Введение в Schizophrenie 8 страница

[ * Прим. Эрнеста Энджела: История болезни, о которой говорится выше, более полно рассматривается в пространной сноске в немецком оригинале] ·[ ** «Ветхий Адам» — нераскаявшийся грешник. — Прим. перев.]

*** Достаточно странно, что «одежды» редко рассматривались в психопатологии. Ср. R. Kü hn: «Ü ber Kleider», Die Irrenpflege, 21. Jahrgang, No. 8 (1942); и: Ober Maskendeutungen im Rorscbacb'sehen Versuch, 1944, S. 71—74.

286 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

бред отношений и посягательства содержался более явно, чем показывает отчет. Было точно установлено, что такие «идеи» уже присутствовали в период фобии одежды. Следовательно, фобия Лолы может во многих отношениях рассматриваться как прелюдия к «одежному» бреду — только как прелюдия, поскольку она, сама (т. е. как «я»), еще не позволяет одежде «цепляться к ней», но все еще «снимает ее», «кончает с ней...», тогда как Роза фактически чувствует, что ее одевает или раздевает одежда.

Но мы не должны забывать, что здесь мы наблюдаем только разные степени «вторичной конкретизации» тревоги. Таким образом, «из-за чего» тревоги в обоих случаях по существу одно и то же, а именно: Угрожающее, Причиняющее вред, Враждебное, которое в случае Лолы использует предметы одежды только как носители/посредством которых оно обнаруживает себя, тогда как для Розы предметы одежды сами и есть Угрожающее, Причиняющее вред, Враждебное. Для нас эти два отношения указывают только на различие в степени касательно возможностей отвращения угрозы. Для Лолы, угрозу все еще можно отвратить, удаляя предметы одежды или держась подальше от того, кто их носит. Для другой пациентки, Розы, это можно сделать только через пространственный барьер или стену брани. Ужасный страх Лолы перед медсестрой Эмми и другими носившими одежду образует связующее звено между двумя случаями. Правда, Лола здесь все еще разграничивает предмет одежды и того, кто его носит; но тот человек уже стал врагом — хотя не откровенным убийцей — и все же врагом как носителем всего злого и ужасающего. Пока дается только эмоциональная — не логическая — мотивировка для враждебности; но в любом случае мотивировка не поддается исправлению и недоступна для логических контраргументов. Единственное оставшееся различие — в том, что Лола, в противоположность другой пациентке, все еще понимает нас в наших попытках изменить ее идеи. И хотя это понимание не спасает ее от бредового страха Ужасного, оно тем не менее сохраняет связи между нею и «нами» до некоторой степени, тогда как в другом случае они были полностью разорваны.

Все это приводит к заключению, что фобия одежды Лолы, будучи фобической по характеру, тесно связана с бредом, другое подтверждение часто наблюдаемого факта, что типичным выражением смешанной формы шизофрении является двойственность ее психопатологических симптомов.

Бред преследования / Появление бреда преследования знаменует окончание смешанной формы шизофрении и ее переход в параноидный синдром. Сцена, которая пронизана навязчивыми и полуфобическими симптомами, амбивалентностью, галлюцинаторными ощущениями и переживаниями гипнотического воздействия, растворяется в картине, в которой бред доминирует.

Уже в стадии суеверия мы обнаружили многочисленные бредовые компоненты:

История болезни Лолы Фосс 287

1. Одно бредсшое ощущение, что за *$%й следят, предшественник того, что Лола позднее назвала beneugiert, что на нее смотрят, за ней наблюдают, ее подслушивают.

2. Чувство, что ее гипнотизируют: («Вы хотите загипнотизировать меня, не смотрите на меня так!») Уже это можно было рассматривать как бредовый страх оказываемого воздействия.

3. Бредовый компонент в навязчивом «чтении»: попытка узнать намерения судьбы с помощью само-сконструированной системы вербальных символов и неисправимое повиновение этим «переживаниям». Навязчивое стремление уже всего лишь вспомогательное средство. «Навязчивое стремление» выспрашивать судьбу все время защищает Лолу от прорыва Жуткого-Ужасного, но еще не представляет собой его трансформацию в скрытность врагов — бред преследования. Императив необходимости «читать» — это кнут, который погоняет Лолу, чтобы она могла избежать ужасного, которое угрожает всему ее существованию.

