Сдвиг сознания в обществе, сдвиг парадигмы в науке

Л а с л о: Как с очевидностью вытекает из всего, сказанного нами этим утром, все мы единодушны в том, что необходимы фундаментальные перемены в сознании и что, по некоторым признакам, такие перемены уже происходят. Не следует ли нам, в свете определенных аспектов этого процесса, задаться вопросом о том, како­во главное различие между тем видом сознания, которое необходимо, и тем, что все еще главенствует на сего­дняшний день?

Г р о ф: В нынешнем кризисе я вижу два элемента, требующих радикального изменения в сознании. Один из них свойственен человеческой природе с незапамятных времен, второй является продуктом современной эпохи.

В человеческой истории всегда доминировали не­обузданное насилие, “злобная агрессия” — по опреде­лению Эриха Фромма — и ненасытная жадность и стя­жательство, постоянное желание иметь все больше и больше. На протяжении столетий мы наблюдаем расо­вую, культурную, политическую и религиозную нетер­пимость, время от времени взрывающуюся в войнах и кровавых революциях, нашествиях, завоеваниях и гос­подстве.

В наши дни эта ситуация усугубляется вкладом ма­териалистической науки и ее глубокого идеологического воздействия. Господствующее научное мировоззрение в некотором смысле поддерживает жизненную стратегию, основанную на индивидуализме и соревновательности, а не на синергии и сотрудничестве. В контексте дарвини­стского и фрейдистского мышления вполне естественно, законно и приемлемо преследование эгоистических це­лей за чужой счет. Это отражает нашу истинную приро­ду, основанную на примитивных инстинктах, и полно­стью согласуется с дарвинистским принципом: “выжи­вает сильнейший”.

Налицо также далеко идущие экологические по­следствия действия старой парадигмы, то отношение к природе, о котором говорил Пит и которое впервые сформулировал Френсис Бэкон. Это беспощадная экс­плуатация природы, расхищение необновляемых ресур­сов, глобальное загрязнение среды. Поэтому нам необ­ходимы новые стратегии, которые сделают возможной трансформацию таких деструктивных человеческих тен­денций, как злобная агрессия и ненасытная жадность, а также всесторонний пересмотр существующей системы ценностей и научного мировоззрения. В нашей культуре, для которой характерно непомерное, зачастую необоснованное и нереалистичное почитание науки, нельзя пере­оценивать значение смены парадигмы.

Л а с л о: Стэн, вы говорите о нынешнем почитании науки, упомянув в то же время господство картезианско­го, бэконианского и ньютоновского взглядов. Мне ка­жется, что мы питаем пиетет к полностью отжившей науке.

Г р о ф: Да, проблема именно в этом.

Л а с л о: Одна из трудностей в развитии и распро­странении нового сознания заключается в его неизбеж­ном противостоянии доминирующему мировоззрению, поскольку речь идет о воззрении научно-технического истеблишмента. Поэтому необходимо также обновление наших представлений о том, что на самом деле сообща­ют нам науки. Ведь по сути общество в целом отстает от ведущего края научной мысли.

Г р о ф: Именно это я и хотел сказать. Престиж науки необычайно высок, но то, что большинство людей подразумевают под наукой, является ньютоновско-картезианской парадигмой, центральное место в которой занимает монистический материализм. Такой способ мышления порождает для нас ужасные последствия — как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. Поэтому так важно, чтобы глубокая внутренняя транс­формация сочеталась с пересмотром устаревшего науч­ного мировоззрения. В связи с этим, Эрвин, я считаю, что работа, которую вы ведете, чрезвычайно важна для нашего будущего. Помимо того, что она предлагает бли­стательный синтез таких уже существующих общих концептуальных теорий, как концепции Дэвида Бома, Руперта Шелдрейка и Ильи Пригожина, она делает воз­можным преодоление разрыва между наукой и духовно­стью. Наука с отчетливо антидуховной установкой в об­ществе, где она пользуется громадным уважением и ав­торитетом, заметно сдерживает интерес людей к духов­ному поиску.

Л а с л о: Мы исходим из того, что наука является открытым мероприятием, что она всегда готова изме­ниться с учетом новых данных. Но многие исследовате­ли проявляют невероятный консерватизм, по сути они столь же консервативны, как остальные их коллеги в академическом мире. Поэтому это непростая задача — убедить ученых взять на себя ответственность за пере­дачу знаний, имеющих для людей подлинный смысл и в то же время открывающих новые перспективы. В тра­диционной, консервативной и жесткой науке нет ничего осмысленного, есть лишь математика и считывание показаний приборов. Людей не беспокоит смысл этих показаний, коль скоро уравнения работают и регуляр­но сверяются с показаниями и результатами наблюде­ний. Такой подход не только устарел, он опасен. К сча­стью, консерватизм не сказывается на творческом и но­ваторском крае науки, где и происходит большинство прорывов. Там мы видим открытость по отношению к новым идеям, новым мировоззрениям и даже новой ду­ховности.

