Сердце.

Никто не умрёт девственником.

Жизнь всех поимеет.

Курт Кобейн.

Женщин в анархической организации «Чёрная гвардия» было немного, да и то более для красоты. Была хорошенькая наивная Ольга. Была невыносимо глупая красотка Мара. И ещё была Эська, Эсфирь Гриневич, товарищ Эсфирь. Эська, без тени кокетства говорившая о себе – у меня противозачаточная внешность; Эська, которую ценил даже Бакланов. Да что там Бакланов – даже ярый сексист Рыбин, всех женщин при встрече хлопавший по заднице, Эське подавал руку; и в голову никому не приходило истолковать это в том смысле, что у Эськи не очень-то и разберёшь, по чему хлопать. Потому что Эську уважали. Кто ещё из участников «Чёрной гвардии» окончил Финансовую академию с красным дипломом? Только она, Эська, которую сильно раздражало, что всех анархистов люди неосведомлённые считаю невежественным быдлом; попадалось и оно, но без него куда же?

К двадцати шести годам сухие Эськины губы целовали только чёрное знамя – жадно, со всей нерастраченной страстью. Ибо это была настоящая анархистка, в самом лучшем смысле слова. Только она решалась спорить с Баклановым.

- Нам нужна своя партия, - восклицал он, - у всех есть партия, и только у нас нет.

- Чушь собачья, гадость и провокация, - возмущалась Эська, - даже слушать неприятно. Если уж мы против власти, так незачем в неё и лезть.

- Слишком пафосно, - не унимался Бакланов, - систему нужно подрывать изнутри.

- Слишком просто, - не отставала Эська, - прогибаться под систему, даже с целью подорвать.

И тут поднялась Мара. Она вообще любила половину собрания зевать и в разные цвета красить ногти, а потом неожиданно подняться и ляпнуть какую-нибудь несусветную глупость; но в этот раз она сказала очень простую и очень важную вещь:

- А я-то беременна.

И тут все разом забыли про дискуссию и бросились поздравлять Мару, потому что ну ничего ж себе – смена, будущий новый член анархического общества; но всё испортил Совков, ни к селу ни к городу объявивший себя вторым участником торжества. Ну, ещё чего не хватало! Совкова поздравлять никто не стал, потому что кому какая разница, кто отец, когда речь о сыне «Чёрной Гвардии», и что за эгоцентризм такой, всё под себя заграбастать, загрести, да ну ещё бы – с такой-то фамилией.

Бедный Совков! Он хорошо знал математику, он прекрасно понимал, что по срокам ну никак не может быть отцом – и всё-таки ему хотелось хоть на миг ощутить себя причастным к прекрасному. Тщетны бывают скромные надежды.

Ну вот; после такого-то разговора Эська ехала домой в битком набитой электричке, потому что жила не возле штаб-квартиры, а чёрт знает где, и потом ещё нужно было пересаживаться и минут двадцать ждать следующую электричку; тут-то она его и увидела.

Ну, увидела и увидела, и в сторону отвела глаза, потому что и на лекциях по экономике, которые он вёл, отводила и старательно конспектировала дрожащей рукой; конспект получался кривым, но дословным.

Отвела глаза, вяло кивнула – что ему до неё? Но он узнал, ни с того ни с сего обрадовался, вспомнив подробный ответ на экзамене и умные чёрные глаза, блестевшие из-под очков с чудовищными диоптриями.

- Эсфирь! Ну, как устроилась? – поинтересовался, с грустью подумав, что такие, как правило, не устраиваются, такие вкалывают всю жизнь на глуповатых деловитых коллег.

- Да я…это…

Не рассказывать же ему про «Чёрную Гвардию»; а больше в Эськиной жизни ничего и не было. По счастью, ему и не нужен был ответ, он взялся рассказывать о себе; долгий, подробный пошёл рассказ, и долгий путь в электричке до другой совершенно станции, и осознание, и предложение пойти погреться, и вино из чайных чашек, и…

Дальнейшее Эська помнила смутно. Как жаркий, стыдный сон, как запретный яркий фильм сквозь пальцы заботливой мамы, закрывающие невинные детские глаза.

Потом она бурно и со всхлипами рыдала, завернувшись в простыню, запоздало пытаясь скрыть худое, жалкое тело.

- Ну, Эсь, - повторял он, ничего не понимавший, - ну ты чего, ну ты же сама хотела, Эсь…

- Это я от счастья, - ответила Эська и зарыдала ещё громче – от осознания собственной недостойности.

Тогда рассказывать продолжил он – Эська слушала и не слышала, вдыхая запах кожи, и поняла с его слов только одно – он собирается стать депутатом. Ну, не всё ли равно? Голова Эськина кружилась, и ничто в мире не имело значения.

***

Голова Эськина раскалывалась.

Надо открыть глаза, как бы ни закрывались обратно.

Потолок был другой.

И другие стены, в бурых обоях.

И сама Эська – другая, похмельная и голая.

Ой.

Значит, не приснилось.

Нашарила под диваном смятый ком из грубого белья и мятого серого платья, всегда так безукоризненно выглаженного. Торопливо оделась, скрутила волосы в скучный бабий узел.

Так.

Теперь надо выбираться отсюда.

Олег стоял в дверном проёме, прекрасный и прекрасно это сознающий.

-Ты куда?

- На работу, - не глядя на Олега, вяло отмахнулась Эська.

- Так сегодня ж выходной.

- Всё равно…диссертацию надо писать…и вообще…

- Кандидатскую?

Кандидатскую она защитила в двадцать три.