4. Бредовый компонент в фобии одежды: он был признан идентичным бредовому компоненту в навязчивом «чтении». Можно было бы назвать его разновидностью мании преследования, если бы это выражение не было предназначено для бреда преследования окружающими человека людьми. На самом деле Лола чувствует, что ее преследует Ужасное, которое всегда и везде гонится за ней по пятам, которое угрожает ей и подстерегает ее. Она находится в том состоянии, которое Ясперс чрезвычайно уместно описывает как «бредовое настроение, которое не следует путать с психастеническими настроениями и чувствами. В бредовом настроении всегда есть 'нечто', что, как бы это ни было неуловимо, имеет в себе семена объективной обоснованности и значимости. Общее бредовое настроение без конкретного содержания должно быть совершенно невыносимым»¹⁰.

Следовательно, фобия одежды тоже позволяет нам понять, что бред не «берет начало» в фобии, точно также как он не «берет начало» в навязчивом «чтении», но что фобия — это уже выражение бредового настроения, «настроенности» [Gestimmtheit] «невыносимым» Ужасным. То, что демонстрирует случай Лолы, — это то, что существуют фобии и навязчивые идеи, основанные на бреде, на бредовом настроении.

Ясперс соглашается с Хагеном (Hagen), который утверждает, что у пациента появляется «чувство лишенности корней и ненадежности, которое с силой инстинкта побуждает его искать что-либо стабильное, за что можно держаться и цепляться»; и что «он может обрести это завершение и утешение только в идее, способом, очень похожим на способ здорового человека в аналогичных условиях». Это объяснение процесса, однако, содержит такие разнородные элементы, что оно требует более пристального рассмотрения. Аналогия со здоровым не представляется обоснованной. Надо признать, что в печали или отчаянии здоровый тоже может искать определенную идею и ухватиться за нее, чтобы обрести что-нибудь стабильное, за что можно держаться. Но хотя это

288 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

описание имеет силу в отношении того, что происходит с менее серьезно больными пациентами, это неверно в случае Лолы. Учитывая генезис бреда преследования, мы должны быть особенно осторожны в принятии этого объяснения, насколько это касается феноменологических фактов. Оно правильно только теоретически, если мы сосредотачиваем внимание на результате: Лола в своем бреде преследования не страдала так ужасно, как на стадии суеверия. Но она «сама» не была причиной этого бреда, и она не переживает его как «завершение, укрепление или утешение». Здесь мы размышляем строго с позиций «нормальной психологии». Как мы обнаружили в экзистенциальном анализе, в случае Лолы более или менее «активное» решение «я» искать опору заменяется процессом омирения существования, которое следует его собственным нормам и течению. Мы не должны вменять «я» в вину чт/)-то, что «я», в его бреде, уже не в состоянии исполнить! Ожидать, что «я» будет по-прежнему принимать решения или по крайней мере оказывать некоторую помощь, противоречит антропологическому феномену бреда как таковому, т. к. там, где есть бред, уже не может быть никакого подлинного «я». Говорить о «бредовом «я»» было бы противоречием in adject о. Факт, что Хаген, как бы это ни было туманно, утверждает, что чувство «побуждает пациента с силой инстинкта» (что в любом случае предполагает соответственный недостаток участия со стороны «я»), демонстрирует, сам по себе, степень, в которой нам, в психопатологии, все еще недостает прочных фундаментальных понятий и основных посылок. Два подхода главным образом несут ответственность за неуспех психопатологии в области бреда. Либо делалась часто критикуемая попытка понять и объяснить бред с точки зрения нормальной психологии, либо бред объявляли научно «непонимаемым», и смотрели на него как на непостижимую загадку, которую можно в лучшем случае объяснить с позиций церебральной патологии.

На мой взгляд, дазайнсаналитические исследования конкретных случаев, по крайней мере, продемонстрировали, что существует путь к научному пониманию бреда (не путать с эмпатическим или психологическим пониманием) и что этот путь — это путь феноменологическо-антропологического исследования.