Г р о ф: Мне представляется крайне увлекательным сравнение состояния современной психологии и психи­атрии с тем, что произошло на ведущем крае физики в первые десятилетия этого века. Как мало времени потребовалось физикам, чтобы совершить радикальнейший концептуальный скачок от ньютоновской физики к эйн­штейновской теории относительности, а затем — к кван­товой механике! Для сравнения: на сегодняшний день уже накопилось огромное количество данных, иллюст­рирующих неадекватность и непригодность нынешнего научного понимания сознания и человеческого разума. Такие свидетельства поступают из сравнительного ре­лигиеведения, антропологии, экспериментальной пси­хиатрии, экспериментальной психотерапии, парапсихо­логии, танатологии и других областей науки. И тем не менее, наука мейнстрима полностью игнорирует все эти данные.

Очень наглядно можно убедиться в этом на приме­ре танатологии. Мы многократно проводили наблюде­ния, предполагающие, что люди в околосмертных си­туациях часто обладают способностью воспринимать окружающий мир без посредничества органов чувств — они сверху наблюдают за процедурой реанимации сво­его тела, оказываются свидетелями происходящего в других помещениях здания или даже путешествуют в бестелесном состоянии в различные удаленные места. Это — так называемые “повторимые внетелесные пе­реживания”. Широкая публика тоже знает об этом яв­лении, благодаря популярным книгам, ток-шоу и даже голливудским фильмам. Кен Ринг в Своем недавно опубликованном исследовании продемонстрировал, что такие переживания бывают даже у людей с врожденной слепотой. Казалось бы, одного лишь этого наблюдения должно было хватить для того, чтобы развенчать миф о том, что сознание является продуктом нейрофизиоло­гических процессов в мозге, и привести к радикальному пересмотру существующей парадигмы. Многочисленные похожие наблюдения имеются также в трансперсо­нальной психологии и в современном исследовании сознания.

Р а с с е л: Когда к таким фактам начнут относиться более серьезно, мы несомненно станем свидетелями грандиозной смены парадигм в науке. Она может ока­заться самым значительным сдвигом, когда-либо имев­шим место в западном мышлении. Не исключено, что мы уже находимся на его ранней стадии. Томас Кун, кото­рый около тридцати лет назад впервые ввел идею пара­дигмы, показал, что смена парадигм происходит не­сколькими стадиями. Сначала идет стадия открытия аномальных данных, не укладывающихся в сущест­вующие модели реальности. Поскольку сама модель еще никем не подвергается сомнению, аномалии игно­рируются или даже отрицаются. Затем, поскольку число таких данных становится настолько велико, что игно­рировать их уже нелегко, существующая модель моди­фицируется в попытке приспособить к ней необычные наблюдения. В классическом примере коперниковской эволюции такой аномалией было движение планет, не соответствующее представлению, согласно которому они должны двигаться вокруг Земли по круговым орби­там. Средневековые астрономы пытались объяснить эти несоответствия, добавив к круговым орбитам так назы­ваемые эпициклы, то есть кривые' которые описывают окружности, вращающиеся вокруг других окружностей. Однако этого оказалось недостаточно для того, чтобы объяснить результаты наблюдений, и тогда ученые доба­вили эпициклы к эпициклам — окружности, вращаю­щиеся вокруг окружностей, которые, в свою очередь, тоже вращаются вокруг окружностей. В результате сложилась весьма громоздкая модель. Тем не менее, досто­верность базового мировоззрения все еще не вызывала сомнений.

В том, что касается явлений сознания, мы находимся сейчас на такой же стадии. Для западной науки сознание является великой аномалией. В научной модели реально­сти человеческое сознание невозможно вывести из чего-то другого, и ничего ее не может объяснить. Однако соз­нание — единственное, в существовании чего мы можем быть полностью уверены. Именно о нем сделал Декарт свое знаменитое высказывание: cogito ergo sum (Мыслю — значит, существую (лат.).): я могу усомниться в точности своего восприятия, могу усом­ниться в своих мыслях, в своих чувствах, однако есть нечто, в чем я не могу усомниться, — это сам факт, что я воспринимаю, мыслю и чувствую, что у меня есть созна­ние. Таким образом, ученые находятся сегодня в стран­ной ситуации. Постоянно получая подтверждения факта своего сознания, они, тем не менее, не имеют никакой возможности его объяснить.

