Живые покойники

„Да будетъ прощенъ предвѣ чно наказанный! ”

Говорить о значеніи раскола было бы совершенно излишнимъ, но въ то же время не можемъ не сказать нѣ сколько словъ, могущихъ служить разъясненіемъ того почти невѣ роятнаго факта, который описанъ въ предлагаемомъ очеркѣ. Прежде нежели трактовать извѣ стное явленіе такъ или иначе, необходимо изучить его прошедшее, т. е. причины, его вызвавшія, его настоящее, т. е. точно описать, въ какомъ видѣ и при какихъ обстоятельствахъ представляется оно современному наблюдателю, и наконецъ, выяснить тѣ задатки будущаго, которые присущи ему. Къ сожалѣ нію, грандіозное явленіе раскола подвергалось до самаго послѣ дняго времени лишь крайне поверхностному изслѣ дованію: или его изучали оффиціальныя лица, отъ которыхъ, по выраженію самихъ раскольниковъ, имъ приходилось всячески отлынивать и скрываться, „страха ради іудейска”; или все вниманіе наблюдателей обращалось на догматическую сторону раскола, тогда какъ соціальная сторона его оставалась необслѣ дованною, также точно, какъ и причины, вызвавшія появленіе, и главное — постоянное усиленіе раскола; или люди брались за изученіе раскола съ предвзятою мыслью — найти въ немъ одно лишь дурное; или же, наконецъ, нѣ которые фантасты думали найти въ немъ поддержку своимъ личнымъ соціально-политическимъ вожделѣ ніямъ. Ясно, что, прежде чѣ мъ говорить о расколѣ, надо его изучить на мѣ стѣ и изъ устъ самихъ раскольниковъ таковымъ, каковъ онъ на самомъ дѣ лѣ есть, со всѣ ми его крайностями, несообразностями, недостатками и задатками дальнѣ йшаго развитія; должно знать хорошее

и дурное, живое и жувучее, мертвящее и уже мертвое. Только когда выяснится расколъ во всѣ хъ подробностяхъ своихъ, возможно будетъ знать, нужно ли вообще и, если нужно, то противъ какихъ его догматовъ и положенiй бороться, знать также и оружіе, съ которымъ придется выйти на борьбу съ нимъ. Положим, – оружiе это извѣ стно уже a priori, и состоитъ въ образованiи народа, но вопросъ въ томъ, чему предстоитъ учить и какъ. Для борьбы съ скопчествомъ и хлыстовщиной достаточно удовольствоваться обычнымъ образованiем, тогда какъ такая секта, каковы „живые покойники”, потребуетъ уже иного.

Всѣ эти соображенiя заставили насъ сообщить здѣ сь возможно полное вѣ роученiе „живыхъ покойниковъ” и показать, до какой степени можетъ заблуждаться, безъ надлежащей подготовки и при извѣ стныхъ обстоятельствахъ, пытливый умъ, не нашедшiй удовлетворенiя и жаждущiй найти „истину”.

Одинъ изъ героевъ Достоевскаго, пьяненькій чиновникъ Мармеладовъ[1], утверждаетъ, что самое ужасное положеніе того человѣ ка, которому „некуда идти”. У господъ на этотъ случай припасенъ бываетъ револьверъ Смита и Вессона, или же, за неразрѣ шенiемъ полиціею „имѣ нія при себѣ огнестрѣ льнаго оружія”, на худой конецъ — Нева можетъ сослужить добрую службу, кусокъ синеродистаго калія и даже нашатырь — когда человѣ ку не только „некуда”, но и не хочется идти поискать болѣ е пристойнаго яда, головки отъ спичекъ, окно въ квартирѣ пятаго этажа, уголья — все является на помощь „заскучавшему” и „порѣ шившему покончить” барину. Иное дѣ ло, когда „некуда идти” крестьянину! Тутъ и конецъ-то все некрасивый: возжи, прорубь, тупикъ, — кишки вылѣ зутъ, весь синій станешь, а главное — грѣ хъ, не похоронятъ, царствія небеснаго лишишься, семьѣ докука, самого потрошить станутъ, ангелъ хранитель семь дней за крыло привѣ шенъ будетъ, при второпришествіи не воскреснешъ. Куда тутъ дѣ ваться? что тутъ дѣ лать?

Исходы есть, однако, и здѣ сь: кабакъ, монастырь, раскольничій скитъ.

Попалъ я разъ въ такія палестины нашей „обширной” родины, что ни одинъ становой туда носа не показывал; обрѣ лъ я, наконецъ, тотъ Щедринскiй уголокъ, куда „не успѣ ли еще прислать окладнаго листа”. Гдѣ это было – говорить незачѣ мъ, а то окладной листъ пришлютъ, и начнутся тогда для этого таинственнаго уголка „историческiя времена”. Скажу лишь одно: было все это на сѣ верѣ, но не на томъ, что понимаютъ подъ „сѣ веромъ петербургскимъ”. Сѣ веръ сказался тутъ новгородскою старою рѣ чью, стариннымъ обличьемъ новгородскимъ, отсутствiемъ помѣ щиковъ въ былое время, неиспорченностью народа и истовымъ восьмиконечнымъ крестомъ, который, что ни говори, а все коренной нашъ, русскiй, древнiй крестъ, когда-то со стяга Дмитрiя Донскаго взиравшиiй на полчщиша Мамая, крестъ

Владиміра Святаго и Ольги. Лошадей мы давно уже бросили; долго, дней пять уже, какъ шли сухопутьемъ, наволокомъ, побросавши и лодки; шли, какъ подобаетъ настоящимъ путещественникамъ: я да Артамонъ Васильевичъ, съ топоромъ за поясомъ, съ пульною винтовкою на плечѣ, съ торбою за спиною, да еще собаченка Артамонова, изъ породы лаекъ — длинная такая, неказистая, а собака преумная и привычекъ самыхъ пріятныхъ и благородныхъ. Звали пса этого странно: „Никашкою” — не вытерпѣ лъ, знать, хозяинъ, чтобы не надругаться надъ ненавистнымъ ему патріархомъ Никономъ; тѣ мъ не менѣ е, песъ видимо обижался, когда его звали данною ему кличкою — рычалъ, и охотно откликался и хвостомъ юлилъ на простой крикъ: „песъ! ” Самъ Артамонъ мужикъ былъ ражій, лѣ тъ 45, и мнѣ за нимъ идти было нежутко, такъ какъ и онъ не долженъ былъ по записи давать меня въ обиду, да и cамъ-то я снабженъ былъ ремингтонкою, да револьверомъ, — благо на все это въ этихъ краяхъ запрета отъ полиціи по cчастью не вышло.

— Скоро ли же, Артамонъ, твои „покойники-то” будутъ? спросилъ я, наскучивъ прыганьемъ по кочкарнику и хожденіемъ по болотинѣ, яко по суху.

— Пятка три осталось! не больше.

И то славу Богу! цѣ лыхъ двѣ сти верстъ ушли мы даже отъ тѣ хъ мѣ стъ, гдѣ живетъ настоящій человѣ къ, т. е. обложенный разными податями; пять дней, кромѣ лѣ са и ржаваго, желѣ зистаго болота, я ничего не видѣ лъ; пять дней, чтò настрѣ ляемъ, то и съѣ димъ — надоѣ ло; захотѣ лось избы, человѣ ка, говора людскаго.

Къ вечеру, часу въ седьмомъ, изъ-за лѣ са показалась прогалинка, а на прогалинкѣ не то село, не то деревня, напоминавшая одну изъ картинъ, приложенныхъ къ описанію путешествій Олеарія и Герберштейна. Посреди прогалины возвышались высокіе двухъ и даже трех-стройные дома изъ здороваго, хозяйственнаго — благо не занимать его стать — лѣ са, а за домами серебрилась широкая, многоводная, да и многорыбная рѣ ка. Видно, живутъ здѣ сь люди не въ нуждишкахъ повседневныхъ, не „изголоду въ недоядь”, а словно какіе тузоватые хозяева, у которыхъ закромà отъ хлѣ ба-зерна ломятся. А зерна-то и въ поминѣ нѣ тъ! такъ, по привычкѣ своей старорусской — грѣ хъ де землю матушку въ пустѣ пускать, пусть де она мать матерью и въ доподлину будетъ, хоть и тяжко ей тутъ матушкѣ разрожаться, — сѣ ютъ люди четверикъ, другой, овсеца, да ржицы, словно морозу на пожраніе. Вся тутъ ѣ да, все довольство не въ хлѣ бѣ, не въ зернушкѣ задачливомъ, а въ тѣ хъ лѣ сахъ и рѣ кахъ непроѣ зжихъ и непроходныхъ, гдѣ не только еще не слышится „мерзкаго свистанія бѣ совскаго”, но даже и погикиванія земскаго ямщика, гдѣ звонъ колокольцовый никогда еще не раздавался. Въ лѣ су дичи и звѣ ря напасено на охочаго человѣ ка вволю, а въ рѣ кѣ Т., да въ плёсахъ по ней и въ ламбахъ, рыбы — дѣ вать некуда! Дѣ вать-то, положимъ, и есть куда, такъ

