Бонус. Откровения. КлаусPOV

Мои любимые, эта глава - исключительно мысли и воспоминания Клауса. Если вы ее не прочитаете, это не помешает вам в дальнейшем понимать сюжет фф. Но если все же решили прочитать, то, пожалуйста, просмотрите шапку на предмет предупреждений. Глава не рейтинговая, но, возможно, некоторым из вас подобное читать неприятно. Люблю вас, мои хорошие)))

Я сделал очередной глоток виски просто из бутылки, которая и так уже была почти пустой. Не знаю, сколько я сидел здесь, на скамейке, но на небе давно зажглись миллионны звезд, а алкоголь, выпитый мной, туманил сознание, навеивал странные образы и нежеланные воспоминания о далеком прошлом.

Я всегда точно знал какова на вкус обида. Она горькая, как полынь. Эта горечь всегда чувствовалась на языке, текла по венам в те годы, когда я, еще совсем ребенок, не понимал, что же я делаю не так, почему мой собственный отец ненавидит меня так отчаянно. Лишь позже, когда стал известен секрет, так тщательно скрываемый матерью, я понял, что он, возможно, всегда подсознательно ощущал, что я другой, не его кровь и плоть.

В те дни я узнал, какова на вкус злость. Она была соленой. Кровавым привкусом ощущалась на губах, и я уже не знал, чья кровь стекает по подбородку, алым мерцает на губах, соленой влагой наполняет рот, течет по горлу, пропитывая каждую клетку тела соленой ненавистью. Я ненавидел весь мир тогда, судьбу, которая поступила со мной так несправедливо, мать, которая вместо того, чтобы быть рядом, признать свою вину и попытаться загладить ее, оттолкнула меня. У нее был Майкл. И он был важнее, чем я.

И убить мать оказалось совсем несложно. Нельзя любить того, кто отвечает тебе только равнодушием. Нельзя любить того, кто глух и слеп к твоим мольбам и боли. Ее не стало, но у меня была семья. И хотя наш путь был пронизан предательством и разочарованиями, мы часто импульсивно говорили насколько ненавидим друг друга, расходились, чтобы не видеться долгие годы, но мы все равно всегда были одним целым. Странным, болезненным, израненным существом, в котором каждая грань была абсолютно разная, но в тоже время создавала цельную картину.

И хотя я и испортил не одно столетие Финну, подло поступил с Колом, предал доверие Бекки и разочаровал Элайджу, но это не меняло тот факт, что в наших жилах текла одинаковая кровь. Кровь Эстер. Женщины, которая так упорно пыталась уничтожить нас, не смотря на то, что я согласился на это жалкое существование комнатной собачонки, сотни раз просил у нее прощения за то как поступил с ней многие годы назад, сдерживал все свои порывы и желания. Мысли о матери заставили меня усмехнуться и сделать очередной глоток.

Быть может будь Эстер другой, более смелой и понимающей, то и наши судьбы сложились бы иначе. И нам бы не приходилось прятаться от побоев Майкла, и я никогда бы не целовал алые кровавые полосы на руках своей сестры, которые она получала хлыстом от собственного отца, когда делала что-то чересчур неловко, по его мнению. И никогда бы не было других поцелуев, таких отчаянных, до прокусанных губ. И никогда бы не было фиолетовых меток на теле, которые я невольно оставлял на Ребекке, когда сжимал пальцы на ее плечах, талии, бедрах. И на моей спине не было бы розовых царапин, оставленных ее ногтями, когда безумие страсти, смешанной с выворачивающим наизнанку отвращением, накрывало нас одновременно, и Ребекка прятала лицо у меня на плече, как заведенная повторяя " что мы делаем... что мы делаем..."

Или если бы Эстер не сделала тот роковой выбор, отказалась от безумия той фатальной идеи превратить нас в бессмертных существ, растянув наше проклятие на вечность, быть может тогда мы бы прожили короткие, но правильные жизни. Но мы стали вампирами, и в нашей жизни появилась кровь. Появилась власть. Могущество. Сила. И Ребекка больше не плакала, Ребекка целовала меня агрессивно, слизывала рубиновые капли с губ и подбородка, проводила языком по шее, груди, пока я не терял выдержку, пока не забывал о том, что всякий раз божился, что " больше никогда" и не разрывал на ней длинные платья, позволяя безумию снова, и снова, и снова поглощать и сжигать и меня, и ее.