Как здесь уже было показано, мы можем приблизиться к научному пониманию бреда, только если мы осознаем, что мы имеем дело с определенной формой экзистенциального обессиливания [Entmä chtigung] или, если воспользоваться синонимом, с определенной формой омирения. Мы намеренно говорим: «определенная форма»! Поэтому в нашу задачу входит продемонстрировать и точно описать каждую стадию этого процесса обессиливания, учитывая в то же время все возможные структурные звенья в структуре существования или бытия-в-мире.

В предыдущей главе было я показал, что, подобно подлинным фобиям, бред можно понять только с точки зрения экзистенциальной тревоги (и ни в коем случае не с помощью «аффекта тревоги»). «Мир» теперь больше не означает совокупность условий, которые существование выполняло без труда, но условие, явно детерминированное бы-

История болезни Лолы Фосс 289

тием как чем-то пугающим, условие враждебности, чего-то, что является, раз и навсегда, враждебным или угрожающим. Это проект мира, который больше не поддерживается любовью и доверием, да и не несет ни следа любви и доверия или близости к людям и вещам, которая следует из этих чувств *.

Аутизм и Тревога / «Аутизм» — как подчеркивалось в предыдущих исследованиях — это ни «настроенность», ни настроение, и, следовательно, он не должен интерпретироваться как таковой в экзистенциальном анализе. Случай Лолы подтверждает этот взгляд. Нам нужно только вспомнить то, что мы сказали об отсутствии материальности или согласованности ее проекта мира. Там, где «мир» больше не демонстрирует материального покрова, где «жизненный огонь» выгорел, и остался только «пепел», «настроенность» [Gestimmtheit] существования, его «способность быть настроенным» пострадала или совсем исчезла. Мы охарактеризовали Лолу как «выгоревший кратер», т. е. как человека, в котором почти все свободно текущие, непосредственные чувства были погашены. Вместо этого существованием овладела, даже уничтожила его (превратила в пепел) тревога. Но эта тревога (как я неоднократно подчеркивал) — это по существу не чувство или аффект, но выражение экзистенциальной тревоги, то есть истощения существования и его прогрессирующей утраты «мира». Конечно, утрата мира сопровождается утратой «я». Там, где существование уже не в состоянии свободно проектировать мир, оно к тому же претерпевает утрату «я». Это ясно осознал и выразил Шопенгауэр. Он был первым, кто сказал о возможности, что мы «могли бы осознать самим себя через самих себя, независимо от объектов познавательной способности и воли», хотя затем он добавляет, «но, увы, мы не можем этого сделать, и как только мы пытаемся сделать это и направляем нашу познавательную способность вовнутрь для абсолютного созерцания, мы теряем себя в бездонной пустоте и оказываемся похожими на полый стеклянный шар, из пустоты которого звучит голос, голос, чей источник нельзя обнаружить внутри; и пытаясь таким образом охватить самих себя, мы с содроганием хватаем только бессодержательный призрак»" ".

Это (психологическое) описание взаимоотношения мира и «я» может, пожалуй, более ясно продемонстрировать психопатологу, что мы имеем в виду, чем дазайнсаналитическое описание. Когда мы говорим о «выгоревшем кратере», мы говорим об потерях как в существовании,

* Данная статья была завершена в 1945 году. В 1946 В. Шилази (W. Szilasi) опубликовал свой труд «Macht und Ohnmacht des Geistes» (Francke, Bern), в котором автор, следуя интерпретации Philebos Платона, с непревзойденной ясностью и выразительностью показывает необходимое единство тревоги и доверия как «первоначальной трансцендентальной силы...»

** Ср. The World as Will and Representation, Book Four, Paragraph 54. Та же ситуация лаконично выражена Шилази (по отношению к Хайдеггеру) следующим образом: «Существование воспринимает как внешний мир то, что первоначально есть оно (существование) само».

290 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

так и в мире, даже несмотря на то, что они могут восходить к одному корню. «Из-за чего» тревоги и содрогания, о котором говорит Шопенгауэр; «по поводу чего» голого ужаса, как мы это называем, — это не объект и не враг, но призрачность или «бессодержательность» [Bestandlosigkeit] существования (лишенного «мира») как такового. В результате, с точки зрения экзистенциального анализа, мы больше не говорим о настроении или об аффекте (как в случае страха), но о потери мира и «я».