какъ давно завелось, что добрые дюди являются сюда за товаромъ и по первопуткѣ свозятъ его въ тѣ мѣ ста, гдѣ давно уже завелись и окладные листы, и ярмарки. А на спросъ: „гдѣ товаръ достали и почемъ? ” – одинъ отвѣ тъ, одинъ побытъ: „гдѣ куповали, тамъ теперь насъ нѣ тъ, а почемъ? – по деньгà мъ”. Дѣ ло торговое – дѣ ло темное, и повелось у насъ еще изстари съ нимъ отъ всѣ хъ людей таиться, да хорониться, а потому люди добрые такой отвѣ тъ выслушаютъ, а сказать – ничего не скажутъ. Пробовали было, старались – виномъ поить думали, такъ не пьютъ, а безъ вина и вѣ къ не добьешься. Послѣ уже мнѣ и не вѣ сть что толковали: лѣ шаго де къ этому дѣ лу приспособили, чтобы рябцовъ, да копалъ въ силки ловить, бѣ лку бить и иного звѣ ря; набьетъ, набьетъ, да имъ и предоставитъ, потому слово такое знаютъ – „можайское”. Какъ ни какъ, а только въ ближайшихъ селахъ знаютъ кое-кто, да кое-что, а въ „центрахъ” полагаютъ, что тутъ „однѣ лишь дебри и топи”. Удавалось бывалымъ въ тѣ хъ мѣ стахъ людямъ записать на мѣ стѣ такой сказъ: „полѣ совалъ я въ тà поры тамъ-то и вышли мнѣ изъ лѣ су невѣ домые люди, кои словъ со мною никакихъ не говорили и, помедля мало, въ лѣ су же скрылись”. Спасибо, вошло у насъ на Руси въ обычай сваливать такія кажущіяся встрѣ чи на зеленое вино, а потому и становой лишь выбранитъ, обыкновенно, такого разказсчика и посовѣ туетъ ему въ другой разъ „зѣ ньки-то свои не въ конецъ заливать”, до того, что въ неуказанномъ мѣ стѣ ему люди кажутся. Былъ и такой, говорятъ, случай: попалъ въ тѣ мѣ ста новенькiй становой или лѣ совикъ, да и ну казенное имущество оглядывать; сунуло его, будто, и на далекую Т.; недолго однако тотъ становой или лѣ совикъ послѣ того на мѣ стѣ просидѣ лъ — уѣ халъ къ себѣ въ Польшу, землю купилъ и сталъ жить настоящимъ паномъ.

А я, признаться, еще въ Петербургѣ наслушался разсказовъ о какой-то новой сектѣ, которую кто называлъ „нѣ тчиками”, кто „нѣ товцами”, прибавляя для пущаго страха эпитетъ „глухая”, а кто и прямо-таки – „сожигальщиками”. Чтò это за секта, во что вѣ ритъ и что именно отрицаетъ – никакъ довѣ даться я въ нашемъ невѣ дущемъ Петербургѣ не могъ и принужденъ былъ выжидать того времени, когда самому привелось побывать въ тѣ хъ мѣ стахъ. Спросишъ, бывало: – Да гдѣ же искать то ихъ? въ уѣ здѣ какомъ? „Тамъ тѣ укажутъ… тамъ узнаешь…” только бывало и добьешься! И вовсе уже близко къ этимъ чудакамъ подъѣ халъ, а все говорятъ знающiе люди: „это, братъ, дальше развѣ, а у насъ что-то не слыхать”. И вотъ случайно наталкиваюсь я на Артамона Васильевича, который по счастью скоро облюбилъ меня и „раскрылся по душѣ ”, что „онъ де самый ихнiй сбытчикъ и есть”. Слово за слово, разсказъ за разсказомъ, дошли до подробностей и порѣ шили, что Васильичъ сводитъ меня къ „покойникамъ”, какъ самъ онъ ихъ называетъ – „потому-де живутъ въ покоѣ, и о покоѣ Бога молятъ”.

__________

Не прошло и получаса, какъ я уже сидѣ лъ въ просторной, но далеко не свѣ тлой избѣ и самоварился съ хозяиномъ, „старцемъ Абросимомъ” — главнымъ начальникомъ и верховодою „покойниковъ”. Артамонъ Васильевичъ такъ прямо и привелъ меня сюда, словно къ хозяину, который не скрывается отъ „рассейскаго мира”, на большой дорогѣ живетъ, а не хоронится въ лѣ су и болотинѣ отъ нескромнаго глаза докучнаго посѣ тителя. Потолковали мы съ нимъ часочекъ времени и пошла у насъ „игра въ открытую”, а то было сначала, несмотря на самую лестную для меня рекомендацію Артамона, старикъ все приглядывался, да прислушивался, нѣ тъ-ли во мнѣ какого подвоха. Стращеная ворона и куста боится — дѣ ло понятное!

– Такъ, сказываешь, въ Питерѣ еще объ насъ слыхалъ?

– Въ Питерѣ, старче, въ Питерѣ! только все что-то странное разсказываютъ... Даже и прозвища-то вашего не знаютъ... толкуютъ, что самосожигатели, нѣ тчики, нѣ товцы, а вонъ Артамонъ такъ запросто васъ „покойниками” величаетъ.

– И то воистину! живые мы покойники — вѣ рное это слово! Самъ ты знаешь, небось, что не въ шесть же въ самомъ дѣ лѣ дней Господь сотворилъ поселенную; ваши церковники и такъ и этакъ примѣ ряли, да все не ладно выходитъ... не днями тутъ пахнетъ, а можетъ сотнями и тысящами лѣ тъ... такъ-то! и по наукѣ -то такъ выходитъ: Котта — господинъ, книжку написалъ: шесть, говоритъ, пластовъ, шесть эпохъ мірозданія, землестроенiя... тоже и мы вѣ дь читали! ты думаешь, у меня книжки этой нѣ тъ? хочешь принесу?

Конечно, я успокоилъ своего собесѣ дника и постарался убѣ дить его, что я не сомнѣ ваюсь въ томъ, что есть у него „Котта”.

– Потворивши шесть дней, Господь — что? какъ сказано? „почи отъ дѣ лъ своихъ”. А „почи” что значитъ? Аль ты, когда почиваешь, работаешь? Почему же для тебя „почи” — одно, а для Бога — иное? Умничали, умничали своими куриными мозгами, а того и не видятъ, что между глазъ у нихъ носъ болтается. И отчего это глады пошли, и моры, и трусы, и потопы, и святымъ поруганіе, и проти брата возстаніе? Да не-ужъ-то же коли бы Богъ-то бдѣ лъ, такъ все это было? неужели вы того разобрать не можете, что онъ бы не попустилъ всего этого? А вы-то хлопочете, а вы-то разныя машины выдумываете! вотъ, ономнясь, газета какая-то попалась — тифъ проявился! Ну, что же? рѣ шили тифъ этотъ, или все еще думаете, отчего бы это напасть приключилась? Что же, Богъ-то у васъ — злодѣ й, что-ли, роду человѣ ческому? наготовилъ, наготовилъ людей, да и ну надъ ними куражиться? А вотъ, кабы вы писаніе-то читали, такъ и увидали-бы истину... Богъ-то и радъ бы, да никакъ ему невозможно — потому „почи отъ дѣ лъ; ” пока строкъ не пройдетъ, осьмой день не настанетъ, такъ и будетъ почить... А вы-то ему вопите, а вы-то орете, а вы-то его свѣ чами подпаливаете — авось-де услышитъ... Нѣ тъ ему закона бдѣ ть и бодрствовать — ну, и не можетъ..."

– Ты постой, перебилъ я старика, – многое ты мнѣ сказалъ такое, что съ полуслова не схватишь... говори не сразу – дай и мнѣ въ словахъ твоихъ разобраться. Ты вонъ толкуешь: почилъ Богь, а зачѣ мъ почилъ, не сказываешь?

– На что почилъ? а законъ!

– Какой же законъ, говорю, – Господь выше закона, онъ самъ законъ.

– Да Богъ-то откуда вышелъ? полагать надо не съ неба свалился? онъ-то что? наука прямо говоритъ: (sic) сила силъ. Ну, а ты погляди-ка-сь: разѣ вода можетъ мельничное колесо не ворочать или паръ чугунку не гнать? а выпусти паръ, спусти воду – ну, и стала и мельница, и чугунка. Такъ-то и Богъ! ты вотъ читалъ видно, Бибелью, да плохо, а то бы эту самую зацѣ пинку бы запримѣ тилъ... Какъ сотворилъ Богъ человѣ ка, онъ что сдѣ лалъ? Нука-сь, припомни... душу-то вдунулъ — ею оживилъ, а самъ и ослабѣ лъ... Ты ослабѣ ешь, что сдѣ лаешь? почишь? ну, понялъ?

— Чудны дѣ ла твои, Господи! подумалъ я; сидитъ передо мною человѣ къ, который въ жизнь свою ничему не учился и даже самого „Котту” читаетъ съ азами и буками; сколько же долженъ былъ онъ вытерпѣ ть, прежде нежели дойти до этой рѣ жущей, рубящей заживо „логики”.

Стало меня подмывать сбить старика съ его „нелогической логикой”; думаю — не можетъ же быть, чтобы этотъ человѣ къ на всякій спросъ и на всякую уловку изготовилъ отпоръ и свою спохватливую замашечку, въ которой не разобраться отъ смѣ шенія непонятыхъ научно-философскихъ мыслей и доморощеныхъ додумокъ и догадокъ. Мнѣ все хотѣ лось знать, самъ-то старикъ истинно-ли вѣ ритъ въ то, чтò проповѣ дуетъ, или же надуваетъ своихъ однологовниковъ (чтобы не сказать односельчанъ).

