Сознание

Л а с л о: То, как люди в современных обществах воспринимают себя, то представление, которое у них есть о человеческом существе как таковом, претерпело значительное изменение — даже только в течение одно­го этого столетия. И тем не менее распространенный в обществе образ человека все еще не дотягивает до того, который был бы адекватен жизни на этой маленькой и взаимозависимой планете. Каков же именно сегодня об­раз человека? И, особенно интересно, каков превали­рующий взгляд на природу его сознания? Ответы на эти вопросы могут играть решающую роль в поведении лю­дей в конкретных обстоятельствах.

Р а с с е л: Наш образ себя уже меняется. Согласно прежнему взгляду, люди неким образом отличны от ос­тальных созданий, мы особые, поскольку у нас есть соз­нание, а у других существ его нет. Такое умонастроение характерно не только для части научного мейнстрима, но и для классического христианства. Однако рано или поздно оно порождает трудные вопросы: что такого есть в человеческих существах, что делает их сознательны­ми? Каким образом сознание возникает из неодушевлен­ной материи?

Согласно новому подходу, обретающему все больше сторонников, различие между нами и другими сущест­вами состоит не в наличии сознания, а в степени его на­личия.

К примеру, собаки, по-видимому, чувствуют боль. Если бы мы так не считали, им бы не вводили анестети­ки, когда их оперируют. Кроме того, похоже, что во сне они видят сновидения. Они умеют узнавать людей и места и действовать, преследуя конкретные цели. Заяв­ление о том, что собака лишена сознания, что ее опыт не имеет внутренней составляющей, было бы так же смехо­творно, как утверждение, что сознания нет у моего сосе­да, живущего через дорогу. Нас отличает от собак не са­мо сознание, а то, что в нем происходит. Мы, люди, спо­собны думать словами, рассуждать, постигать мир, в ко­тором живем, можем думать о будущем и принимать

решения, и мы осознаём себя и сам тот факт, что у нас есть сознание.

То, что говорилось о собаках, верно и в отноше­нии других млекопитающих — кошек, лошадей, дель­финов, — все они обладают внутренним переживанием мира. Я думаю, оно есть и у птиц, змей, лягушек, рыб. Все они позвоночные, у них есть мозг, позвоночник и органы чувств, принципиально схожие с нашими. Во­прос не в том, почему у нас есть сознание, а как далеко вниз по эволюционному древу распространяется осоз­нанность.

Мне трудно решить, где провести эту черту. У на­секомых есть простая нервная система. Почему бы и им не иметь сознание, пусть даже оно равняется лишь крошечной доле нашего? Может быть, нервная система не порождает сознание, а лишь усиливает его. Может быть, даже отдельная клетка обладает какой-то зача­точной формой сознания. Даже если по сравнению с богатством известных нам переживаний оно ничтожно, можно ли утверждать, что у нее нет вообще никакого сознания?

С этой точки зрения, сознание не эволюционирует, но является свойством, присущим жизни. Эволюциони­рует, как я сказал, лишь степень обладания сознанием.

Л а с л о: Именно это я и имел в виду, когда мы го­ворили о переживаниях боли и радости в контексте эти­ки и морали. Я склонен подозревать, что даже молекулы и атомы обладают какой-то формой внутреннего измере­ния, неким элементом, напоминающим субъективное переживание. Эта мысль, конечно, не нова; она хорошо известна из истории философии — как на Востоке, так и на Западе.Однако можете ли вы поподробнее разъяснить идею универсального сознания, степень выраженности кото­рого составляет субъект эволюции?

Р а с с е л: В понимании универсальной природы сознания полезной аналогией может послужить картина, написанная на холсте. Какова эта картина — зависит от красок, от качества кистей, от вдохновения художника. Но какая бы ни писалась на холсте картина, простая или сложная, холст — тот же, и он совершенно необходим. Без холста не было бы и картины. Точно так же облада­ние сознанием является необходимой предпосылкой лю­бого переживания. Варьируются лишь образы, возни­кающие в сознании. Простейшие организмы переживают простейшие картины реальности. Существа с эволюцио­нировавшими органами чувств могут более детально пе­реживать мир в своем уме. Чем сложнее нервная систе­ма, тем глубже обработка сенсорных данных и целостнее картина реальности.