Следовательно, когда мы говорим об аутизме, мы должны прежде всего подумать об экзистенциальном анализе и об утратах мира и «я» (или по крайней мере об уменьшении потенциальных возможностей мира и «я»); и мы должны осознавать тот факт, что это «уменьшение» проявляется в первую очередь в уменьшении «способности быть настроенным». Неудивительно, что этот факт уже привлек внимание Э. Блейле-ра, автора понятия аутизма, хотя он думал в основном о возрастающих барьерах для позитивных чувств *.

Именно это уменьшение потенциальной «способности быть настроенным», вызванное экзистенциальной тревогой, объясняет «отсутствие контакта с реальностью», снижение fonction du ré el (Жане), отсутствие созвучия с окружающей средой и миром окружающих людей, настройки (Блейлер) или синхронности (Е. Минковский), и объясняет в частности аутистическое мышление. То, что аутистическое мышление «направляется» усилиями, что «мышление происходит на языке усилий без учета логики и реальности», все это с точки зрения психопатологии, не первопричина, а следствие экзистенциальной тревоги и уменьшения или уничтожения настраивающего потенциала, которое сопровождает последнюю.

Проблема галлюцинаций / Наши знания о галлюцинациях Лолы слишком скудны, чтобы позволить обстоятельное обсуждение. Тем не менее, этот случай, все же может бросить некоторый свет на проблему, поставленную галлюцинациями.

Факт, что галлюцинации сопутствуют аутизму, то есть, определенному состоянию существования, уже подчеркивался Блейлером. Но мне известна только одна статья, которая подробно объяснила проблему галлюцинаций на основании «структурно-аналитических» соображений. Я говорю о короткой статье Е. Минковского: «À propos du problè me des hallucinations» (1937)¹¹. В ней Минковский " ясно утверждает, что галлюцинации больше не должны исследоваться как изолированные расстройства, но «en fonction... du fond mental qui les conditionne...»

* CM. «Das autistische Denken», Jahrbuch Bleui er und Freud, IV, 24: «По-видимому, сам по себе процесс Dementia praecox затрудняет образование таких позитивных аффективных тонов [Gefuehlstö ne], в противном случае 'механизм удовольствия' должен был бы гораздо чаще приводить к экстазам или чувствам предельной радости; с другой стороны, нужно признать, что для того, чтобы создать для себя идеальный галлюцинаторный рай, требуется определенная творческая способность, которой обладает не каждый, кто становится шизофреником».

История болезни Лолы Фосс 291

То, что Минковский, в своей дискуссии, называет феноменом «десо-циализации», заключается в том факте, что пациенты вовсе не удивляются, когда они замечают, что другие не воспринимают то, что, как они сами думают, они воспринимают. Но все это по-прежнему не помогает нам продвинуться вперед за рамки аутизма в обычном смысле. Мы можем сделать это, только если мы, вместе с Минковским, осознаем, что ощущения, в большинстве случаев, имеют значение, которое намного превосходит их сенсорную и когнитивную функцию — что может быть продемонстрировано «сенсорными метафорами» («иметь такт», «чутье» и т. д.) — и если мы сфокусируемся на них не просто с пространственного (измеримого) расстояния, но, скорее, с «переживаемой дистанции». Галлюцинации и, в частности, «голоса» нельзя понять с помощью «рационального» понятия близости и удаленности, присутствия и отсутствия, но только понимая их с точки зрения динамики и образа жизни (я бы сказал «через феноменологическо-антропологическое понимание»). Не углубляясь в статью Минковкого, я хочу только указать, что в случае Лолы иллюзорные восприятия (восприятия враждебных знаков, враждебных намерений, враждебных голосов) тоже ни в коем случае не представляют собой изолированные феномены и что было бы бесполезно пытаться понять их только на сенсорной основе. Их необходимо понимать как частичные феномены особого миропроекта — проекта мира, и в частности мира окружающих людей — с (непривычной, обусловленной исключительно тревогой) точки зрения Угрожающего и Враждебного". Они — самое сильное выражение надвигающегося враждебного, то есть физической близости (viz. в особенности чувства гипнотического влияния и телесные галлюцинации, возможно, связанные £ первыми или с фобией одежды).