– Да развѣ, говорю, — сила силъ можетъ уменьшиться или увеличиться?

– А ты какъ думаешь, солнце такъ, всегда во всю лучъ пускает? или не знаешь, что на немъ пятна есть, и теплоты и свѣ та то больше, то меньше отъ него бываетъ. Тоже вѣ дь, коли хочешь, силы его не уменьшается, а свѣ ту-то поменьше и побольше быть можетъ.

– Такъ вѣ дь, старче милый, говорю, – въ такомъ разѣ, если доброе-то спитъ, такъ зло царствовать будетъ на землѣ всецѣ ло?

– А по твоему не „царствует” оно? по твоему очень много ужъ правды, да благополучiя? дѣ вать некуда! Какъ первый грѣ хъ совершился, такъ началось царство зла и неправды; кабы люди-то не грѣ шили, скорѣ е бы наступилъ осьмой день, а тутъ съ Адама да Еввы и пошло, и пошло!... чуть что не за разъ братъ брата убилъ… отецъ съ дочерьми спалъ… виданное-ли дѣ ло? гдѣ же тутъ надѣ яться на Божiю благодать, на Божiю заступу!

– Да вѣ дь коли теперь царство зла, такъ и царитъ, значитъ, царь зла и отецъ лжи?

– Э, эхъ! человѣ че, человѣ че! Куда скоры вы на осуду! куда за поповскими недоумками бѣ гать любите! Ну, царствуетъ! да и царствовать будетъ до самого осьмаго дня! такъ поэтому и отрицаться его, чураться, и ругать, какъ вы дѣ лаете... А ты, коли узрѣ лъ что его нынче держава наступила, такъ къ нему припади, моли его, ублажай слезно...

– Старче, старче! это чорту молиться?

– А коли понимаешь ты, что не годится, такъ ты иначе пойми! какъ твоему разуму способно... Что же? въ самомъ дѣ лѣ, что ли, я говорю, чтобы чорту люди молились? могій вмѣ стити, да вмѣ ститъ, а не могій — слова самого да слушается. Не вѣ рю же я въ самомъ дѣ лѣ въ того чорта, что у васъ да и у староправыхъ изображаютъ — все ложь одна... разѣ онъ такой. Легкое дѣ ло! чуть что — чортъ попуталъ! а поищи-ка-сь этого чорта, такъ, глядишь — онъ въ самомъ[2] человѣ кѣ попрятавшись. Какъ разберешь ты дѣ ла, да какъ вникнешь хорошенько въ то, что отецъ-то лжи да царь тьмы не иной кто, какъ самъ человѣ къ, такъ и поймешь ты мои слова о томъ, что припасть къ нему надо, молить его и ублажать, чтобы не загубилъ онъ въ конецъ свою нетлѣ нную, вѣ чную душу, а соблюлъ ее, благо не трудно ему отъ самого же себя блюсти ее.

– Вотъ этакъ-то, говорю, — лучше, старче, людей не морочишь!

– И чудакъ ты только, посмотрю я на тебя! ей-ей чудакъ! Какъ думаешь? кабы Христосъ власы по-назарейски не носилъ, да сыномъ Давида, сирѣ чь царемъ іудейскимъ, не назвался, народъ-то за нимъ очень пошелъ-бы? да на что ему ходить, да противу властей языческихъ мутиться, кабы Іисусъ-то только и проповѣ довалъ: подставляй другую щеку, люби ближняго, какъ себя самого, раздай имущество... а иному и раздавать нечего? Или много-ли христіанъ-то безъ креста бы набралось? Много бы Люторъ безъ обоихъ видовъ подѣ лалъ? Много бы нашъ Аввакумъ да Никита безъ бородъ, да двуперстія? Только флахтъ одинъ и держитъ! тебѣ флахтъ не нуженъ, а тысящи его только и ждутъ, только за нимъ и идутъ...

– Какой флахтъ? спрашиваю.

– Какъ какой? Да ты на войнѣ -то бывалъ-ли? Вотъ и видно тотчасъ, что не бывалъ... Ты за вѣ ру идешь, другой за правду, а за что же Ванька съ Прошкой на врага лѣ зутъ? этимъ чего требуется? тебя правое дѣ ло, вѣ ра гонитъ да подталкиваетъ, а ихъ что? Ты имъ хошь недѣ лю недѣ льскую о правомъ дѣ лѣ передъ боемъ толкуй — стоитъ, ровно пентюхъ какой... а покажи-ка-сь ему флахтъ, а распусти-ка-сь его по вѣ тру, да чтобы съ золотымъ крестомъ, да красочекъ пусти поярчѣ е... словно его кто палкой погонитъ — знай „уру” кричитъ, да претъ за флахтомъ, словно и не вѣ сть какую святыню боронитъ, словно тутъ-то, во флахтѣ, и истина вся и все достоянiе.

Руку даетъ себѣ отсѣ чь, кишки даетъ себѣ выпустить, а флахтъ – тряпицу негодную – оборветъ, да на груди и сохранитъ, коли спасти не удастся. Вотъ ты и понимай, чтò онъ, флахтъ – отъ, значитъ! безъ него ни Васька, ни Прошка на турку не пойдутъ, потому тоть ихъ ничѣ мъ не изобидѣ лъ и неизубытчилъ. Ты безъ флахту обойдешься, а ему видимость нужна... дай ты ему, аки древле Ѳ омѣ, ощупать да перстъ вложить! потомъ-то для него перстъ этотъ дороже жизни дѣ лается, а до поры не ворохнется...

– Да вѣ дь ложь это? чертями-то запугивать, когда самъ въ нихъ не вѣ ришь?

– Это ты, человѣ че, не вѣ ришь, а я-то какъ еще чудесно вѣ рю что же, по-твоему, тѣ лесный-то человѣ къ лучше, что-ли, того козлоногаго, что у васъ пишутъ? нѣ тъ, чуть ли еще не похуже будетъ. Гдѣ же тутъ ложь, когда я своимъ денно и нощно толкую: вы есте жилище діавола, изжените его изъ себя и оставитъ онъ міръ сей, и наступитъ блаженное время осьмаго дня! гдѣ же тутъ ложь, человѣ че? одна лишь чистая правда.

Замѣ чу кстати, что всѣ рѣ чи старца Абросима я тутъ же намѣ чалъ у себя въ записной книжкѣ; говорилъ онъ медленно и записывать не составляло особеннаго труда, поймавши и усвоивши себѣ его манеру говорить. Чуть не на первой же записи онъ усмѣ хнулся и спросилъ: „Поди, чай, въ газету свою снесешь? повремени, пообожди, теперь не носи, а вотъ помру я, тогда можно; дѣ ло-то я наладить уже успѣ ю, такъ хошь и разъищутъ — ничего! скажемъ бѣ гуны, да и только! кое-кто и такъ насъ бѣ гунами обзываетъ — спроси тамъ въ городу-то”.

Въ прошломъ году, какъ разъ на память Амвросія епископа Медіоланскаго, декабря 7-го, и притомъ въ недѣ лю святыхъ праотецъ, почтенный старикъ наконецъ обрѣ лъ покой и радостно былъ похороненъ своими адептами, говорю — радостно, такъ какъ изъ послѣ дующаго разсказа читатель увидитъ, кà къ смотрятъ „нѣ товцы” или „живые мертвецы” на смерть.

– Да вотъ, снова заговорилъ старикъ, — недалеко ходить: слыхалъ, небось, что насъ кое-какіе невѣ гласи именуютъ самосожигателями... И по-твоему, и по-моему такое дѣ ло выходитъ неладно, будто и зазорно… Такіе люди — что твои сумасшедшіе, а вѣ дь таковыхъ во всякихъ мѣ стахъ, и у насъ, и въ чужихъ земляхъ на цѣ пуру сажаютъ. А погляди-ка-сь, что наши толкуютъ... Юдоль плача, говорятъ, здѣ сь на землѣ, и чѣ мъ скорѣ е отъ оболочки грѣ ховной освободиться, тѣ мъ лучше… и Богу, толкуютъ, угодно, и для души полезно! Я и такъ, и этакъ: нельзя, говорю, въ пути Божiи вступаться, нельзя наказанiе Божiе уменьшать, такъ вѣ дь ничего неподѣ лаешь… очень ужъ разорятся рвенiемъ духовнымъ, — глядишь, или гдѣ потаенно сожгутся, или голодомъ себя изведутъ. Нѣ тъ, человѣ че, тутъ безъ флахта ничего не подѣ лаешь, когда люди еще въ

огонь лѣ зутъ по своей охотѣ; не дай-ка-сь имъ знамени, флахта, такъ они завтра же свое придумаютъ, да въ срубахъ съизнова и зачадятъ. Тоже вѣ дь выше печки не прыгнешь, а коли нѣ тъ пониманія на духовное, такъ надо давать имъ видимость; пройдетъ время, дойдутъ умомъ, тогда и безъ флахта обойдутся. Такъ-то!