В прошлом наука просто закрывала глаза на этот вопрос. Казалось, нет необходимости принимать в рас­чет сознание, ведь они изучали не разум, а физический мир. Сегодняшняя наука столкнулась с ситуацией, в которой она уже не может продолжать просто игнори­ровать вопрос о сознании. Теперь, что типично для вто­рой стадии смены парадигм, предпринимаются усилия как-то растянуть общепринятую схему, чтобы эта ано­малия могла уложиться в ней. Некоторые ученые с на­деждой смотрят на квантовую физику, другие — на теорию информации, третьи — на нейропсихологию. Все они всё еще пытаются объяснить сознание, оставаясь внутри существующей парадигмы пространства-времени-материи. То обстоятельство, что они никак не могут добиться какого-либо значимого продвижения, подсказывает мне, что, скорее всего, они находятся на ложном пути. Необходима принципиально новая мо­дель реальности, в которой сознание является столь же фундаментальным аспектом реальности, как простран­ство, время и материя, а может быть — еще более фун­даментальным.

Это третья стадия куновского процесса — создание радикально новой модели, объясняющей аномальные явления. Мы туда еще не пришли. Нам уже ясно, что старая парадигма не работает. Для нас очевидны ее трещины и слабые места. Однако лишь очень немногие дерзают выходить в своем мышлении за пределы той клетки, которой является модель пространства-времени-материи. Но для появления новой модели потребуется именно это. На сегодняшний день наука все еще нахо­дится в цепком плену у старой схемы.

Л а с л о: Мы держимся за устаревшую парадигму, относясь к ней как к реальности, а не модели. Мы — то есть большинство ученых, а также людей, взирающих на науку как на источник истины, — свято верим в то, что наши представления о реальности и есть сама реаль­ность.

Р а с с е л: Да. Так всегда происходит с парадигма­ми. Люди верят, что их модель является реальностью, а не ее описанием.

Г р о ф: Грегори Бейтсон писал и говорил о том, что люди путают карту территории с самой территорией. По его словам, это все равно что прийти в ресторан и съесть вместо обеда меню.

Л а с л о: По счастью, даже в августейшем мире науки происходят тонкие изменения, последствия ко­торых значительны и в целом непредсказуемы. Даже карта, которую принимали за реальность в течение трехсот лет, может в конце концов оказаться выбро­шенной на обочину. Именно это произошло в первом десятилетии нынешнего века, когда эйнштейновская теория относительности пришла на смену классической ньютоновской механике. Но почему произошло именно это? Ведь физики всегда могли объяснить определен­ные теории на основе совершенно иных теорий. Все на свете имеет всегда больше, чем только одно объяс­нение.

Г р о ф: Действительно, почему была принята именно эйнштейновская интерпретация результатов ис­следования перигелия Меркурия во время солнечного затмения? Ведь и она не давала абсолютно точных про­гнозов, она всего лишь была ближе к реальным резуль­татам опыта, чем то, что можно было вывести из ньюто­новской модели.

Л а с л о: Даже на основе ньютоновской физики можно было предсказать практически те же данные, если бы взяли на вооружение баллистическую теорию света. Предположим, что свет, будучи потоком фотонов, имеет массу. В таком случае, в силу закона гравитации фотоны должны притягиваться к массе Солнца и других небес­ных тел. Получилась бы такая же искривленная траекто­рия, как та, которую выводят на основании предположения об искривлении пространства или пространства-времени.

Г р о ф: Так почему же была принята теория Эйн­штейна, а не Ньютона?

Л а с л о: В конечном счете, представляется, что это произошло благодаря чему-то, что является для нау­ки почти эстетическим фактором, а именно — простоте и стройности. Здесь речь идет о простоте и стройности математического аппарата физической теории. В про­странственной теории относительности, впервые выдви­нутой Эйнштейном, уравнения движения остаются инва­риантными даже в случае ускорения движения. Благода­ря знаменитым “релятивистским инвариантам”, уравне­ния выводятся с неизменным постоянством и стройно­стью. Когда на стыке столетий наука столкнулась со странными явлениями, в том числе с излучением черного тела, физикам для спасения достоверности своих теорий не пришлось добавлять допущений с натяжками и изо­бретать новые постулаты.

За несколько столетий до этого похожий подвиг со­вершил Коперник своей гелиоцентрической теорией. Он отказался от эпициклов, добавленных к эпициклам, ко­торые нужны были астрономам, чтобы сохранить досто­верность старой геоцентрической астрономии. Коперник был убежден, что природа любит простоту. Разумеется, ученые и сами любят ее в своих теориях, которые и без того слишком сложны, чтобы усложнять их сверх необ­ходимости. Это одно из самых важных соображений, играющих роль при принятии новых теорий в современ­ной науке.