Рассматривая бегство Лолы от мира, мы можем предположить в ее случае, тоже, что мир «окружил ее» и «лег слишком тяжким бременем на ее душу» (Юрг Цюнд). На стадии суеверий она все еще была в состоянии не допустить этого окружения и давления; этого она больше не могла делать в фазе бреда преследования и во время галлюцинаций, которые сопутствовали ему. Если сформулировать это вернее, бред преследования и соответствующие сенсорные иллюзии — это то самое олицетворение того «переживаемого» враждебного нажима мира и того враждебного мирского давления. Правда, эти иллюзии помогли ей преодолеть призрачность и беспредельность существования (Шопенгауэр), экзистенциальную тревогу, как я ее здесь разработал, но только ценой нового окружения и давления мира особенно интенсивным образом. Правда, бред предложил существованию положение или содержание [Stand oder Bestand]; снова у него было что-то, с помощью чего оно могло понять себя — но за счет своей свободьА То, что мы назвали иллюзорными восприятиями или галлюцинациями — это не что иное

* Очевидно, там, где трансцендентальное единство тревоги и доверия было разорвано в пользу превосходства или тирании одного или другого, мы имеем дело с тем, что известно в клинике как психоз.

292 Избранные статьи Людвига Бинсватера

как изолированные мосты или связующие звенья «между» несвободной субъективностью и соответствующей «воображаемой» объективностью; они — единственные изолированные стороны сильно изменившийся экзистенциальной структуры.

Со всем этим я не имел в виду ничего более, чем указать позицию и метод, с которой и посредством которого к проблеме галлюцинаций можно, по моему мнению, подступиться средствами экзистенциального анализа.

Примечания

[¹ См. Binswanger, «The Case of Ellen West», in Rollo May, Ernest Angel, and Henri F. Ellenberger (eds.), Existence; и «The Case of Jü rg Zü nd», in Schizophrenie.}

² Binswanger, Grü ndformen und Erkenntnis menschlichen Daseins (Zü rich, 1953), S. 445 ff.

³ Kierkegaard, The Concept of Dread.

⁴ См. Binswanger, «The Spatial Problem in Psychology», Zeits. fü r Neurologie, Vol. 145, Nos. 3 and 4 (1933), p. 598 ff.

⁵ CM. Binswanger, Grundformen, S. 328 ff. и 375 ff.

⁶ По проблеме Экстравагантности, ср. анализ The Masterbuilder в моем труде Henrick Ibsen und das Problem der Selbstrealisierung in der Kunst (Heidelberg, 1949).

⁷ См. Gaston Bachelard, La psychoanalyse du feu (Paris, Gallimard, 1939), pp. 84 f.

⁸ См. также Binder, Zur Psychologie der Zwangsvorgange (Berlin, 1936), и «Zwang und Kriminalitä t», Schweizer Archiv fü r Neurologie und Psychologie, Vols. 54 and 55.

⁹ См. Erwin Straus, Geschehnis und Erlebnis (Berlin, 1930), и мою собственную статью с тем же названием в Monatsschrift fü r Psychiatrie, Vol. 80, Nos. 5 and 6 (1931).

¹⁰ К. Jaspers, Allgemeine Psychopathologie, 3rd ed. (1922), S. 63.

¹¹ Из Annales Mé dico-Psychologiques, No. 4 (April, 1937).

ЭКСТРАВАГАНТНОСТЬ (VERSTIEGENHEIT) *

Человеческое существование проектирует себя в ширину и в высоту¹; оно не только шагает вперед, но и взбирается вверх. В обоих отношениях, следовательно, человеческое существование может зайти слишком далеко, стать Экстравагантным. Так вот, если мы хотим понять антропологическое значение Экстравагантности, мы должны искать то, что делает возможным изменение из экзистенциального поднятия в модус существования, который является Экстравагантным. Антропология никогда не может ограничивать свои исследования только одним экзистенциальным направлением, но, наоборот, будучи антропологической, должна всегда иметь перед собой всю структуру человеческого существ. Следовательно, основа этого изменения или превращения из экзистенциального поднятия в Экстравагантность будет, с самого начала, рассматриваться не просто как движение, направленное вверх, но будет пониматься как часть koinonia² или общности других основных потенциальных возможностей человеческого существования. Как я попытал-