___________

Этотъ „флахтъ” мнѣ сильно понравился, и я понялъ, что старецъ Абросимъ не зря ведетъ свое дѣ ло, а вполнѣ сознательно и толково. Въ этотъ вечеръ мы сидѣ ли въ его просторной и чистой избѣ за столомѣ, покрытымъ чистою скатертью, и попивали всероссійскій напитокъ, который служитъ такую неоцѣ ненную службу для всѣ хъ собирателей всевозможныхъ свѣ дѣ ній. Просидѣ ли мы такимъ образомъ довольно долго и успѣ ли уже перепрокинуть стакановъ по восьми моего привознаго чая, съ легкою прибавкою настоящаго норвежскаго рома, который, можетъ, и плохъ бываетъ вообще, а на этотъ разъ ничего, кромѣ высокаго наслажденія, намъ не доставилъ. Жилъ старикъ хорошо, хозяйственно и, повидимому, домъ его былъ полною чашею; во всемъ была видна заботливая и умѣ лая рука и притомъ рука отнюдь не мужская, а именно женская, придающая всему въ домѣ какой-то особый отпечатокъ привлекательности, чистоты и аккуратности. Мы все еще сидѣ ли, когда въ горницу вошла статная и видимо красивая когда-то старушка, которая поклонилась мнѣ и спросила:

– Что-же, мірскіе-то гдѣ лягутъ?

– Имъ-то здѣ сь постели, а Артамонъ гдѣ ни на есть свернется. Вотъ и старуха моя — Игнатовна по мірскому будетъ, ну, а по нашему, по общежительному, старица Марина; такъ ты ее и почитай либо по мірскому, либо по общежительному. Да, какъ ни какъ, а все же прожили мы съ нею не много, не мало, а 38 лѣ тъ, и грѣ ха на душу не взяли, не обрекли душу на мученіе житейское...

– Что-же, дѣ токъ, старче, такъ у васъ и не было?

– Быть-то... да нѣ тъ, такъ и не было! спохватился какъ-то наскоро старецъ.

Дѣ ло показалось мнѣ интереснымъ и достойнымъ разъясненія, такъ какъ вь этомъ отвѣ тѣ мнѣ являлось кое-что неяснымъ, и даже, пожалуй, неладнымъ. Старушка, посидѣ вши немного съ нами и поговоривъ со мною „по женскому своему положенію” о Петербургѣ и даже о томъ, носятъ ли все еще „карнолины”, наконецъ встала, собрала мнѣ прекрасную постель и, попрощавшись, удалилась въ „полога”, гдѣ обыкновенно спятъ въ теплую погоду хозяева. Налили мы себѣ со старикомъ еще по стаканчику и снова въ разговоръ вступили...

– Какъ же, старче, изъ этой бѣ ды ты выходишь? спросилъ я, спѣ ша разъяснить себѣ темный, но интересный и даже жгучій вопросъ.

Женщинъ вы, я вижу, не чуждаетесь, всякое дѣ ло справляете, какъ велитъ природа... ребятенокъ видалъ я тамъ на улицѣ кучку... а вѣ дь по вашему-то выходитъ, сколько дѣ тей человѣ къ народилъ, столько онъ душъ въ темницу облекъ тѣ лесную... И дѣ тей-то нельзя не имѣ ть, да и имѣ ть-то ихъ грѣ хъ великій?..

– Рѣ дко Господь черезъ насъ наказываетъ, а тоже бываетъ и у насъ это несчастье... только рѣ дко: какъ-то у насъ бабы не плодливы; кто сказываетъ – климà тъ такой, а я полагаю — отъ трудовъ и отъ кормовой скудости дѣ тей у насъ не рождается. Услышишь небось разные на насъ наговоры: будто мы спорынью даемъ и другiя лекарства, такъ это все пустое — ничего мы такого не дѣ лаемъ, а выходитъ все къ добру помимо воли нашей.

Ужъ не знаю, право, какъ это случается, а видѣ ть мнѣ дѣ тей у „покойниковъ” привелось очень немного, всего человѣ ка четыре — небольше. Скудость ли, при которой дня не проходитъ, чтобы „покойники” не ѣ ли два раза въ день либо мясо, либо рыбу, неизмѣ римые ли труды ихъ, которые нисколько не отличаются отъ трудовъ, переносимыхъ любымъ крестьяниномъ любой русской губерніи, или же наконецъ „климатъ”, который вовсе однако не дѣ лаетъ безплодными женщинъ самоѣ дскихъ и лопарскихъ, а только дѣ тей у „покойниковъ”, правда, родится очень и очень мало; ходятъ слухи о спорыньѣ, толкуютъ люди и о нѣ которыхъ иныхъ ухищреніяхъ, но провѣ рить все это рѣ шительно не представляется никакой возможности, такъ какъ ни одинъ „покойникъ” и ни одна „покойница” не cознаютcя въ своихъ грѣ шкахъ по поводу оказываемой ими помощи неудачливому „климà ту”. Толковалъ разъ Артамонъ о какомъ-то „порошкѣ ”, который, ежели принимать его съ молитвою, по милости Божіей соблюдаетъ безродіе, но, какъ я ни старался вызвать старца на то, чтобы онъ разъяснилъ мнѣ сущность „порошечка”, кромѣ „полно болтать-то! ” да — „окромѣ благословенныхъ крошечекъ ничего нѣ тъ! ”, я такъ и не могъ ничего добиться путнаго, хотя и видно было у старика нѣ которое неудовольствіе по отношенію къ болтливому Артамону. Хотѣ лось мнѣ, однако, разъяснить себѣ нѣ которые темные вопросы въ этомъ дѣ лѣ, а потому я и обратился разъ къ старику съ вопросомъ, что же будетъ, если Божья благодать распространится на весь людъ людской и бабы окончательпо рожать перестанутъ?

– Ну, этого, человѣ че бояться нечего! небось! не оскудѣ етъ міръ грѣ ховнымъ человѣ чествомъ! на что же вы-то останетесь и другіе разные? нѣ тъ, друже, немного найдется народа такого, чтобы въ нашу вѣ ру идти! Тутъ вѣ дь тебѣ мало утѣ шенья да радости! Всѣ христiане привыкли либо берега кисельные да рѣ ки медвяныя ожидать, либо на какую-либо утѣ ху въ жизни надѣ яться – тоже вѣ дь нельзя, чтобы не думали – авось по головкѣ погладятъ, винца поднесутъ, сладенькимъ поподчуютъ, а у насъ вѣ дь нѣ тъ этого: у насъ юдоль плача одна, скрежетъ зубовный; для кого жизнь-то одно веселье,

а для насъ — горе горькое. Ты знаешь ли, какъ у насъ встрѣ чаютъ нарождающагося человѣ ка? у насъ вѣ дь по всему поселку плачъ такой идетъ, такое горе разливанное, что свѣ жiй человѣ къ надумается — моръ посѣ тилъ, или оспица-матушка пошла по хоромамъ. Нѣ ть ты попробуй-ка, дойди-ка-сь до того, чтобы у тебя слезы горючiя „воистину” изъ глазъ текли при видѣ нарождающагося человѣ ка, да чтобы ты воистину радовался и ликовалъ при послѣ днемъ воздыханіи дорогихъ твоему сердцу и близкихъ? тоже не скоро такого достукаешься! надо горькаго-то воистину до слезъ хлебнуть. Нѣ тъ, на нашу вѣ ру тоже, доложу тебѣ, охотниковъ немного сыщется! Блага наши не велики — только что съ голоду не помираемъ, а вмѣ стить нашего житія — не всякій вмѣ ститъ.

Странное дѣ ло! старикъ видимо, горевалъ о томъ, что ученію его не суждено распространиться, но въ то же время былъ доволенъ, что въ его „вертоградъ” не успѣ ли еще вторгнуться разные не могущіе „вмѣ стити” люди, такъ какъ задерживать таковыхъ въ поселеніи являлось немыслимымъ, а въ случаѣ ихъ выхода изъ общежитія, они могли весьма легко разнести по міру вѣ сть о существованіи поселка „живыхъ покойниковъ”, и слѣ довательно навести на это тихое пристанище разныя власти. Говорятъ, что до сихъ поръ не было еще ни одного случая ухода въ міръ и только двое изъ „покойниковъ” пошли искать по свѣ ту „свѣ точа истины”, въ видѣ вѣ чныхъ, бездомныхъ и убогихъ странниковъ, которыми переполнены и дворы, и задворки монастырскіе, и церкви „объиконныя”, т. е. обладающія какою нибудь явленною иконою, и церкви „субазарныя”, подлѣ которыхъ охочій на поживу причтъ ухитрился выстроить такъ называемые „номера”, гдѣ торгуютъ въ праздники дегтемъ, казанскимъ мыломъ и другимъ краснымъ товаромъ, не считая супоней сыромятныхъ, табаку и калгана.

___________

Съ каждымъ днемъ все ближе и ближе сходились мы со старцемъ и все подробнѣ е и лучше ознакомливался я съ этою чрезвычайно богато одаренною натурою. Сначала разговоры наши имѣ ли характеръ нѣ которой случайности, поминутно обрывались; старецъ постоянно перескакивалъ съ одного предмета на другой, словно боялся, что не успѣ етъ договорить всего до конца моего пребыванія у нихъ; но затѣ мъ, мало-по-малу мнѣ удалось установить съ нимъ совершенно правильные бесѣ ды, гдѣ онъ уже отвѣ чалъ прямо на предлагаемые ему вопросы, лишь по временамъ увлекаясь предметомъ и отклоняясь нѣ сколько въ сторону. Я не стану передавать здѣ сь все, что говорилъ мнѣ старецъ, такъ какъ это завело бы насъ слишкомъ далеко, а сообщу лишь главное содержаніе нашихъ разговоровъ, приводя иногда собственныя слова моего собесѣ дника, включая ихъ въ скобки.

