику — англичанину Роберту из Селби.

Роберт был первым в длинной череде своих соотечествен­ников, которые на протяжении столетия отправлялись на юг, чтобы служить королям Сицилии. Мы ничего не знаем о его жизни до этого момента, но за годы, проведенные под юж­ным солнцем, он, очевидно, прошел долгий путь, чтобы спу­стя десять лет заслужить репутацию, позволившую английс­кому историку Джону из Хексхема описывать его как «самого влиятельного из друзей короля, человека очень богатого и осыпанного почестями». Он был назначен наместником Кам­пании всего за несколько месяцев до описываемых нами со­бытий и полностью оправдал доверие короля. Салерно все это несчастное лето твердо хранил верность своему суверену. Го­родской гарнизон из четырехсот рыцарей не утратил при­сутствия духа, воины и горожане вместе были полны реши­мости защищаться и три недели боролись яростно и муже­ственно.

Затем 8 августа оставшаяся часть императорской армии появилась из-за гор на востоке во главе с самим императо­ром. Лотарь изначально намеревался предоставить осаду сво­ему зятю; но лето подходило к концу, и неожиданная стой­кость горожан заставила императора переменить свое реше­ние. Дальнейшие события показали его правоту. Для салерн-цев прибытие Лотаря означало две вещи: во-первых, при таком подкреплении у них уже не оставалось надежды про­держаться до зимы, когда, как они рассчитывали, германцы уйдут; во-вторых, быстро сдавшись императору и одновре­менно попросив об имперском покровительстве, они могли спасти город от грабежей и мародерства пизанцев. Это мне­ние, исключительно разумное, Роберт Селбийский полностью разделял. Собрав старейшин города, он заявил им об этом. Сам он, как представитель короля во всей провинции, конеч­но, не мог принимать участия ни в какой капитуляции; речь шла только о Салерно. Тем не менее он посоветовал горожанам, не теряя времени, отправить депутацию в имперский лагерь, чтобы просить мира и защиты.

На следующий день все было улажено. Лотарь, удивленный, обрадованный и, без сомнения, довольный этим новым доказательством его престижа, предложил необыкновенно мягкие условия. В обмен на контрибуцию салернцам гарантировались жизнь и сохранность всей их собственности; даже четыремстам рыцарям гарнизона предоставлялась свобода. Роберт Селбийский с небольшим отрядом отступил в цита­дель, расположенную на возвышенности над городом, — тот самый «нормандский замок», который был свидетелем противостояния последнего независимого князя Салерно и Роберта Гвискара шестьюдесятью годами ранее и чьи руины до, сих пор можно видеть. Роберт Селбийский намеревался удер­живать крепость с развевающимся над ней сицилийским зна­менем, пока сам король его не выручит. И пусть, когда на­ступит этот момент, король обнаружит, что его континен­тальная столица по-прежнему стоит.

Соглашение приветствовалось всеми заинтересованными сторонами, за исключением одной. Пизанцы пришли в ярость. Они не только мечтали захватить в Салерно богатую добычу, но и рассчитывали таким образом избавиться от одного из своих главных соперников в торговле на ближайшие годы, а может быть, десятилетия. Император без них никогда не за­воевал бы город; папе они предоставляли убежище в течение последних семи лет, и при этом они не получили ничего. Если таковы плоды союза с императором, они в нем не нуждают­ся. И если император заключил сепаратный мир с их врагом, то они вправе сделать то же самое. Один из пизанских ко­раблей поспешил на Сицилию, чтобы договориться с Рожером; другие обиженно вернулись домой.