[* Прим. Джекоба Нидлмана· В английском языке нет ни одного слова, которое бы точно передавало значение немецкого verstiegen. Глагол, sich versteigen, означает взбираться слишком высоко, так чтобы быть не в состоянии вернуться, потерять себя среди крутых горных вершин, летать высоко, заходить слишком далеко, и т. д. Как прилагательное это слово, поэтому, неточно передается такими словами как «экстравагантный», «эксцентричный», «необычный», «странный» или «высокопарный», ни одно из которых не передает смысл «забраться в тупик». Здесь использован термин «экстравагантность», с большой буквы, потому что, несмотря на то, что его обычное употребление в английском языке не адекватно немецкому слову, его латинские корни (extra — сверх, вне, и vagari — бродить, блуждать) вместе взятые, придают значение блуждания за пределами. Чтобы почувствовать полный смысл этого слова, вообразите скалолаза, попавшего в ловушку на узком уступе, так что он не может ни спуститься, ни подняться, и с которого он должен быть спасен другими.

Избранные статьи Людвига Бинсвангера

ся показать в другом месте³, Экстравагантность на самом деле коренится в определенной дисгармонии в отношении между поднятием вверх и шаганием вперед. Если мы называем такое отношение «антропологически соразмерным», когда оно «удачно»⁴, тогда мы должны говорить об Экстравагантности как о форме антропологической несоразмерности, как о «неудаче» взаимоотношения между высотой и шириной в антропологическом смысле.

Подъем людей вверх нельзя понимать в контексте его бытия-в-мире⁵ и соответствующей ему организации пространства и времени. Его, скорее, нужно понимать в контексте его бытия-за-пределами-мира в смысле домашности и неизменности любви⁶, в которой не существует никакого выше и ниже, никакого близко и далеко, никакого раньше и позже. Если, тем не менее, человеческое существование, как конечное бытие, все же остается «обреченным» на высоту и ширину, оно может «зайти слишком далеко» только там, где оно вырвалось из дома и вечности любви и содержится полностью в «пространстве и времени». Ибо только там, где отсутствуют communia любви и communicatio дружбы, и там, где простое общение и отношения с «другими» и со своим «я» взяло на себя исключительное управление нашим существованием, только там могут высота и глубина, близость и удаленность, настоящее и будущее иметь такое большое значение, что человеческое существование может зайти слишком далеко, может достичь края и сейчас, из которого нет ни отступления, ни движения вперед. В таком случае мы говорим о превращении в Экстравагантность. Это может быть Экстравагантная «идея», идеология (идеологии по самой своей природе являются Экстравагантными), Экстравагантный идеал или «чувство», Экстравагантное желание или план, Экстравагантное притязание, мнение или точка зрения, простой «каприз» или Экстравагантное деяние или злодеяние. Во всех этих случаях «Экстравагантность» обусловлена тем, что Dasein «застряло» в определенном опытном локусе [Er-Fahmng], откуда оно не может больше, если воспользоваться фразой Гофманста-ля⁷, «сняться с лагеря», из которого оно больше не может вырваться. Лишенное соттипго и communicatio, Dasein больше не может расширить, пересмотреть или проверить свой «опытный горизонт» и остается прикованным к «недалекой», т. е. резко ограниченной точке зрения. В этом отношении Dasein — «застрявшее» или упрямое, но еще не Экстравагантное", поскольку дополнительное условие Экстравагантности — это то, что Dasein поднимается выше, чем это соответствует ширине его опытного и интеллектуального горизонта, что, другими словами, ширина и высота не соразмерны друг другу.

* Из языков, знакомых мне, только немецкий четко проводит это различие. В английском и романских языках соответствующие выражения почерпнуты почти исключительно из земной сферы (aller trop loin, andar troppo lontano, или troppo oltre, to go too far [зайти слишком далеко] или so far as to maintain [так далеко, чтобы удержать]). Испанский является исключением. Он признает и irse demasiado lejos (слишком далеко или слишком широко), и tomar su vuelo damasiado alto (летать или висеть слишком высоко).

