Глава тридцать седьмая

Следы приближаются. Я вжимаюсь в стену кладовки, мое сердце стучит громко, как барабаны. Я не могу видеть, кто проник в дом, я могу лишь слышать его, и он все еще на кухне. Я внезапно вспоминаю, что оставила свою сумочку на кухонном столе, и слышу, как он раскрывает ее, рассыпая монеты на пол. О, Боже, пусть это будет всего лишь вор. Пусть он заберет мой кошелек и уйдет.

Должно быть, он нашел то, что хотел, потому что я слышу, как мою сумочку швыряют на столешницу. Пожалуйста, уходи. Пожалуйста, уходи.

Но он не уходит. Вместо этого он идет через кухню. Ему придется пройти мимо кладовки, чтобы добраться до остальной части дома. Я, застыв, стою в тени, не смея дышать. Когда он проходит мимо приоткрытой двери, через щель я мельком вижу его со спины: вьющиеся черные волосы, массивные плечи, квадратная голова. В нем есть что-то поразительно знакомое, но это невозможно. Нет, этот человек мертв, и его кости разбросаны где-то в дельте Окаванго. Затем он поворачивается к приоткрытой двери кладовки, и я вижу его лицо. Все, во что я верила последние шесть лет, все, что мне казалось, я знала, переворачивается с ног на голову.

Эллиот жив. Бедный, неуклюжий Эллиот, который сох по блондинкам, который спотыкаясь, ковылял по бушу, который всегда был предметом насмешек Ричарда. Эллиот, который утверждал, что обнаружил гадюку в своей палатке, гадюку, которую больше никто не видел. Я думаю о последней ночи, когда мои спутники были живы. Я вспоминаю темноту, панику, выстрелы. И последний женский крик: «О, Боже, у него ружье!»

Не Джонни. Это был не Джонни.

Он проходит мимо кладовки, и его шаги стихают. Где он? Стоит ли он рядом вне поля моего зрения, ждет ли, пока я обнаружу себя? Если я выйду из кладовки и попытаюсь проскользнуть через кухонную дверь, заметит ли он меня? Лихорадочно я пытаюсь представить задний двор за этой дверью. Он полностью огорожен, но где находятся ворота? Я не могу вспомнить. Я могу оказаться зажатой этой оградой, запертой в этом смертельном дворе.

Или я могу остаться здесь в кладовке и дожидаться, пока он найдет меня.

Я тянусь к банке на полке. Малиновое варенье. В моей руке банка кажется твердой и тяжелой, не так уж и много, но это единственное оружие, которое у меня есть. Я подкрадываюсь к двери кладовки и выглядываю.

Никого нет.

Я выбираюсь из кладовки в ярко освещенную кухню, где зажмуриваюсь от слепящего света. До задней двери всего около десяти шагов по полу, усеянному осколками.

Телефон взрывается звонком, громким словно вопль. Я застываю на месте, и включается автоответчик. Я слышу голос детектива Риццоли:

- Милли, прошу, возьмите трубку. Милли, Вы там? Это важно…

Через ее взволнованный голос я отчаянно пытаюсь вслушаться в другие звуки в доме, но я не слышу его.

Иди. Иди сейчас же.

Страшась выдать свое присутствие, я на цыпочках обхожу битое стекло. Девять шагов до двери. Восемь. Я уже на полпути из кухни, когда в нее влетает кот, скользя когтями по плиточному полу, громко звеня осколками.

Шум предупреждает его, и тяжелые шаги двигаются ко мне навстречу. Я на виду, спрятаться негде. Я бросаюсь к двери. Уже хватаюсь за ручку, когда руки сгребают мой свитер и дергают меня назад.

Я разворачиваюсь, вслепую замахиваясь на него банкой. Она врезается ему в голову и разбивается вдребезги, выпуская струю варенья, яркую словно кровь.

Он яростно взвывает и ослабляет хватку. Всего на мгновение я свободна и снова кидаюсь к двери. И снова мне почти это удается.

Потом он хватает меня, и мы оба, кружась, падаем на пол, поскользнувшись на стекле и малиновом варенье. Мусорная корзина опрокидывается, осыпая нас грязными обертками и кофейной гущей. Я поднимаюсь на колени и отчаянно ползу через рассыпавшийся мусор.

Шнур обвивает мою шею, стягивается, и дергает мою голову назад.

Я тянусь вверх, цепляясь за шнур, но он тугой, такой тугой, что словно лезвие вонзается в мою плоть. Я слышу его напряженное кряхтение. Я не могу ослабить шнур. Не могу дышать. Свет начинает меркнуть. Ноги больше не слушаются. Так вот как я умру, так далеко от дома. От всех, кого люблю.

Пока я прогибаюсь назад, что-то острое впивается мне в руку. Мои пальцы сжимаются вокруг предмета, который я едва ощущаю, потому что все тело немеет. Вайолет. Кристофер. Мне не стоило уезжать от вас.

Я выбрасываю руку назад, разрезая его лицо.

Даже сквозь туман, застилающий глаза и уши, я слышу его крик. Внезапно шнур вокруг моей шеи ослабевает. В комнате светлеет. Кашляя и задыхаясь, я выпускаю предмет, который держала, и он падает на пол. Это открытая банка с кошачьим кормом, края крышки которой острые, словно бритва.

Я заставляю себя подняться на ноги, и прямо передо мной возникает столешница с набором кухонных ножей на подставке. Он шевелится, и я поворачиваюсь к нему лицом. Ручейки крови стекают с его разрезанного лба, капая ему в глаза. Он кидается вперед, протянув руки к моему горлу. Частично ослепленный собственной кровью, он не видит то, что я держу. Что я вскидываю, когда наши тела сталкиваются.

Нож для разделки мяса погружается в его живот.

Руки, сжимающие мое горло, внезапно безвольно опускаются. Он падает на колени, на секунду застыв в вертикальном положении, его раскрытые глаза, его лицо – кровавая маска удивления. Его тело наклоняется в сторону, и я закрываю глаза, когда он падает на пол.

Внезапно я покачиваюсь сама. Я бреду через кровь и стекло и опускаюсь на стул. Моя голова падает на руки, и через рев крови в моих ушах я слышу другой звук. Сирену. У меня нет сил поднять голову. Раздается стук в дверь и голоса кричат: «Полиция!» Но я не могу пошевелиться. Только когда я слышу, как они входят в кухню, и один из них ошарашено произносит ругательство, я наконец-то поднимаю голову.

Двое полицейских маячат передо мной, оба уставились на бойню в комнате.

- Вы Милли? – спрашивает один из них. – Милли ДеБрюн?

Я киваю.

Он говорит в свою рацию:

- Детектив Риццоли, она здесь. Она жива. Но Вы не поверите, на что я сейчас смотрю.