Богъ жилъ предвѣ чно, даже тогда, когда ничего не было; „а и

такое время было, что ничего не было, хотя и могло все быть; воть, гляди, и туча есть, и дождемъ она напоена, а дождя все нѣ тъ какъ нѣ тъ! ” все было готово къ бытію и ждало лишь окончательнаго, могучаго толчка, который призвалъ бы все къ жизни, къ дѣ ятельноости, – вѣ дь зерно давно проросло, а безъ дождя наружу не выйдетъ! ударитъ дождичекъ – и полѣ зло все наружу”. Этотъ-то жизненный толчекъ былъ данъ природѣ Богомъ, который, созидая и творя, самъ не зналъ, „ладно ли ему все удастся, или нѣ тъ? ” Однако по природѣ своей Богъ не могъ ни въ какомъ случаѣ создать что нибудь „неладное” — „это вы только толкуете — всемогущъ, всемогущъ, а развѣ онъ дурное что сдѣ лать можетъ? развѣ въ его власти зло творить? Коли можетъ, да властенъ, такъ какой же онъ всеблагій? все-то вы вокругъ да около вертитесь, а самой сути понять не можете”. Такимъ образомъ, все, что выходило изъ рукъ Божіихъ, носило на себѣ отпечатокъ добра и пригодности или полезности, а потому и понятно, что все вредное, дурное, злое, должно было имѣ ть своего создателя, такъ какъ Богъ не могъ создать всего этого. Все злое, темное и вредное пошло отъ отца тьмы — дьявола, который творилъ въ одно время съ Богомъ, имѣ лъ совершенно равное съ послѣ днимъ могущество, не будучи въ состояніи сдѣ лать что нибудь доброе и полезное. „И никакой въ немъ гордыни не было, и никогда его Богъ съ небесъ не изгонялъ, а все это люди выдумали для того, чтобы себѣ дать поблажку — это-де не мы, а дьяволъ насъ смутилъ. Развѣ вошь виновата, что она вошь, а не бабочка многоцвѣ тная? Развѣ волкъ виноватъ, что ему суждено только вередить людямъ? А какая такая заслуга у коровы, что она человѣ ка кормитъ, или у пафлина-птицы, что перо у него красивое? Такъ и зло не виновно, что создано духомъ зла, и корить его за это — все одно, что косякъ бить кулаками, коли лбомъ на него наткнешься, да зашибешься по нечаянности. Тоже и Бога благодарить за то, что онъ такъ, а не иначе сдѣ лалъ, безумно; этакъ и лещамъ кланяться придется, что они въ неводъ попались и оставили тебя съ ушицей. Да вѣ дь въ томъ-то и дѣ ло, что вы понятiя всего не имѣ ете! знай кланяетесь: Господи, отведи! Господи, подай! Коли бы могъ онъ твою молитву услышать, такъ давно бы и самъ подалъ, безъ твоего гомону, а въ томъ-то дѣ ло, что ему наложенъ покой и, какъ ты ни надрывайся, ничего, онъ не улышитъ, и въ дѣ ло твое, повѣ рь, не вступится. Коли молиться, такъ молись тому, кто теперь, въ 7-й день, настоящую силу имѣ етъ, такъ и то молитва твоя пропадетъ даром, такъ какъ и онъ сдѣ лаетъ такъ, какъ ему предѣ лъ положенъ, и хоть ты ему сто берковцевъ воску сожги, а мольбы онъ твоей не исполнитъ, потому что ничего по мольбѣ исполнить не можетъ и дѣ лаетъ лишь вредоносное и злое”.

– Но кто же наконецъ, старче, изъ нихъ сильнѣ е, могущественнѣ е? Богъ или дьяволъ?

– А Богъ ихъ вѣ даетъ! отвѣ чалъ старикъ по привычкѣ, и оть души посмѣ ялся, когда я поймалъ его на словѣ. „Вотъ ты туть, на этомъ моемъ словѣ и подумай! ну гдѣ намъ дуракамъ новую вѣ ру просвѣ щать, гдѣ намъ взять легiоны вѣ рныхъ? Какъ намъ безъ флахта обойтись, когда я, самъ видишь мужикъ не глупый, а все же не могу отстать отъ своихъ прежнихъ привычекъ? Какъ же съ народомъ-то быть, коли не держать передъ нимъ вѣ чно флахтъ, видимость, подъ которую онъ бы, аки подъ сѣ нь укромну и пріятну, собирался? А у васъ развѣ этого самаго флахта нѣ тъ? а крестъ-отъ?

Самъ Богъ однажды ошибся въ наступленіи періода своей дѣ ятельности. Цѣ лымъ рядомъ святыхъ дѣ ятелей, умиравшихъ за правду, повидимому, достаточно былъ „возбужденъ осьмый день”; черезъ cвоего посланника и помазанника Іисуса Христа Господь хотѣ лъ было вмѣ шаться въ судьбы міра и спасти родъ людской отъ тяжкой обузы грѣ ховной плоти, которая заявилась на человѣ кѣ лишь послѣ „перваго грѣ ха”; пришествіе Іисуса Христа неудалось, такъ какъ посланникъ Божій остался непризнаннымъ и былъ истязуемъ и распятъ на крестѣ. Смерть Іисуса заставила многихъ, истинно проникнутыхъ вѣ рою, людей искать спасенія и примиренiя въ смерти, причемъ лютость этой смерти лишь увеличивала спасительность ихъ подвига. Понятное дѣ ло, что всѣ мученики являются для „покойниковъ” идеалами, которымъ непремѣ нно слѣ дуеть подражать до малѣ йшихъ подробностей; намъ не разъ приходилось слышать отъ нихъ, что „нынѣ горе! ни пилы деревянны, ни ножи булатны, людей не казнятъ, а заладили одну Сибирь да Сибирь, а въ Сибири въ этой только марвы набираешь (толстѣ ешь), а помирать — не помрешь”.

___________

Разъ какъ-то, распарившись хорошенько чайкомъ съ постными сливками, т. е. съ ромомъ, мы сидѣ ли со старцемъ одни одинешеньки, и потому, видя, что онъ благодушествуетъ, я рискнулъ спросить его, не слѣ дуетъ ли и теперь искать смерти, напримѣ ръ, сожигаться и т. п.

– Какъ тебѣ на это отвѣ тить, человѣ че? и самъ не знаю, потому дѣ ло это трудное и замысловатое. Кабы дурно это было, такъ вѣ дь святыхъ мучениковъ надо бы дураками почитать, а то, пожалуй, и просто въ больницу отдать на излеченіе; однако, сколько мильоновъ народа ихъ почитали, да и теперь почитаютъ — не все же вѣ дь дураки эти почитатели, въ самомъ дѣ лѣ! Ну, вотъ ты теперь и думай! Гусь Иванъ былъ и противъ римскаго папы училъ, противъ его сребролюбія и противъ прилѣ пленія къ марвѣ своей (плоти)... что же съ нимъ сталось? самъ вѣ дь знаешь — съ восторгомъ смерть мученическую пріялъ сожженный... Ну, а Галилей? вѣ дь тоже знаешь? Много народа за истину, за правду и за свой флахтъ умирали, да какъ еще умирали-то! будто шутку шутили! Да вотъ хоть бы Поликарпъ святой:

переворачивайте, говорит, съ этой стороны уже поджарилось! Вотъ это такъ умеръ! Опять и у насъ тоже много праведныхъ душъ отъ марвы освободилось, благодаря самосожжению; многiе тогда сожжениiемъ тѣ ла своего приблизили наступление восьмаго дня. Скажу я тебѣ такъ: если позналъ ты, что можешь угодить Богу, воспрiявъ смерть, – сожигайся, умирай какъ хочешь – добро сдѣ лаешъ. Авраамъ сына роднаго не пожалѣ лъ, а Богъ требуетъ отъ насъ, чтобы мы духомъ къ нему стремились. Вотъ что, друже! нѣ тъ во мнѣ силы той духовной, да и полагаю, что здѣ сь еще, въ сей юдоли грѣ шной могу я прейти не безъ пользы, а потому я и не стану осьмый день возбуждать и ускорять, а кто снести сіе можетъ и знаетъ, что въ послѣ днюю тяжкую минуту не струситъ, тому подобаетъ предать свою марву на пропятіе, на сожженіе; на уничтоженіе и искупить свою божественную душу, которая, какъ птичка небесная, ждетъ не дождется, чтобы ее выпустили на волю. Ино дѣ ло, если придутъ на насъ съ дреколіемъ, — тогда поневолѣ придется воспѣ ть снова преславный стихъ о женѣ Аллилуевой; вѣ дь знаешь небось? только не такъ его по вашему пишутъ, а пѣ ли его святые отцы палеостровскіе такъ-то:

„Какъ въ томъ ли во градѣ Ерусà лимѣ,

Въ Ерусà лимѣ градѣ богатыимъ,

Поднималася туча грозная,

Туча грозная, неминучая;

Отъ Ирода царя туча шла,

Отъ его ли отъ буйной головушки.