Папа Иннокентий впоследствии сумел как-то успокоить пизанцев, но для Лотаря их дезертирство уже не имело зна­чения. Для него военная кампания окончилась. Он, вероят­но, сам не мог сказать, сколь долговечными окажутся достиг­нутые им успехи. Ему определенно не удалось полностью со­крушить короля Сицилии, как он надеялся; но все же оннанес сицилийцу удар, от которого тот едва ли оправится. Теперь главной задачей было организовать правление в юж­ной Италии, чтобы заполнить пустоту, которая неизбежно образуется, когда имперская армия уйдет. Имелось три воз­можных претендента на герцогство Апулия — Сергий Неапо­литанский, Роберт Капуанский и Райнульф Алифанский. Сер­гий и Роберт и так были могущественными князьями, и им­ператор не желал их дальнейшего усиления. Граф Алифан­ский, со своей стороны, несмотря на свойство с Рожером — или, может быть, именно поэтому, имел больше причин бо­яться сицилийца, чем двое других. Двуличный и ненадежный, в чем все имели случай убедиться, он, когда речь шла о его собственных интересах, действовал храбро и решительно. Да­лее — хотя Лотарь едва ли это сознавал — Райнульф обладал коварным даром убеждать и располагать к себе людей, под чары его в прошлом попал Рожер; и теперь неприветливый старый император легко пал жертвой обаяния графа Алифан-ского. Итак, Лотарь сделал выбор. Только Райнульфу, решил он, можно вверить герцогство, дабы он сохранял его для им­перии. Утверждение его в правах на новый титул и владения должно было стать последней официальной церемонией ита­льянской экспедиции и завершить ее.

Но кто ее осуществит? Едва возник этот вопрос, старое соперничество между империей и папством вспыхнуло с но­вой силой. В ответ на заявление Лотаря, что девяносто лет назад Дрого де Отвиль получил титул герцога Апулийского от императора Генриха III, Иннокентий спокойно указал, что Роберт Гвискар был утвержден в правах папой Николаем II. В конце концов нашлось компромиссное решение — трех­сторонняя церемония, во время которой Райнульф получил свое символическое копье из рук папы и императора; Лотарь держал древко, а Иннокентий — наконечник. Генрих Бавар­ский, который уже давно сетовал на то, что (по его мнению) его тесть слишком охотно уступал папским претензиям, был в ярости, и многие германские рыцари разделяли его чувства. Но Лотаря это не волновало. Он сохранил свое лицо и не желал ничего большего. Он был стар, устал и хотел домой.

В конце августа император тронулся в путь. В Капуе его ожидала неприятная новость: аббат Райнальд из Монте-Кассино меньше чем через месяц после принесения клятвы в Ла-гопезоле вступил в сношения со сторонниками сицилийско­го короля. Иннокентий при поддержке святого Бернара вос­пользовался возможностью показать свою власть над Монте-Кассино и назначил по собственной инициативе комиссию из двух кардиналов и самого Бернара, чтобы проверить закон­ность недавнего избрания Райнальда. 17 сентября перед три­буналом, состоящим из представителей империи и папства, включая святого Бернара, который, как всегда, взял на себя роль главного оратора, избрание Райнальда было объявлено незаконным. Несчастному аббату оставалось только положить кольцо и посох на надгробие святого Бенедикта; Вибальд, аб­бат из Ставело, упрямый лотарингец, сопровождавший экс­педицию с самого начала, был «избран» на его место. Нам не рассказывают, какими методами монахов вынудили при­нять столь явного имперского кандидата, но при том, что гер­манская армия стояла лагерем у подножия холма, у них, ве­роятно, не было выбора.

Здоровье Лотаря стало быстро ухудшаться; и все его прибли­женные понимали, что дни его сочтены. Он и сам это знал, но не хотел останавливаться. Он был немец и хотел умереть в Гер­мании. Райнульф, Роберт Капуанский и вассалы из Кампании сопровождали его до Аквино, где проходила граница норманд­ских владений. Отсюда, оставив восемьсот своих рыцарей по­могать мятежникам после его отбытия, император двинулся дальше по дороге, ведущей к Риму, но, не дойдя до города, по­вернул к Палестрине. Для него уже больше не могло идти речи о возвращении Иннокентия на престол святого Петра. В мона­стыре в Фарфе он попрощался с папой. С этих пор Иннокен­тий должен был сражаться сам.

Хотя они шли со всей скоростью, на которую была спо­собна его павшая духом, наполовину разбежавшаяся армия, император достиг подножия Альп только к середине нояб­ря. Его спутники умоляли его перезимовать здесь. Болезнь все больше овладевала им; будет безумием, говорили они, пере­секать Бреннер в такое время года. Но старик знал, что не может ждать. Со всей решительностью умирающего он на­стоял на своем и к концу месяца спустился в долину Инна. Но тут последние силы покинули его. В маленькой деревуш-ке Брайтенванг в Тироле он наконец остановился; его отнес­ли в бедную крестьянскую хижину; и здесь 3 декабря 1137 г. в возрасте семидесяти двух лет он умер[13].