Главной причиной, по которой человеческое созна­ние разительно богаче, чем сознание других животных, является тот факт, что мы развили речевую способность. Используя слова, то есть в сущности — символы, мы можем сообщать друг другу различные аспекты своего опыта. Это означает, что мы умеем делиться друг с дру­гом своими переживаниями. Собака обучается главным образом на собственном опыте, свое познание мира она вынуждена строить с самого нуля. Люди учатся не толь­ко на собственном опыте, но и на опыте других. В ре­зультате мы сформировали коллективный корпус знания, значительно превосходящий все, чего мог бы достичь в одиночку каждый отдельный индивид. Поэтому у нас есть образование. Мы стремимся передавать своё пони-

мание другим, чтобы они могли извлекать пользу из чу­жого опыта.

Вероятно, самым важным следствием развития язы­ка является способность мыслить. Мы используем язык не только для общения друг с другом, мы пользуемся им и во внутреннем измерении, мысля словами. Из этого развилась способность рассуждать, думать о прошлом, воображать будущее, делать выбор, думать о своих пе­реживаниях. Из этого возникло и самосознание: мы соз­наем, что мы сознаем; мы осознаём тот факт, что у нас есть сознание.

Л а с л о: Способность осознавать свою способ­ность осознавать — так называемое “рефлексивное соз­нание” — открывает тому, кто им обладает, воистину новое измерение.

Р а с с е л: Само-рефлексирующая природа нашего сознания открывает нас для восприятия божественного. Та или иная форма чувствительности, которую разделя­ют все чувствующие существа, близка к мистическим представлениям о Боге. На протяжении всей человече­ской истории, в самых разных культурах, мистики неод­нократно заявляли о единстве своей личной идентично­сти и Бога. В индуистской философии это находит свое отражение в концепции единства Атмана, то есть сущно­сти нашего сознания, и Брахмана — сущности и источ­ника всего бытия. В христианской традиции именно это прозрение, судя по всему, стояло за фразой, как “Л есмь Бог”, хотя для многих мистиков такие высказывания оканчивались неприятностями с церковью, считавшей их еретическими.Сегодняшняя наука не слишком много внимания обращает на эту универсальную природу сознания. Она все еще находится в плену старой модели, согласно которой пространство, время и материя составляют первичную реальность, а сознание каким-то образом возникает из них. Но по мере того как наука будет от­носиться к теме сознания все более серьезно, ей по­степенно придется разработать иную парадигму, в ко­торой сознание рассматривается как столь же первич­ное качество реальности, как пространство, время и ма­терия. И тогда она откроется для нового понимания то­го, о чем тысячелетиями говорила религия. Это будет уже не классический Бог — этакий старик на небе­сах, — а представление о Боге, прекрасно согласую­щееся с научным пониманием мира. Именно тогда нач­нут происходить по-настоящему интересные перемены. Сейчас они еще не начались, но я верю, что мы к ним идем.

Г р о ф: Пит, многие представители основной части научно-материалистического мейнстрима категорически не согласились бы ни с чем из того, что вы говорите. На­пример, с тем, что способность к осознанности пронизы­вает все живое и все сущее, что наша глубочайшая сущ­ность божественна. Я помню ряд экстремистских заяв­лений, сделанных после того, как Норберт Винер сфор­мулировал основы кибернетики. Например, когда была сконструирована механическая лиса, способная пресле­довать кролика, не имея никакого субъективного пред­ставления о его существовании, было всерьез высказано предположение, что все животные на самом деле таковы, что они всего лишь механические системы, лишенные всякого субъективного осознавания и ведомые лишь

сложными последовательностями стимулов и реакций. Отказать в сознании людям было труднее, ведь мы все переживаем его.

То, о чем вы говорите, не является всего лишь мета­физическим теоретизированием или псевдофилософской спекуляцией. Материалистические критики не в состоя­нии принять в расчет факт наличия эмпирических свиде­тельств, подтверждающих этот постулат. Как я ранее говорил, в неординарных состояниях сознания очень часто переживается осознаваемое отождествление с дру­гими формами жизни, включая вирусы, растения и даже различные неорганические аспекты космоса. Можно возразить, что все это не является прямым доказательст­вом того, что все вокруг нас наделено сознанием. Но, в любом случае, существование подобных надличностных переживаний позволяет предположить такую возмож­ность. Столь же неоспорима и наша способность пере­живать свою идентичность с божественным. Она неод­нократно подтверждалась современными исследования­ми сознания.