Экстравагантность (Verstiegenheit) 295

Классический клинический психиатрический пример этого — концепция Блейлера определенного рода слабоумия как «несоразмерности между усилием и пониманием»; классический пример из драматургии — строитель Сольнес у Ибсена⁸, который «строит выше, чем он может залезть»". Ни в коем случае, однако, не следует понимать эту несоразмерность между шириной и высотой как отношение между отдельными «способностями» или характеристиками, и меньше всего — как отношение между «интеллектом и потребностью в восхищении»; скорее, мы должны искать антропологические условия, которые делают такие несоразмерные отношения возможными. Мы не считаем Экстравагантность чем-то применимым к отдельным группам (партиям, кликам, сектам и т. д.), которые явно содержат однобокий набор «черт» или «опознавательных характеристик». Нельзя ее, следовательно, понимать в большинстве случаев и как черту характера или как некоторый вид устанавливаемого психологического, психопатологического или социологического явления или «симптома». К ней, скорее, нужно подходить «да-зайнсаналитически» ⁹ — т. е. как к чему-то, что нужно понимать в рамках всей структуры человеческого существования, — короче, как к антропологической, онтологической возможности. Только когда этот подход уяснен, мы можем достичь подлинного понимания чрезвычайно обширной «симптоматологии» Экстравагантности. Только тогда мы будем, например, в состоянии увидеть, как и в какой мере мы можем провести различие с точки зрения антропологии между так (неправильно) называемыми «экстравагантными идеями» маниакального больного ¹⁰, «экстравагантными» («чудными», «странными») жестами, речью или действиями шизофреника ^п и фобиями невротика — даже несмотря на то, что как психопатологи или в нашей повседневной жизни мы о всех них говорим как об «экстравагантных». Даже шизофреническое безумие может, на мой взгляд, быть понято ¹², только если оно изначально трактуется как экзистенциальный модус Экстравагантности. То же верно и в отношении «массовых явлений» Экстравагантности.

Давайте, однако, вернемся к Экстравагантности, рассматриваемой как структурное смещение антропологических пропорций. Горизонтальное, как вектор смысла, «выход в широкий мир», больше соответствует «дискур-сивности», получению в опыте, пересечению и захвату «мира», «расширению поля зрения», расширению проникновения, перспективы и открывающегося вида в том, что касается «неразберихи» внешнего и внутреннего

* О том, что Ибсен ясно видел («видение» — это его собственное слово для поэзии) значение отношения между высотой и шириной для успеха или неудачи человеческого существования, свидетельствует тот факт, что в своем «Маленьком Эйолфе» он представляет фигуру, явно противоположную строителю Сольнесу. Дорожный строитель Боргхейм — это персонаж, который не стремится «построить выше», чем он может фактически забраться. Действительно, как указывает его профессия, он не строит, подобно Сольнесу, башни, взмывающие в небо только для того, чтобы в один прекрасный день лежать разбитыми вдребезги на земле. Боргхейм строит хорошие дороги на земле. Он не гонится за недостижимым «счастьем» и не желает больше того, на что он способен. Он таким образом добивается того, к чему стремится и таким образом растет.

296 Избранные статьи Людвига Бинсвангера

«мира». Подобным образом, вертикальное, как вектор смысла, подъем вверх, больше соответствует желанию преодолеть «притяжение земли», желание быть поднятым над давлением и «беспокойством житейского», а также желание приобрести «более высокую» перспективу, «более высокую точку зрения на вещи», как говорит Ибсен, с которой человек может формировать, управлять или, одним словом, присваивать «познанное». Такое присвоение мира в смысле становления и реализации «я» называется выбором самого себя. Выбор, будь то выбор отдельного действия или обязательства всей жизни, предполагает возвышение или поднятие самого себя над конкретной мирской ситуацией и, таким образом, над пределами познанного и увиденного. Но что означает это «над»? " Как Ницше так выразительно описывает в предисловии к «Человеческое, слишком человеческое», это не означает «кругосветное плавание» искателя приключений в смысле мирского опыта; это означает, скорее, напряженное и мучительное карабканье по «ступеням на приставной лестнице» проблемы оценивания**, т. е. установление порядка предпочтения.