Понадумалъ тутъ Иродъ царь

Погубить Христа Бога нашего,

Бога нашего, молодè нчика,

Молодè нчика страстотерпнаго”,

Ну, потомъ-то почитай все то же, что и у васъ сказывается. То мы теперь отъ огня бережемся, а коли придутъ насъ брать, такъ поневолѣ придется въ огонь броситься и погорѣ ть въ нашихъ срубахъ, какъ изстари завелось еще у нашихъ отцовъ и дѣ довъ.

Святыхъ нашей церкви „покойники” признаютъ, за исключеніемъ лишь нѣ которыхъ новѣ йшихъ, прославившихся, какъ гонители раскола. Дмитрий Ростовскiй, Питиримъ Нижегородскiй, Тихонъ Задонскiй, представляются имъ далеко не святыми людьми, а, напротивъ того, исчадiемъ дiавола, который, однако, самъ того не зная, посредствомъ ихъ гналъ и преслѣ довалъ правовѣ рныхъ, мучилъ последнихъ и самъ, слѣ довательно, незавѣ домо „возбуждалъ пришествіе осьмаго дня”. Есть и свои святые у „покойниковъ”, къ числу которыхъ причисляются, между прочимъ: священномученикъ Аввакумъ, мученики кончезерскiе, иргизскiе, чернораменскіе, вѣ тковскіе, выговскiе и другiе.

– Ну, а имъ? спросилъ я разъ старца, – молитесь?

– И чудакъ ты только, погляжу я, отвѣ чалъ онъ добродушною

своею улыбкою. – На что же я имъ-то молиться стану, когда сами они, увидавъ, что вскую молились, похотѣ ли воспріять смерть? да что же я, смѣ яться что ли надъ ними стану? Авось либо Господу самому извѣ стно, чтò сдѣ лать и чего не дѣ лать! Чего же я приставать-то къ нему буду, да еще и другихъ стану подговаривать на то чтобы они не въ свое дѣ ло совались? Нѣ тъ, не годится все это дѣ лать!

Понятное дѣ ло, что, не признавая необходимости и даже пользы молиться, „покойники” не могутъ признавать храмовъ, таинствъ и т. п. „Какой тамъ храмъ, когда сами мы храмы Бога жива, только храмъ-то загаженный, запакощенный, такъ что и не откопаешь изъ-подъ грѣ ховнаго навоза адамантъ сей! Какой тамъ храмъ, когда молиться въ немъ некому? Какія таинства? Передъ кѣ мъ? Зачѣ мъ? когда тайное давно уже сдѣ лалось явнымъ, когда вся тайна лишь въ томъ, какъ бы скорѣ е освободиться изъ темницы плотской и возсоединиться съ Богомъ”.

По мнѣ нію „покойниковъ”, нѣ тъ ничего грѣ ховнаго въ употребленіи въ пищу тѣ хъ предметовъ, которыхъ чураются старообрядцы и поморы, и вся суть лишь въ томъ, что питье чая, куреніе табака и употребленіе вина и пива есть ничто иное, какъ поблажка „марвѣ ”, которую заповѣ дано, напротивъ того, распинать со страстьми и похотьми, а не ублажать всячески. „Какая же будетъ темница, если у тебя въ зубахъ трубка, а на столикѣ косушка стоитъ, да еще кипитъ и самоварчикъ; въ такую темницу охотниковъ попасть найдется немало — получше будущихъ вашихъ медвяныхъ рѣ къ съ кисельными берегами будетъ! Не грѣ хъ, потому грѣ шить тебѣ не передъ кѣ мъ, а такъ... слабость одна, неуготованность къ жизни духовной... Я вотъ теперь съ тобою чайкомъ и ромкомъ балуюсь, такъ вѣ дь это что значитъ? какъ это понимать надо? Ну, какой я руководитель, какой я вождь, когда самъ дозволяю себѣ такую слабость, такую поблажку? ”

Уже раньше было говорено, какъ происходило, по мнѣ нію „покойниковъ”, твореніе. Они твердо убѣ ждены, что подъ „днями” рѣ шительно нѣ тъ возможности понимать тотъ день, который знаемъ мы, такъ какъ „и солнца-то еще не было настоящаго, да и считать-то было некому”. Старецъ Абросимъ не разъ говаривалъ мнѣ, что „не даромъ же католическіе попы, не въ примѣ ръ поумнѣ е нашихъ, за умъ взялись и давно уже стали подъ науку подъяфериваться и толковать, что день дню рознь и что тотъ день можетъ и цѣ лую тысячу лѣ тъ тянулся... Тамъ вѣ дь какъ сказано? и бысть утро, и бысть вечеръ – день первый! а когда утро настало, да сколько оно времени тянулось? Или опять тоже хоть бы и вечеръ... тамъ вѣ дь объ этомъ ничего нѣ тъ и нигдѣ ты толкованія путнаго на эту статью не найдешь, потому человѣ къ норовитъ все на свою человѣ ческую мѣ рку наладить, а то и позабылъ, что дѣ лами-то тогда не какой нибудь Антропка, да и не Гумбольтъ ворочалъ, а самъ Осподь Богъ;

гдѣ слонъ одну ступень сдѣ лаетъ, тамъ черепаха годъ промучается, гдѣ нитка проскочитъ, тамъ велбуду не проникнуть”. По своему, и притомъ зачастую крайне замысловато, переводилъ мнѣ старецъ книгу Бытiя, на которой зиждится, такъ сказать, вся ихъ вѣ ра въ наступление осьмаго дня и которая, пожалуй, для нихъ дороже, нежели для евреевъ; нерѣ дко укажывалъ онъ мнѣ на нѣ которыя неточности перевода, которыя у насъ почему-то получили полныя права гражданства и даже вошли въ учебники, какъ напримѣ ръ: твердь и т. п. Когда мiросозиданiе было окончено, то сама собою должна была прекратиться дѣ ятельность творца; Господь является въ міровоззрѣ ніи „покойников” прежде всего въ роли „творца и зиждителя”, какъ поется въ одномъ изъ панаѳ идныхъ пѣ снопенiй, и только современемъ онъ возьметъ на себя роль „правителя”; прежде всего, до начала временъ Богъ былъ „вседержителемъ”, т. е. все въ cебѣ содержалъ, затѣ мъ сталъ творить и изнемогъ вслѣ дствіе чрезмѣ рнаго потребленія творческой силы; насталъ седьмой день: Богу нечего было уже творить, да и нечѣ мъ. Тогда-то „почи Осподь отъ дѣ лъ своихъ”, и тщетно взываетъ къ нему человѣ къ, воображающій, что, при посредствѣ молитвъ и приношеній, ему удастся заставить Бога услышать его и отряхнуть покой; ничто въ мірѣ не можетъ побудить Бога покинуть состояніе покоя и невмѣ шательства, такъ какъ „и на него законъ положенъ”; кто создалъ этотъ законъ, управляющій Богомъ, — такъ и не удалось мнѣ дознаться. Но вотъ однажды, когда массы людей не успѣ ли еще сбросить съ себя тлѣ нную и грѣ ховную оболочку, а была ихъ всего лишь одна пара, позабыла эта пара, что всѣ помыслы людей должны быть направлены къ тому, чтобы освободиться отъ своей грѣ ховной оболочки и „похотѣ ла дѣ торожденія ради”; если бы этого не случилось, если бы Адамъ и Ева продолжали наслаждаться своимъ почти богоподобнымъ проживаніемъ въ раю, то не было бы у людей грѣ ховной оболочки, не было бы и нынѣ шней грѣ шной и слезной юдоли; какимъ бы образомъ происходило въ такомъ случаѣ размноженіе, „покойники”, видимо, не знаютъ, такъ какъ, сколько я ни старался выпытать у старика ихъ взгляды на это дѣ ло, онъ вѣ чно какъ-то отлынивалъ и путался… „А ты почемъ знаешь! если ужъ двоихъ безъ грѣ ха создалъ, такъ могъ создать и сотни, и тысячи и мильоны”; иногда старикъ прямо уклонялся отъ категорическаго отвѣ та и старался перейти вообще ко всемогуществу Божiю по части всего добраго и полезнаго. Тутъ обыконовенно я старался поймать его на томъ, что Богъ не могъ бы въ настоящее время творить безплотныхъ людей, такъ какъ нынѣ онъ почилъ отъ дѣ лъ своихъ и не въ состояниiи сотворить хотя что либо, но на это старецъ вдавался обыкновенно въ свою таинственную, полную мистицизма философiю и замѣ чалъ, что „а развѣ земля каждый грибъ рождаетъ? вѣ дь не на каждую же сыроѣ жку она свои силы тратитъ, а создала она разъ гнѣ здо, а оно уже и пущаетъ

изъ себя все новыя и новыя сыроѣ жки. Ты разрѣ жь когда курицу да погляди-ка-сь въ нутро-то къ ней — у нея тамъ видимо-невидимо яицъ и зародышевъ заготовлено; засыпка заразъ сдѣ лана, а тамъ валяй себѣ курица хоть десять лѣ тъ по сотнѣ циплятъ — новой заготовки не потребуется”. Такимъ образомъ, изъ всѣ хъ нашихъ дальнѣ йшихъ разговоровъ я могъ заключить, что, по понятіямъ „покойниковъ”, Богъ сотворилъ зародыши или, вѣ рнѣ е, зародышевыя души всѣ хъ грядущихъ поколѣ ній людей, и поколѣ нія эти должны были впослѣ дствіи появляться совершенно свободно, безъ дальнѣ йшаго участія въ ихъ появленіи на свѣ тъ Божій божества, и если съ грѣ хопаденіемъ первыхъ людей прекратилась возможность нарожденія новыхъ безплотныхъ людей, то виновны въ томъ Адамъ и Ева. Понятно, съ какою ненавистью относятся „покойники” къ праотцамъ; назвать мужчину Адамомъ, а женщину Евою, представляется наивысшею обидою, которую можно нанести человѣ ку. Говорятъ, между „покойниками” никогда не бываетъ драки, ругани, и въ особенности нашей, столь излюбленной, всероссійской ругани я ни разу не слышалъ, но приводилось и мнѣ слышать, какъ въ пылу самаго сильнаго гнѣ ва какой нибудь „покойникъ” ругаетъ своего односельца Адамомъ; другихъ ругательскихъ словъ слышать мнѣ не приходилось.