Я не в состоянии вообразить какую-либо убеди­тельную теорию, которая могла бы предложить трезвое материалистическое объяснения существования, приро­ды и содержания всех таких переживаний. Поэтому во­прос, к которому вы, Эрвин, несколько раз возвраща­лись в ходе этих двух дней, — каково происхождение таких переживаний и их соотнесенность с реально­стью, — носит критический характер. Открывают ли они какую-то глубочайшую истину о природе реально­сти, или же это всего лишь фантазии и галлюцинации? Сорок лет исследования этих захватывающих феноме­нов убедили меня в том, что их следует воспринимать всерьез.Традиционная академическая наука описывает лю­дей как животных и биологических мыслящих машин. Наши переживания и наблюдения в повседневном со­стоянии сознания заставляют нас считать себя ньюто­новскими объектами из атомов, молекул, клеток, тканей и органов. Но надличностные переживания явственно демонстрируют, что каждый из нас может также прояв­лять качества бесконечного поля сознания, выходящего за пределы пространства, времени и линейной причин­ности. Некая новая универсальная формула, в духе кор-пускулярно-волнового парадокса современной физики, возможно, будет описывать человека как существо пара­доксальное, имеющее два дополняющих друг друга ас­пекта: с одной стороны, он способен проявлять качества ньютоновского объекта, с другой — характеристики бес­конечного поля сознания. Каждое из этих описаний со­ответствует тому состоянию сознания, в котором ведется наблюдение.

Л а с л о: Любопытно, что в последние два года термин “сознание” стал использоваться для того, что обычно принято было называть “разумом”, либо просто чувствительностью или субъективностью, свойственной живым организмам. В большей части ранней литературы “сознание” приписывалось исключительно человеческо­му качеству самосознания. Если вы обладаете сознани­ем, значит, вы осознаете свои собственные мысли и ощущения. В этом контексте можно говорить только лишь о сугубо человеческом свойстве, поскольку вме­стилищем авторефлексивного сознания, судя по всему, является новая кора головного мозга, а она в достаточ­ной степени развита лишь у человека, хотя, похоже, к этому идут в своей биологической эволюции и некото-

рые высшие приматы. Однако субъективность — не то же самое, что рефлексирующее сознание; это лишь спо­собность ощущать что-либо. Я полагаю, что она есть у любой существующей и эволюционирующей в природе системы.

Как отметил Пит, в нашем способе приписывать способность к субъективности в природе нет четкой гра­ницы. Если вы считаете, что ваша собака обладает субъ­ективностью, то вы должны признать ее и за вашей мышкой — и так далее, вниз по эволюционному древу. Тогда следует признать эту способность и у простейших живых организмов, а в таком случае — почему не у их составляющих, то есть макромолекул, молекул и атомов? Семена сознания должны присутствовать во вселенной, они должны быть повсюду.

Р а с с е л: Да, сознание — столь же фундаменталь­ное качество вселенной, как материя, пространство и время.

Л а с л о: С течением времени и в ходе эволюции сознание становится все более конкретным. Замеча­тельным достижением нашего биологического вида яв­ляется тот факт, что наш мозг и наш организм развили вездесущие для природы семена сознания в способ­ность авторефлексии. Это подобно добавлению устрой­ства мониторинга, хоть и не настроенного в соответст­вии с картографией мира за пределами тела, но обла-. дающего тем не менее своей картой описания карты мира.

Р а с с е л: Именно это авторефлексирующее созна­ние и делает людей особенными. Не думаю, что такаяспособность есть у других существ. По крайней мере, собаки и кошки не рассуждают подобно нам. Может быть, это умеют делать дельфины и киты, но на данный момент мы очень мало знаем о том, что происходит в их умах.