- Докторскую.

- Слушай, - сказал он, - а ведь нам нужны такие люди.

- Кому это – нам? – она брезгливо поджала губы. Она снова была анархисткой до мозга костей, она не собиралась ни с кем иметь дела.

- Но я же рассказывал, - обиделся он. – На лекциях ты как-то повнимательнее слушала.

Видел бы кто их со стороны – примерную студентку в сером платье-мешке и её полностью обнажённого преподавателя. Эська тряхнула головой, отгоняя посторонние мысли и заодно давая понять – никакого ей нет дела до Олега с его гешефтами.

Тогда он наклонился и поцеловал Эську в большой умный лоб.

Это было странно – в семье было не принято проявлять нежность к некрасивой девочке, а у всех остальных – тем более.

И Эська пропала.

***

- Пётр Алексеевич Кропоткин, - сказал Бакланов, - сделал очень правильный вывод. Приближает анархию тот, кто оставляет государство без работы. Но как быть при необходимом столкновении с государственными структурами?

Поводом к такой теме дискуссии послужило вот что. Накануне стали обсуждать, какое отчество вписать будущему ребёнку Мары в свидетельство о рождении. Совков, разумеется, предложил свою кандидатуру, за что его снова подняли на смех. Вообще после того, как он открыто объявил о своей всепоглощающей страсти к Маре, его репутация сильно упала.

Разозлившись, он заявил, что настоящему анархисту вообще не нужно свидетельство о рождении, как и любой другой документ государственного образца. Ладно ещё они, старшее поколение, вынужденное жить в отсталом несовершенном мире. Но человек новый, дитя грядущей, несомненно прекрасной эпохи, должен обходиться безо всей этой макулатуры.

- Ты торопишь события, - возражал Бакланов, - иногда приходится идти на компромисс. Вот, например, Эсфирь отказалась работать на благо государства, при этом имея красный диплом…

- Государственного образца, - заметил Совков.

- Ну и что? Человек получил образование, что несомненно пойдёт на пользу всей организации, а уж как она его получила – никого не касается. Браво, Эсфирь!

- А по-моему, как участник «Чёрной гвардии» она не имеет права пользоваться ничем, что предоставляет государство.

- А вот мы её и спросим, что она думает по этому поводу. Эсфирь!

Эська впервые в жизни прослушала вопрос. Недоумённо взглянув на спорщиков из-под очков, она тихо сказала:

- Я думаю, скоро весна.

- Вот именно, - вскричал Совков, - скоро весна новой жизни…

- Фу, как пафосно, - перебил Бакланов.

- А такие люди, как Эсфирь, по-прежнему обучаются в закоптелых учебных заведениях вместо того, чтобы заниматься самообразованием.

- И что же, - не унимался Бакланов, - это рабом государства быть нельзя, а потребителем – можно, раз уж пока оно существует.

- Вот из-за таких, как ты…

Эська тяжело вздохнула и прошептала себе под нос:

- Но ведь правда – весна…

***

Олег дозвонился ей на третьи сутки и часа два пытался втолковать две очевидные, на его взгляд, вещи:

1) Им нужно встретиться.

2) Анархо-синдикализм невозможен.

Я докажу ему, что он неправ, сказала себе Эська. Я только затем и встречусь, чтобы доказать, честное слово, только затем…

Зачем она одолжила у Мары лиловый топ и ядовито-зелёные туфли на высоченной шпильке – этого она не могла сказать. На каблуках она ходить не умела, а топу с чудовищным декольте явно не хватало содержимого, но Мара всё равно восхитилась, потому что сердце у неё было золотое, а красота почти всегда в глазах смотрящего. Олег, кажется, ничего не заметил. Разговор, который сначала не клеился, сам собой перерос в пламенный диспут, едва речь зашла о политике.

- Да пойми ты, дура ума! – кричал Олег, - в нашем обществе и отдельно взятой нашей стране анархо-синдикализм долго не протянет. Либо к власти придёт наша партия, что означает наилучший вариант развития событий, либо…либо…

Внезапно он побледнел и осел на пол.

- Что, что такое? – ахнула Эська, секунду назад называвшая его тираном и коррупционером.

- Сердце…

Потом приехала «Скорая», и в этот раз всё обошлось. А дальше – кто его знает? Ночью, лёжа на груди Олега, Эська слушала этот нервный, неровный стук.

И внезапно поняла – она сделает всё, что он захочет.

***

Подумаешь, говорила она себе, подкорректировала предвыборную речь. Подумаешь, пообщалась с электоратом. Подумаешь, оформила листовки. Подумаешь, теперь их раздаю. Ведь это же я так, просто, надо же помочь человеку. Ведь у меня же принципы, я состою в организации, а это так, временно. Всё равно кого-нибудь выберут, не его, так другого. Какая мне разница? Моё дело – маленькое, раздам листовки и…

Дверь, в которую она безо всякой надежды звонила минуты две, внезапно распахнулась.

На пороге стоял Бакланов.

- Вот оно как, значит, - сказал он.

И будто солнце взорвалось в груди Эськи. Или…

Сердце.

***

Женщин в анархической организации «Чёрная Гвардия» было немного. Да и что там делать женщинам? – презрительно поинтересовался сексист Рыбин.

А впрочем, ведь не зря само слово «анархия» женского рода. Как и другие важные, страшные, прекрасные слова. Любовь, например. Или смерть…

Так шептал себе под нос Совков. Он был пьян, и ему казалось – он говорит громко.

И да, забегая вперёд – у Мары родилась девочка.

Июль 2016.