Р а с с е л: Меня всегда очаровывали аспекты про­стоты и инвариантности устройства вселенной. Я начи­нал свою научную деятельность математиком. К этой дисциплине меня привлекла ее простота и красота. Для меня явилось настоящим откровением то, что существу­ет одно-единственное базовое уравнение, лежащее в ос­нове механики всего физического мира. Все сводится к той или иной форме эйлеровского уравнения, или к то­му, что на более доступном языке называется волновым уравнением. Это очень простая, но чрезвычайно мощ­ная формула. Она применима и к колебанию маятника, и к динамике внутриатомных процессов, и к распростра­нению света, и к движению планет. Она поразительно проста и поразительно красива. Если бы в тот период меня спросили, есть ли бог, я бы ответил, что бог — в математике.

Но еще удивительнее тот факт, что математика, представляющая собой порождение человеческого разу­ма, имеет какую-то связь с физической реальностью.

Г р о ф: Эту способность математики моделировать явления в материальном мире можно было использовать в качестве главного аргумента против картезианского раскола между res cogitans и res extensa — между разу­мом и материей. Как, при наличии такого раскола, сис­тема, являющаяся продуктом психики, может точно и аккуратно предсказывать явления в совершенно иной сфере?

Л а с л о: Ученые склонны рассматривать единое множество явлений, пытаясь объяснять его с помощью наиболее простого и красивого математического аппара­та. Однако простота и красота математики меняется по мере того, как меняется изучаемый диапазон явлений. Для одновременного описания явлений и физического, и биологического мира будет использовано не то же самое множество концепций, как в случае изучения только од­ного из этих миров. Если добавить к этому еще и мир человеческой психики с учетом самых эзотерических сфер опыта — таких, как, например, надличностные и околосмертные переживания, о которых мы говорили ранее, то наша концептуальная система снова изменится, поскольку нам придется искать еще более общее объяс­нение. Возможно, в ближайшем будущем появится кра­сивая и точная базовая математика, охватывающая более широкий пласт действительности — пласт, который включит, наряду с миром живой природы и с физической вселенной, и человеческое сознание.

Р а с с е л: Да, я думаю, что именно в этом направ­лении мы и движемся — новая парадигма может сло­житься в самое ближайшее время. Для этого нужно лишь, чтобы кто-то собрал все части мозаики каким-то совершенно новым образом и создал теоретическую модель, способную принять во внимание как мир мыс­ли, так и мир материи. Я нахожу эту тему чрезвычайно захватывающей; именно она находится в фокусе моей работы в последние несколько лет. В настоящее время сознание представляется нам чем-то, возникающим из пространства, времени и материи, чем-то, являющимся результатом физической деятельности нервной систе­мы. Но то, к чему мы идем, буквально противоположно этому представлению. Я уверен, что рано или поздно нам придется принять, что сознание абсолютно фунда­ментально для вселенной, что оно не возникает из ма­терии. В каком-то смысле такой подход отнюдь не нов. Ведь именно это утверждают многие направления древ­ней традиционной мудрости. К примеру, почти вся индийская философия исходит из постулата, согласно ко­торому сознание является чем-то фундаментальным. Наука пока отмахивается от таких идей, но в конце кон­цов ей придется согласиться с тем, что такая возмож­ность все-таки допустима.

Л а с л о; Мы движемся к новой культуре, частями которой могут быть и наука, и древняя мудрость, интегрировавшись в ней новым образом. А в идеале это будет не заново открытое прошлое, а новый синтез.

Г р о ф: Да, то, к чему мы движемся, это не просто регрессия и возврат к старым идеям; это движение впе­ред по спирали, когда старые элементы возникают вновь на более высоком уровне как часть творческого синтеза древней мудрости и современной науки.

Р а с с е л: Мне импонирует эта идея спирали; она содержит в себе и идею возвращения туда, где мы уже были, и в то же время предполагает добавление чего-то иного. Я не думаю, что мы станем свидетелями простого возращения к древним традициям. Они соответствовали своим временам, но мы живем в ином мире, в ином об­щественном климате и с иным пониманием космоса. Нам сейчас необходима современная мудрость, соответст­вующая нашему времени. Суть та же самая — то, что Олдос Хаксли назвал Вечной Философией, та же осно­вополагающая мудрость, вновь и вновь открываемая в разных культурах и разные времена. Однако ее конкрет­ное выражение значительно варьируется в зависимости от культуры. Нам нужна сегодня ее формулировка в со­временных терминах, доступная пониманию обычных людей и актуальная для сегодняшней жизни.

Думаю, что именно это и является содержанием ре­волюции в сознании. Мы заново открываем вечную муд­рость для самих себя, в современных терминах, и пре­вращаем ее в актуальную для того мира, в котором гос­подствуют наука и здравый смысл.