Л а с л о: Согласен. Потому у нас и есть персональ­ная идентичность, что, осознавая самих себя, мы спо­собны воспринимать себя частью мира. Разумеется, мы способны и впадать в заблуждение, полагая себя отдель­ными от мира или находящимися в оппозиции к нему. Мы можем говорить: это — я, это моя кожа, в которой заключено это “я”, а все остальное — не я. Мы можем считать все, что “не я”, радикально отличным от того, что есть “я”. Мы можем увязнуть в этой эгоцентриче­ской ловушке и во всех связанных с ней ограничениях и запретах. Но можем ли мы, по большому счету, на самом деле знать что-либо, что не является нашим собственным умом и сознанием? В материалистическом воззрении авторефлексирующее эго становится радикально отде­ленным от мира.

Г р о ф: И все же люди, занимающиеся глубоким самоисследованием, используя необычные состояния сознания в медитации, эмпирической психотерапии или при ответственном употреблении психоделиков, спо­собны развить четкий и единый взгляд на себя и реаль­ность. Это же происходит в случае мощных спонтанных переживаний такого рода — духовных кризисов или околосмертного опыта. Для этого нового подхода к жизни особенно характерны чувство глубочайшей связи с другими людьми, с другими видами и природой, оза­боченность планетарным будущим и духовностью все-

ленной и всеобъемлющей природы. Другие важные его составляющие — поворот к обновляемым источникам энергии, потребность очищать окружающую среду и тенденция к возврату к естественным циклам. Иными словами — переориентация на такие виды деятельно­сти, которые критически необходимы для жизнеспо­собного будущего.

Р а с с е л: Язык и мышление, возможно, дали нам чувство себя. Однако в большинстве своем мы лишь на­половину пробуждены, лишь наполовину осознаем, кем мы на самом деле являемся. Здесь есть свои помехи. Как уже упоминалось, мы обычно выводим свое чувство идентичности из того, что мы делаем, чем мы обладаем, как нас воспринимают другие и какова наша роль в ми­ре. Такая идентичность — выведенная из чего-то, не са­модостаточная — очень хрупка и всегда зависит от воли обстоятельств. Усилия по ее поддержанию и укреплению то и дело ввергают нас в различные виды неадекватного и разрушительного поведения. Духовные традиции во всем мире единодушно утверждают, что мы должны в большей степени пробудиться к более глубокой само­идентичности и распознать, кем мы являемся на самом деле. Лишь в этом случае мы обнаружим подлинную свободу.

Если придерживаться такой точки зрения, духовную практику можно считать способом преодоления ущерб­ности языка, возможностью реализовать свой подлинный потенциал разумных существ.

Г р о ф: Ваши слова, Пит, вызвали во мне воспо­минание о разговоре, который был у меня много лет назад с одним человеком. Это было сразу после психо-делической сессии, в которой ему пришлось глубоко пересмотреть взгляд на смысл своей жизни. Во время этого переживания он осознал, что многое из того, что он совершал в жизни, было лишено подлинности и не приносило ему удовлетворения и душевного мира. Его поведение в целом диктовалось его собственными не­осуществленными мечтами, ожиданиями его родителей и попытками постоянно что-то доказывать им и себе. Он обнаружил также, насколько сильно программы его поведения были впечатаны в него его культурой, как много в нем было сформировано внешним давлением и обстоятельствами.

Делясь со мной, он сказал: “Знаете, мне кажется, самая главная задача в нашей жизни — открыть для се­бя сознание настурции”. Я, разумеется, его не понял, поскольку он только что придумал этот термин — “сознание настурции”, — и попросил разъяснить. “Это не обязательно должна быть именно настурция, — от­ветил он. — Может быть любой другой цветок или растение. Просто взгляните на них! Все они находятся в непосредственном контакте с землей, с солнцем, с дож­дем. Они просто делают свое дело. Настурция не стре­мится быть розой. Ее не волнует, как она окончит свои дни — в свадебном букете или в миске с салатом, съест ее кролик или наступит корова”. Мы продолжали разг говор. Он сказал, что, как ему кажется, за всеми этими неадекватными программами, которые навязывают нам обстоятельства нашей жизни, стоит некий конкретный космический сценарий — свой для каждого из нас. Именно это понимание и явилось для него открытием “сознания настурции”. Когда мы обнаруживаем, что это такое, и делаем это ведущим принципом для себя, жизнь становится творческой, удовлетворяющей и лег-

кой. Джозеф Кэмпбелл говорил об этом как о “следова­нии своему блаженству”.