_________

Продолжителенъ былъ покой Божій; долго тянулся уже седьмой день, когда одному изъ величайшихъ людей тогдашняго времени, по имени Іисусу, пришло на мысль „возбудить осьмый день”, т. е. такъ или иначе приблизить моментъ его наступленія. Всею жизнью своею и наконецъ мученическою смертью, вполнѣ сознательною и добровольною, онъ на нѣ сколько столѣ тій приблизилъ наступленіе желаннаго момента и заповѣ далъ подражать ему во всемъ, какъ въ жизни, такъ и въ смерти. Понятное дѣ ло, что Іисусъ Христосъ былъ „Сынъ Бога живаго”, самъ „живый” и „сый”, по той простой причинѣ, что вполнѣ не дорожилъ своею „марвою” и жилъ духовною жизнью, а не „тѣ лесною”. „Такъ и надо понимать слова „Сынъ Божій”, говоритъ Абросимъ — „а не такъ, какъ вы понимаете! живи по Христову, такъ и ты Сыномъ Божіимъ наречешься, и ты, пожалуй, про голубя разсказывай. Развѣ тотъ же Христосъ, котораго одного вы Сыномъ Божіимъ полагаете, не сказалъ при цѣ лой толпѣ народа, что достичь Божія усыновленія вовсе не трудно, такъ какъ „блаженни миротворцы, яко тіи Сынове Божіи нарекутся”. Что же вы хлопочете, что же вы, какъ рыба въ икрометѣ, толчетесь, когда вамъ давно уже путь къ Божію усыновленію указанъ: творите миръ на земли, не только не ссорьтесь, но даже не допускайте ссоры между ближними вашими, уступайте во всемъ, своими благами поступайтесь и жертвуйте, и будете вы такими же Сынами Божіими, какимъ былъ древле Іисусъ Христосъ. Ящикъ-то только крышкой накрытъ, а ты сто ключей перебралъ, его отпирая”.

Когда Іисусъ умеръ на крестѣ за свои убѣ жденія, то понятно, что примѣ ру его должны были послѣ довать многіе люди, добившiеся того презрѣ нiя къ жизни, которое составляетъ верхъ и цѣ ль стремленiй для „покойниковъ”. Мученики первыхъ вѣ ковъ христіанства безъ всякаго сомнѣ нiя, принадлежали къ числу „покойниковъ”, хотя и не вполнѣ исповѣ довали ихъ вѣ роученiе и не успѣ ли еще додуматься до нѣ которыхъ догматовъ, крайне важныхъ въ настоящее время, но тогда еще не выяснившихся. Когда я спрашивалъ, какъ относятся „покойники” къ чудесамъ Іисуса Христа и главное къ его воскресенiю изъ мертвыхъ, то старецъ отвѣ чалъ какъ-то неохотно и видимо всячески старался уклониться отъ прямаго и категорическаго отвѣ та. „Кабы онъ самъ свою жизнь написалъ – ну, иное дѣ ло, а то вѣ дь люди же писали, да и къ тому же люди такіе, что его превыше всего любили и въ его свѣ тѣ во тмѣ бродили. Ты погляди: спроси у стариковъ про нашихъ мучениковъ и учителей — и чудесъ отъ нихъ наслышишься и всего такого, что имъ въ голову никогда не вступало; такъ-то и здѣ сь! можетъ и подобія того не было, а имъ казалось, что „и ложь во спасеніе”; да можетъ и лжи-то самой не было, а была одна любовь и духовное восхищеніе, а, самъ знаешь, человѣ къ еще молодой, что любовные-то глаза восхищенные открываются! иной и вѣ къ того не увидитъ, что ты восхищенными очесами своими сразу провидишь. А что воскресъ онъ, такъ отчего же ему и не воскреснуть, когда и всѣ мы воскреснемъ и всѣ со Отцемъ соединимся, да только жизнь-то ужъ будетъ тамъ не та, что мы жизнью называемъ, а жизнь въ Богѣ, Духѣ и истинѣ ”.

– Такъ значитъ, старче, хорошо поступали мученики, отдавая свою жизнь за Бога? и теперь, пожалуй, хорошо бы было пріять вѣ нецъ мученическій?

– Да вѣ дь вотъ эти самые фармазоны не наши были, а ваши же, которыхъ вы презрѣ ли и угнели, а чему они учили? аль не помнишь? Семь ступеней ко храму, по ихъ ученiю, значится, семь ступеней – семь добродѣ телей. И первая добродѣ тель – скромность а вторая – повиновенiе, треться – добронравiе, четвертая – любовь къ человѣ честву, пятая – мужество, шестая – щедрость, а седьмая и самая трудная – любовь къ смерти. Бывало, какъ начнутъ приводить новаго брата, перескажутъ ему всѣ ступени до седьмой, а тамъ и говоритъ прiемщикъ-риторъ: „и въ седьмыхъ, брате, старайся частымъ помышленiемъ о смерти довести себя до того, что бы она не казалась тебѣ болѣ е страшнымъ врагомъ, но другомъ… который освобождаетъ отъ бѣ дственной сей жизни въ трудахъ добродѣ тели томившуюся душу, для введенiя ея въ мѣ сто награды и успокоенiя. Видишь, куда пошло! Ну, и по-вашему, по православному, какъ долженъ праведный смерть встрѣ тить? какъ награду отъ Господа ему посылаемую. Ну, а у невѣ рныхъ? тоже опять: живи такъ, чтобы вокругъ тебя всѣ смѣ ялись, а ты бы одинъ плакал, а умирай такъ, чтобы ты смѣ ялся… Дойди

до того, чтобы ее, матушку, съ улыбкою благодарности и радости встрѣ тить – вотъ тебѣ и вся задача. Да ты знаешь ли, что сделано смертью и безъ нея въ родѣ какъ ничто же не бысть, еже бысть? Мы и поемъ о томъ въ своей стихирѣ, каждодневно поемъ, и твердо вѣ руемъ, что безъ смерти ничего бы не было на землѣ чистаго, праваго, добраго, ибо Богъ есть покоище вѣ чное, еже есть смерть. Смерть есть начало всему, а не конецъ, да вотъ прислушай! ”

И старикъ дрожащимъ, но торжественнымъ голосомъ запѣ лъ:

Христосъ родися — отроцы убіени быша,

Христосъ крестися — Иванъ главы лишися,

Христосъ постися — діаволъ удавися,

Христосъ въ Офсимани молися — кровію персть оросися,

Христосъ духомъ оживися — смерть ему открыся,

Христосъ предадеся — Іуда умертвися,

Христосъ пострада — Пилатъ помре посрамленъ,

Христосъ распнеся — воинъ помре пораженъ,

Христосъ мертвъ бысть — смертію жизнь оживися,

Христосъ вознесеся — смертію съ Отцемъ совокупися!

„Разбери-ка ты эту стихиру, да подумай-ка-сь потолковитѣ е надъ ея правдою, такъ ты и поймешь, что:

Нѣ сть спасенья въ мірѣ, нѣ сть!

Лесть одна лишь правитъ, лесть!

Смерть одна спасти насъ можетъ, смерть!

_____

Нѣ сть и Бога въ мірѣ, нѣ сть!

Счесть нельзя безумства, счесть!

Смерть одна спасти насъ можетъ, смерть!

_____

Нѣ сть и жизни въ мірѣ, нѣ сть!

Месть одна лишь братьямъ, месть!

Смерть одна спасти насъ можетъ, смерть!

Признаюсь, у меня мурашки по спинѣ забѣ гали, когда, совершенно неожиданно для меня, старикъ, покончивши первую стихиру, поднялся во весь свой ростъ и восторженнымъ голосомъ, съ горящими какимъ-то неестественнымъ огнемъ глазами, тяжело переводя духъ, громко выводя первую часть стиха на голосъ „Тебѣ Бога хвалимъ”, и вдругь отрывая повторительное конечное слово, словно рубя топоромъ, спѣ лъ этотъ хвалебный гимнъ смерти, это глубоко прочувствованное и тѣ мъ болѣ е страшное воззваніе къ смерти, какъ къ спасительницѣ всего живущаго. Чтò долженъ былъ пережить и перечувствовать этотъ человѣ къ прежде, нежели онъ дошелъ до составленія этой послѣ дней стихиры, которая видимо не была изнываніемъ какого-нибудь нашего скорбящаго среди сытныхъ обѣ довъ и ужиновъ поэта, а вырвалась, какъ одинъ крикъ, изъ этой потрясенной людскимъ и своимъ свобственнымъ горемъ души, вырвалась, быть можетъ, и нескладно... но развѣ крикъ боли, крикъ безпомощности, крикъ погибающаго, можетъ быть складенъ?