Шли годы, мы все более и более привыкали к пороку, верили, что то, что приносит такое острое удовольствие - не может быть плохо. Да и чего нам было бояться? Нет смерти - нет наказания в виде вечного ада. А потом наше безумие поглотило и других, тех, кого мы обязаны были уберечь. Я обязан был уберечь. Но нет, я позволил Ребекке заразить этой дьявольской потребностью в разврате и Кола, своего младшего брата, того мальчишку, который столетия назад писал стихи и витал в облаках, как будто не меняясь с годами, а оставаясь все таким же ребенком. А вот нашей сестре удалось изменить его и сейчас я уже не замечал в нем той трогательности и наивности, которая была прежде. Но, к своему удивлению, со временем я понял, что Кол и Ребекка больше подходят друг другу, как бы отвратительно это не звучало в отношении брата и сестры. Они могли часами сидеть, держась за руки и молчать. Могли смеяться над шутками, понятными лишь им. Им не обязательно было крушить все вокруг, примитивно трахаясь, они больше ценили поцелуй в висок и невесомое касание, что так сильно отличало их отношения от моих с Ребеккой. В итоге с Колом сестра была почти всегда, со мной же она вымещала ярость и обжигающую боль, когда держать в себе ее было уже невозможно.

Что касается Элайджи, то это было что-то настолько неправильное даже для меня, что я только отчаянно жмурился, пытаясь не вспоминать. Зато это позволяло отвлечься в те мгновения, когда хотелось выть от безнадежности и когда даже объятия моей сильной сестры не могли дать мне той очищающей боли и агонии разврата, пламени из преисподней, которое сжигало последние запреты, позволяя мне не забывать кто я и какова моя судьба. И тогда была кровь. Много. Кровь безликих, изувеченных людей. Моя. Его. И губы у Элайджи были сухие и было так контрастно и так странно касаться его сухих губ своими окровавленными. И руки у него были сильные, и он никогда не позволял себе разговаривать, кричать, стонать и делать хоть что-либо, что могло напомнить мне, кого я держу в объятиях, по чьей коже вывожу зубами древние руны, наши имена, чьей плоти касаюсь губами, чье имя выкрикиваю в момент оргазма. И никогда он, даже в приступах ярости, не позволял себе напомнить мне, насколько я безумен и как далеко зашла наша " братская" любовь.

А еще была Кэролайн. Это девочка, которая одновременно хороший друг, любящая дочь, понимающая девушка Тайлера Локвуда, активистка во всех общественных мероприятиях Мистик Фолс. Она - чистая и светлая - еще одна, которую нужно было бы уберечь, нужно было прогнать, запугать, сделать хоть что-нибудь пока по ее венам не начал расплавленным железом течь порок, желание проявлять эту немного-больше-чем-родственную любовь тем способом, который так привычен для нашей семьи, но так нов и непонятен для нее. Но и тут я не успел, потому что я уже касался ее губ своими, да и кровь моя, как отрава, уже давно текла в ее венах. У нас уже была связь. А еще Кэролайн смотрела на Кола, и глаза ее темнели. Не понимая этого сама, она уже хотела его, хотела прикоснуться, хотела забыться всего лишь на мгновение, которое, уж я то знал, растянется на всю предстоящую вечность. А еще она брала Элайджу за руку, и я знал, что ее чарует и привлекает сила, исходящая от него. Когда-то ей понадобится сила, стойкость и уверенность и именно тогда, она будет искать утешение в объятиях моего старшего брата. Но больше всего меня поражали отношения Кэролайн и Ребекки. Их " псевдоненависть" или " недолюбовь" приобретали все более странные грани, и я видел в глазах сестры острожное любопытство и замешательство, ведь Ребекка, привыкшая, что ее семья - это одни мужчины, не могла понять, как ей относиться к этой девочке, которая робко и так наивно приоткрывала перед нами душу, позволяла нам занять место в ее чересчур большом сердце. Завтра Кэролайн Форбс уедет, и я понимал, что так лучше. Ведь так она будет спасена, не правда ли?