Л а с л о: Когда появляется рефлексирующее соз­нание, возникает способность придавать жизненному опыту смысл, и он не обязательно должен совпадать с материалистическим здравым смыслом в духе западной цивилизации. Полагаю, что собака или другое животное воспринимает внешние объекты непосредственно, не размышляя о них. Такой способ восприятия влияет на многое. Ошибки, совершаемые животными, исправля­ются естественным отбором. К примеру, если кролики регулярно будут принимать змею за палку, этот род кроликов быстро вымрет. Мы же, люди, то и дело за­блуждаемся в своем восприятии себя и окружающей среды и отделываемся всего лишь компенсацией, кото­рая не превращает ошибочного взгляда в правильный и к тому же затрудняет возможность обнаружить ошибку. В результате у нас есть возможность иметь различные взгляды на себя и на мир. Некоторые из этих взглядов более функциональны в плане нашей выживаемости, чем другие.

Разумеется, за функциональностью стоит философ­ский или метафизический вопрос о конечной истине. Способность задавать такой вопрос, не умея с уверен­ностью ответить на него, является чисто человеческим испытанием. Вследствие того, что мы можем судить о мире лишь через призму своего восприятия и интерпре­тации, у нас есть доступ лишь к своим собственным картам мира, а не к реальности, как она есть. Однако совершенно очевидно, что некоторые мировоззрения и концепции не только больше способствуют выживанию и развитию, чем другие, но и с большей вероятностьюсоответствуют истине. И в наших же собственных ин­тересах перейти к этим “лучшим” интерпретациям. Они дают нам самые последовательные и глубокие ответы на вечные вопросы, которые все мы рано или поздно задаем.

В то же время мы обнаружили, что возникновение сознания действительно является эволюционным шагом, приближающим нас к фундаментальным истинам о са­мих себе и о мире. Эти истины являются частью куль­турного наследия современного человечества, и тем не менее в ходе развития материалистической науки и ос­нованной на ней технологической цивилизации, они сис­тематически игнорировались или подавлялись. В на­стоящее время, когда перед наукой, так же как и перед обществом, стоит задача совершения следующего эво­люционного скачка, перед нами открывается перспекти­ва обнаружения и повторного открытия глубоких про­зрений о жизни, космосе и сознании. В наши времена очень интересно жить, а также вступать в диалог и дей­ствовать.

Однако время позднее, и наш собственный диалог нам пора заканчивать. Мы провели два захватывающих дня, охватив в своем обсуждении широчайший спектр тем — от личного развития до эволюции всего челове­чества. Начав с вопросов о шансах на достижение мира во всем мире, мы вновь и вновь возвращались к выводу о том, что эволюция нашего сознания является ключом к достижению мира и к нашему индивидуальному и коллективному выживанию и развитию. Несмотря на крайне серьезный характер затронутых нами проблем, мы не погрязли в пассивном пессимизме, а обнаружили на горизонте светлую точку: перемены, происходящие в эти дни в человеческих ценностях, в мышлении, в миро-

воззрении — иными словами, в сознании людей. Мы на­звали этот процесс “революцией в сознании” и справед­ливо усмотрели в этом явлении позитивный знак нашего времени, признак того, как человечество, как культур­ный и биологический вид, отвечает на угрозы и задачи, стоящие перед ним в эти решающие и интригующие времена.ПОСЛЕСЛОВИЕ

ДАЛЬНЕЙШИЕ

РАЗМЫШЛЕНИЯ

Эрвин Ласло любезно попросил меня внести в эту весьма поучительную книгу свои размышления. Присту­пив к работе, я обнаружил, что мысли уносят меня к дням детства. “Революция в сознании” представляет со­бой запись обсуждений, которые вели в Сосалито и Сан-Франциско Эрвин Ласло, Питер Рассел и Станислав Гроф. Помню, что Сосалито находился на другом конце маршрута парома, который отправлялся с Маркет-стрит в Сан-Франциско. По выходным очередь к нему тяну­лась на несколько миль, и возможности попасть на па­ром приходилось ждать часами. В те относительно не­винные времена десятки тысяч жителей Сан-Франциско, взяв в дорогу пакеты с едой, отправлялись в путь, чтобы исследовать леса Мюир-Вудс и гору Тамалпейс. Забав­ный локомотив с вертикальными клапанами тянул за со­бой небольшой поезд с открытыми вагончиками. Когда дорога шла под уклон, поезд скользил по рельсам, ведо-

мый лишь силой гравитации. Эти воспоминания, вместе с чтением книги “Революция в сознании”, с особой си­лой всколыхнули во мне вопросы, которые мучают меня всю жизнь.