Я сидѣ лъ перѣ дъ старцемъ совершенно подавленный; глаза мои как-то безсознательно уставились на него; онъ тотчасъ же подошелъ ко мнѣ, взялъ мою голову обѣ ими руками и, поцѣ ловавъ въ лобъ, сказалъ: „ Что? не вмѣ стишь? да гдѣ же! Нашему брату, двужильному, и то въ самую пору! Живи только по Христову примѣ ру да къ марвѣ больно не прилѣ пляйся – и то ладно! Съ тебя больше и не спросится”.

____________

Если жизнь представляется „испытаніемъ”, “наказаніемъ”, то понятно, съ какимъ нетерпѣ ніемъ ожидаютъ „покойники” наступленія того „осьмаго дня”, когда „Осподь” выйдетъ изъ состоянія покоя и „снова вселится въ мірѣ, вселя въ себя міръ”. Понятно, что наступленіе осьмаго дня не совершится внезапно и на это найдется цѣ лая масса указаній, которыя дадутъ человѣ честву возможность достойно приготовиться къ „принятію Бога и къ возсоединенiю съ нимъ”. Кромѣ „брани звѣ рской, егда братъ пойдетъ на брата” и т. п. признаковъ, которые у нашего буквеннаго раскола обозначаютъ собою наступленіе такъ называемаго конца міра, у „покойниковъ” признаются и нѣ которыя другія указанія, которыхъ мы нигдѣ, ни у раскольниковъ, ни у православныхъ не встрѣ чали. Къ числу этихъ особенныхъ признаковъ прежде всего мы отнесемъ „великую благодать Божію”, которая выразится въ томъ, что всѣ, успѣ вшіе уже примириться съ Богомъ, получатъ давно ожидаемое ими успокоеніе, т. е. умрутъ отъ „Божьей смерти”. Божья смерть будетъ происходить такимъ образомъ: на лбу у отмѣ ченныхъ избранниковъ появится „печать благодати Божіей”, которая обыкновеннымъ людямъ будетъ казаться язвою; безъ мученій и притомъ чрезвычайно быстро будуть умирать отмѣ ченные перстомъ Божіимъ, и хотя грѣ шники и будугь всячески стараться сами или черезъ врачей изцѣ лить ихъ отъ кажущейся болѣ зни, но печать благости не поддастся леченію и избранники все же вернутся „въ лоно Отчее”. Когда я спросилъ у старца, чѣ мъ же будетъ отличаться Божья смерть отъ обычныхъ заболѣ ваній, и замѣ тилъ, чть бѣ да вѣ дь, если ее лечить станутъ, то онъ подумалъ нѣ сколько и затѣ мъ порѣ шилъ, что тутъ уже самому человѣ ку видно будетъ, „хворость ли съ нимъ, или же спасеніе”. Между прочимъ, передъ наступленіемъ осьмаго дня прекратится всякое гоненiе за вѣ ру и настанетъ то время, когда „всякъ безъ утайки своему Богу молиться станетъ, какъ его съизмалѣ тства учили и какъ его Осподь на то надоумилъ”. Вслѣ дствіе такихъ воззрѣ ній, всякое облегчение, которое предпринимается правительствомъ по отношениiю къ расколу, усиливаетъ въ покойникахъ убѣ жденiе близости осьмаго дня; понятно, что они не думаютъ, чтобы правительство отнеслось такъ же благосклонно и къ нимъ, такъ какъ прежде всего они ему неизвѣ стны, да къ тому же очень они уже выступили изъ общаго ряда.

Въ послѣ дній вечеръ, при самомъ закатѣ послѣ дняго грѣ ховняго солнца, весь міръ почувствуетъ, что „времена” настали. Праведники тотчасъ же „успокоятся”, тогда какъ неправедные, не успѣ вшіе еще примириться съ божествомъ, хотя и умрутъ, но умрутъ въ мученіяхъ и лишь для того, чтобы возродиться снова для новыхъ испытаній тѣ леснаго бытія; быть можетъ, эта новая жизнь возродится на землѣ, а быть можетъ, и гдѣ нибудь въ иномъ мѣ стѣ — вѣ рнѣ е послѣ днее, такъ какъ, по всѣ мъ вѣ роятіямъ, выстрадавшую свой тяжкій срокъ землю Богъ возметъ въ свое уже прямое и непосредственное завѣ дываніе, поселивши на ней выдержавшихъ свой искусъ праведниковъ. „Вѣ дь слыхалъ, небось, что въ книжкахъ пишутъ о людяхъ на лунѣ и иныхъ планетахъ” говорилъ мнѣ старецъ — „да и въ писаніи не въ противность тому сказано, а прямо свидѣ тельствуется въ 10-й главѣ отъ Іоанна, что „и ины овьця имаамъ, яже не суть отъ двора сего”, — тамъ-то вотъ жизнь и возродится, тамъ-то и настанетъ новая юдоль плача и стенанія, такъ какъ земля-матушка свое время изстрадала и избыла. И вотъ настанетъ заря осьмаго дня и такъ эта заря будетъ пламенна, что огнь, изъ нея исходящъ, проникнетъ все на земли и очиститъ все, какъ очищаетъ металлъ отъ ненужныхъ примѣ сей; и воды земныя не зальютъ того огня, какъ не могутъ залить пламени горъ огнедышащихъ, а сами извергаются тѣ мъ огнемъ и дѣ лаются не только чисты, но и пользительны для здоровья и цѣ лительны; и когда все на землѣ пройдетъ сквозь этотъ огонь очищенія, и огонь пройдетъ сквозь все на землѣ, то Осподь возстанетъ съ одра покоя и впервые послѣ долгаго седьмаго дня воззритъ на землю и тотчасъ же отъ того взора одного сдѣ лается земля и все что на ней, прекрасны. Тутъ-то, по указанію Божiю, возстанутъ къ новой жизни праведники и населятъ освященную землю — волость Божію. Настанетъ тогда вѣ чное блаженство, которому конца не будетъ”. Вѣ чное блаженство будетъ состоять именно въ томъ, что правда, свѣ тъ, добро и польза воцарятся на землѣ и каждый шагъ человѣ ка, вслѣ дствіе постоянной отеческой заботливости о немъ Бога, будетъ направленъ только къ его пользѣ и выгодѣ; и выгода человѣ ка не будетъ уже въ томъ, чтобы гнести другихъ людей, а будетъ лишь во всеобщемъ добрѣ и всеобщей пользѣ. Зло будетъ тогда вполнѣ уже немыслимо, такъ какъ міръ будетъ управляться самимъ Богомъ, а Богъ по природѣ своей не въ состояніи сотворить что либо злое. „Даже и предвѣ чно наказанный будетъ тогда прощенъ и возвратится въ сонмъ ангеловъ”, говорилъ мнѣ Абросимъ, — „а потому мы и привѣ тствуемъ другъ друга не такъ, какъ вы: „здравствуй”, точно въ здравствованіи все и дѣ ло, а говоримъ только: „да будетъ прощенъ предвѣ чно наказанный”, такъ какъ онъ простится лишь въ осьмый день, и желаемъ мы другъ другу лишь скорѣ йшаго наступленія этого самаго осьмаго дня”.

– А вѣ дь это, старче, не твоей выдумки? спросилъ я.

– Нѣ тъ, не моей. И до насъ стучали люди у вратъ истины, да врата имъ не вполнѣ отверзлись. Ты человѣ къ бывалый и слыхалъ, полагать надо, о томъ, какъ еще много раньше Лютора проявился Иванъ Гусь, а отъ него пошли праведные люди, которыхъ именовали „таборитами”; вотъ они-то и дошли раньше нашего почитай до всего того, чему мы учимъ, а кстати и здоровались, какъ мы теперь здороваемся.

И откуда, думаю, узналъ Абросимъ все это? Неужели же онъ читалъ когда нибудь…

– Вотъ ты молчишь, а я знаю, о чемъ ты теперь думаешь. И откуда это, откуда, думаешь, онъ, сиволапый, узналъ все это? Ну, не ломай головы-то – я и такъ тебѣ скажу: дѣ ло-то просто – небось, и самъ даже догадался бы. Привѣ тствiе у насъ это не всегда было и ввелось недавно... Есть душеполезная такая книжка, да къ тому же и занятная, сочиненіе, какъ мнѣ одинъ добрый человѣ къ сказалъ, богопріятной женщины, а зовется та книга „Консуэла”, еже есть сказаемо: благая совѣ тчица, и весь тамъ ихній обиходъ таборитскій описанъ, какъ и что у нихъ дѣ лалось; давалъ ту книжку мнѣ, когда я еще въ міру былъ, торговый одинъ человѣ къ духовной жизни и самъ читалъ ее со слезами, да и меня до слезъ доводилъ ею”.

Что сказала бы Жоржъ Зандъ, если бы знала, куда попала и что сдѣ лала ея книга? — Положимъ, дико все это, но развѣ это не ясный признакъ того, что русскій человѣ къ усиленно ищетъ истины... а вивоватъ ли онъ въ томъ, что истина ему въ руки не дается?

____________

Хотя время наступленія осьмаго дня и не открыто человѣ ку, но отъ послѣ дняго зависитъ, какъ выражаются покойники, „возбудить наступленіе осьмаго дня”. Христосъ указа