Я считаю, что мы по сути стали бессознательны­ми. Изменить такое положение вещей не означает только лишь пуститься в путь с целью обретения но­вых измерений сознания. От нас фактически требуется отказ от возведенной нами вокруг себя брони эгоцен­тризма и возврат к почти бессознательному состоя­нию, в котором только и можно обнаружить встроен­ное в нас родство со Всем, частью которого мы явля­емся.

Если мы хотим предотвратить то, что многие из нас воспринимают как почти неотвратимое коллектив­ное самоубийство, мы должны научиться позволить существующему во всех нас потенциалу проявлять се­бя. Рождаясь, мы вносим в свою жизнь память своего вида, генетическую структуру, универсальное осознавание бесконечности и способность слушать самих себя. Мы учимся использовать свои органы чувств, развивая способность ценить и творить искусство и музыку; мы развиваемся интеллектуально, приобретая знания и навыки, и живем, выражая себя в меру своих возможностей. И, несмотря на все это, мы не знаем, как выразить обитающее внутри нас чувство беско­нечного. Мы стремимся превратить его в нечто неве­роятно ощутимое, вещественное и мощное, чтобы об­рести всецелый контроль над собой и своим миром. По-видимому, дать выразиться этому чувству вечно­сти, не исказив при этом своих стремлений, можно лишь через художественное и творческое выражение, через творение бесконечно прекрасных произведений, доказывающих, что творчество способно искупить плотские и неочищенные проявления жизни. Я бы ска­зал, что без искусства и без смирения наше чувство бесконечного обречено выражаться лишь в непрерыв­ном стремлении к бесконечной власти, к обладанию, к доминированию, к полному контролю. Когда господ­ствует эго, наша жажда власти практически неограни­ченна, и отдельного человека мы можем рассматри­вать лишь в качестве “винтика в машине”. Но за пре­делами эго в каждом из нас есть самость с ее знанием тайны живых клеток, с верой в возможность мистиче­ского союза со Всем.

Пусть даже эта вера бессознательна, мы тоскуем по возврату к божественному опыту. Он требует опре­деленных жертв, и акты самопожертвования с целью умилостивить богов были хорошо известны во мно­гих “примитивных” обществах. Однако в нашем об­ществе Богом является Маммона — деньги и коммер­ция. И жертва, которую мы ей приносим, глобальна. Например, национализм поощряет в людях убежде­ние, что их долг — жертвовать собой и другими для защиты священных символов и принципов, что при­дает национализму сакральную значимость. Чаще всего в жертву приносятся женщины и дети — это де­лается с той же устрашающей частотой, как в про­шлом, хотя, возможно, в менее ритуалистической ма­нере. В некоторых местах мусульманские дети верят, что высшей наградой является смерть, и сотни тысяч их, мобилизованные для роли замечательных, надеж­ных убийц, идут (или ведомы) к своей гибели. Да, всем нам присущи божественный зов, послушание, идеалы, но все организовано для службы сознательно­му Дьяволу. Мы осознаем принцип универсального единства, но используем его в самых отвратительных, одержимых невежеством и узостью, самоубийствен­ных целях.

Наша система правосудия, которая зиждется на на­казании, а не на защите жертв и реабилитации и покая­нии обидчиков, порочна в самой своей основе. В возмез­дии слишком мало шансов на перевоспитание или ис­правление. Законы, произвольным образом определяю­щие различные степени наказания, практически беспо­лезны — как и армия адвокатов, крючкотворствующих вокруг не поддающихся расшифровке правовых текстов, и судей, не имеющих никакого морального права судить каждый случай в меру собственных достоинств и недос­татков. Со времен Нюрнберга предпринимались попытки создания всемирного суда, но на самом деле спасать жизни и улучшать свои шансы на защиту мировых циви­лизаций и культур мы можем лишь превентивной дея­тельностью.

Наши природные ресурсы смогут поддерживать жизнедеятельность населения лишь до определенного предела. Даже при более развитой демократии с пред­ставительством преследуемых, слабых, больных, необра­зованных и уязвимых мы бы не смогли помешать более сильным и безжалостным захватывать пищу, землю, во­ду и другие ресурсы. У нас имеются обширные гумани­тарные ресурсы — сострадание, вина, обязанность, эти­ческие кодексы и религии. Деньги представляют собой подлинно демократическую силу, поскольку доллар остается долларом, независимо от того, кому принадлежит рука, которая его держит, и, тем не менее, гнет денег так велик, что они способны покупать целые народы. По­этому критически важно создание свободных от денег зон для поощрения активных и независимых взаимоот­ношений.

Есть большое сходство в методах убеждения, к ко­торым прибегают реклама, политическая пропаганда и религия. Их поведение стало идентичным — манипулятивным и вводящим в заблуждение, чаще всего оно сводится к невыполнимым обещаниям. К примеру, и Китай, и США стремятся к накоплению мощи, необхо­димой для эксплуатации и контроля природных и чело­веческих ресурсов. Под давлением безжалостных об­стоятельств такая ситуация может обернуться войной. Когда наши самые негативные наклонности получают теоретическое оправдание или благословляются некими идеалами, и когда нам не остается ничего иного, кроме как следовать им, мы оказываемся наедине со своей со­вестью.

Как вопреки, так и благодаря колоссальным дости­жениям медицины, психологии, сельского хозяйства, питания, технологии, средств коммуникации и индуст­рии досуга, люди сведены до положения “электриче­ских батареек”. В результате мы можем стать легкими жертвами катаклизма, масштабы которого будут напо­минать эпидемии прошлого. Катастрофу могут вызвать самые разные причины. По сути, она уже началась: банкротство, безработица, заболевания, голод, соци­альный хаос — все это существует на сегодняшний день и в США, и в менее обеспеченных странах. Если мы хотим выжить на индивидуальном и глобальном уровне, нам на самом деле необходима новая система ценностей.

Вопрос в том, способны ли мы извлечь все необходимые уроки и избрать наиболее гуманный путь, не по­родив при этом таких негативных последствий, как ра­диация, мстительность, разрушения или психологический ущерб? Перефразируя знаменитое высказывание Вудро Вильсона, можем ли мы сделать мир “безопас­ным для доброты”, а не только “для демократии”? Хо­рошие ценности — это те, которые воздействуют пози­тивно на самое большое число людей, — поощрение, понимание, терпение, спокойное мужество — это ценности, заслуживающие доверия и мало подверженные коррозии и износу. Артисты, мечтатели и изобретате­ли играют ключевую роль в борьбе с предрассудками и насилием, особенно прививая идеи и ценности де­тям. К примеру, мой проект MUS-E, несущий музыку и искусство в европейские школы, продемонстриро­вал, как такое новшество может помочь изменить сознание.

Понятия, которые людям особенно трудно усвоить, это умеренность, чувство пропорции и понимание своих ограничений. Трудность состоит в расширении времени и пространства, необходимом для того, чтобы перейти от охоты на жертву к защите жертвы, от пребывания здесь и сейчас — к более широким измерениям, где сострада­ние преграждает путь жадности. Можем ли мы создать такую систему, которая поможет лам быть добрыми и смелыми, снисходительными и решительными, доверчи­выми, но реалистами, мудрыми и щедрыми, а не неуём­ными и эгоистичными? Можем ли мы позволить творческим, артистическим, эстетическим принципам руково­дить нашими ежедневными поступками и поведением? Можем ли мы прекратить пичкать своих детей предрассудками и страхом? Можем ли мы устранить насилие и жестокость из наших фильмов, книг, мыслей и стремле­ний, или же это наш способ готовиться к надвигающим­ся катастрофам?

Я верю в единство “внутреннего” и “внешнего”. Как сказал великий немецкий философ Костантин Бруннер, все является степенью сознания. Из науки мы знаем, что радиация может распространяться в те­чение световых лет; возможно ли, что мы, как вибри­рующий нейтрон, пронизываемся “сознанием”? Может быть, именно так мы можем добиться революции в сознании — порождая и поощряя новые установки и убеждения, постепенно просачивающиеся в наши мысли, в наши действия и в наши институты — меди­цинские, психологические, философские, научные, коммерческие, банковские, религиозные, художественные. Мы должны проживать свою жизнь, полно­стью осознавая других людей, животных, потенциал нашего собственного ума, красоту искусства и радость истинного общения, в котором равное значение имеет время и место сообщения, тот, от кого оно исходит, и тот, кто его получает. Именно так распространяется творение в разные ситуации и обстоятельства. Одним из результатов этого процесса является обесценивание идеи оригинальности: мы видим, как определенные идеи и изобретения возникают одновременно в уда­ленных друг от друга местах. Меня поражает то, как часто “подобное притягивает подобное”, как хорошее (или плохое) накапливается, достигая совместного коллективного эффекта. Особенно радует, когда пози­тивный и благотворный взгляд на вещи начинает про­никать в другие установки или просто распространяется на все сообщество. Бывают и противоположные примеры, например, когда мы оказываемся узниками собственной фракции, группы людей с узким, фунда­менталистским кругозором, когда наш досуг узурпи­руется на основе разных деструктивных уловок, когда наши сны становятся кошмарами, лишенными внут­реннего равновесия и покоя. Легко можно счесть тер­рориста высоко мотивированным, экстатичным, бес­корыстным мучеником, но если им руководит жажда мести, то он ничего не может дать ни себе, ни челове­честву.

К счастью, мы идем к великим объединяющим принципам. Я верю в универсальную религию простых истин, соответствующую нашему времени. Главное на­правление научного исследования и его практических приложений сдвинулось от осязаемого к неосязаемо­му, от механического к электрическому, от силы угля к силе, заключенной в атоме. В медицине наше пони­мание охватывает сейчас разум и мозг; мы отчетливо осознаем прогресс от тела к разуму, а теперь и к жи­вой клетке, к ее химии и электронике. Возникает не­кий общий смысл и цель жизни по мере того, как мы открываем его неизбежное возникновение в идеальных условиях. Мы начинаем понимать упорную волю жиз­ни к существованию и в конечном счете — к пережи­ванию божественного через рост сознания, коммуни­кации и признания хода жизни и смерти, непрекра­щающейся последовательности и непрерывности жиз­ней и смертей.

Мне необходимо быть окруженным любовью и до­верием, и я должен уметь помогать и наставлять в той же мере, в какой нуждаюсь в том, чтобы помогали мне и наставляли меня. Возможности учиться, оказывать помощь, приносить пользу — бесконечны. Мы должны почитать эту священную часть жизни, которую состав­ляют мечты, размышления, медитация, постижение, молитва — все эти способы использования свободного времени, которые усмиряют эго и расширяют сознание. В том, что касается понимания другого человека и забо­ты о нем, эго тоже ограничено. Нужен более высокий уровень. Цель жизни — учиться, давать, получать удов­летворение, быть довольным, знать, делиться, находить удовлетворение в любви и благодарности других, в соб­ственном понимании, в собственном здоровье, в способ­ности творить и пребывать в атмосфере потребности друг в друге. Доверие, дружба, изобилие, несдержан­ность и радость столь же необходимы для цивилизован­ного существования, как и юмор.

Способны ли мы начать двигаться вперед по-новому, в соответствии со “вспомогательной техноло­гией”, ради себя самих и, особенно, ради “третьего ми­ра”, как предлагает Э.Ф. Шумахер в своем прозрении “маленькое прекрасно”? Направление, которое мы должны избрать, очевидно; средства, понимание, даже руки, умы и сердца — все это уже есть. Чего же недос­тает? Нам надо отказаться от летаргии и дурной при­вычки, от менталитета козла отпущения, от предрас­судков. Нам нужна определенная доля выдержки, а также добрая порция вдохновения. А еще нам надо как можно быстрее признать, какое глубокое удовлетворе­ние мы испытываем, когда видим счастливых детей, когда по всему миру у нас есть друзья, которые нам до­веряют, когда мы справляемся со своими страхами, ко­гда нас захватывает радость творческого существования, когда мы узнаём новое, и какое воодушевление мы можем пережить, видя, сколь многого мы способны достичь для самих себя, благодаря самим себе, для дру­гих и для общего блага.

Иегуди Менухин

(выдающийся американский скрипач. — Прим. пер.)

ЛИТЕРАТУРА