Клюква в сахарной пудре

Знаете ли Вы, что такое клюква в сахарной пудре? То есть, пробовали ли вы когда-нибудь сей деликатес? Да? А при каких обстоятельствах, конечно, не припоминаете? Вы сидели, стояли, закусывали коньячок, или, что там ею закусывают, вели приятную беседу, скрадывая с блюдечка сладко-кислые горошины, а вам грозили пальчиком... Чёрт знает до чего ж, она вкусная, эта клюковка в сахарной пудре, да? Да.

Вот плывём мы с моей «командиршей» по мягкой ковровой дорожке огромного выставочного центра на ВДНХ. На её ладошке открытый целлофановый пакетик, из которого я, по её приглашению, осторожно беру эту самую клюковку. Штуки три, или четыре, помню, взяла: дорогая – больше неудобно. Плыву и думаю: «Может себе позволить, сука...». Нет, зависти не было – я не из тех, просто зло-голодная была и всё. «Жаль, очень жаль, что нельзя поскользнуться на этом ковёрчике. Даже запнуться нельзя – как тетива натянут. Упасть бы сейчас неудачненько и месяц на работу не ходить. Интересно, может ли сойти такое падение за производственную травму? Пусть лучше травма от падения с высоты своего роста, чем от падения с высоты своего «я». Господи Боже, не дай мне сорваться, не дай слезу пустить». И ещё, из стародавнего: «Вот я – актриса, что я делаю здесь, на что трачу останки короткой жизни моей, кого винить, кому молиться...». Удивительно лёгкие мысли – те, к которым привык. С ними уютно, они всегда при тебе. Никогда не покинут, не предадут. С ними трудно расстаться. Почти невозможно. Это самое трезвое из всего, что предлагает жизнь – мысли, к которым привык.

Пакетик хрустит, «командирша» блаженно щурится. Какой год был... не помню. Что-то между 2004-м и 2005-м. Ничего конкретного, ничего определённого и дальше не будет: что-то между где-то как-то. Да, вот ещё... лето было, жаркое лето, кажется, начало июня, как теперь.

«Командирша» – красивая брюнетка средних лет. Лица не помню, но помню, что красивая, и что звали Вера. Верочка Михална, начальница над нами – продавцами камней. А их, камней-то, вокруг несть числа: тут тебе и камины, и вазы, и бусы, и, даже, фонтаны из мрамора с музыкой. Может, и с настроением упадочным пришла, а глянула на малахит-оникс и возвысилась в чувствах, душой возросла, с хозяйкой медной горы себя отождествила. Шутка. Всё не так романтично, как сказывается, совсем не романтично, не романтично всё совсем, ой, как совсем не романтично-то. И ковровая дорожка, и выставочный зал, в котором эта ковровая дорожка постлана была, и камни, будь они неладны, и «командирша», дай бог ей здоровья – всё, всё слилось тогда для меня в огромное зловонное озеро под названием «страх». Вот когда я, по-настоящему, ощутила мерзкую, липкую его природу. Но, знаете, как-то спокойно погрузилась в него и поплыла. Я – великая самообманщица. Для меня лучшее зеркало – полированный шкаф, лучшая оперная сцена – ванная комната, а самый лучший зритель – тишина. Могу и страх от души отвести. Стоит только сказать себе: «Да, брось ты, зая, это же временно. Ну, попьют из тебя кровь месяц, другой – что, из тебя много убудет? Это даже полезно, говорят – организм обновляется». Ну, не дура ли? Ну, не дураки ли большинство из нас, те, кто думают так же? Те, кто, пусть даже временно, занимают чужие места, говорят на чужом языке, обращая свои мысли и чувства к чужим, постылым берегам? О чём, бишь, я, на что такое-этакое намекаю, какую мысль донести хочу? Мысль проста и наивна: я за трезвость, в смысле, распределения себя в пространстве. За приложение своего таланта к области сердца, во-первых, и к области головы, во-вторых. Вредное производство не только там, где вся таблица Менделеева добывается, но и в наглаженно-отутюженном офисе может быть, с кондиционером и милиционером.

Места, которые, как нам кажется, под нами временно, превращаются очень скоро в электрические стулья. Они убивают нас – работы, которые нас выбирают.

«ТРИ СЕСТРЫ»

Какое время года было... не помню. Помню, пальто сняла за сценой, положила на чёрный стул. Значит, весна. Или осень...

Когда нет опоры, когда рядом с сердцем бездонная яма, в которую оступаются все мысли и чувства, тогда – суета, собственный крик заглушает крик внешнего мира. И не всё ли равно, что за окном – осень, или весна... съёмная, или своя квартира.

Не было начальников тогда надо мной, а мне, видно, хотелось начальника.

Себе не была хозяйкой, а была я себе рабой. Если проще сказать: что-то вроде пустого чайника.

И вот я хочу спросить вас: это жизнь?

Напросилась я тогда (не то весной, не то осенью) на встречу к Армену Борисовичу. Джигарханяну. Долго напрашивалась, вызванивала. Свершилось. Встретил, как дальнюю родственницу – улыбнулся, протянул руку. Польстило. Тепло пошло. Не хотелось о грустном. Сидеть бы и таять в бархате голоса под каштановым прищуром его внимательных глаз.

– Хочу показаться вам. Не откажете?

– Нет... отчего же? А вам, Юленька, сколько лет? Где учились? Какими судьбами к нам? Знаете, милая, я ведь не против, я, в общем-то, за. Только вы не по адресу (грустный смешок), вам к Ячменёву. Он смотрит, он ставит, он же решает. Свяжитесь с ним, подготовьте отрывок из того, что у нас на ходу и дерзайте...

– Спасибо. А вам показаться нельзя? Спеть, почитать... я готова.

– Нет, моя деточка, я не решаю...

– Ещё раз спасибо. Рада знакомству.

– Надеюсь, увидимся.

Артиста Капустина я вызванивала ещё дольше. Это понятно, жизнь сегодняшнего артиста драматичная очень: и съёмки, и спектакли, и репетиции, и интервью, и превью запараллелены так, что оторопь берёт и возникает мой любимый вопрос «зачем?».

ВОПРОС «ЗАЧЕМ?»

Просто жить... Что значит «просто жить»? Ты же не табуретка.

Меня многие в моей жизни уговаривали «просто жить». Не «жить просто», а «просто жить». Разница. В том смысле, чтобы «не рыпаться больше положенного», «довольствоваться тем, что есть» и «брать, что дают».

А ещё мне показывали на кучу дерьма и говорили, что это и есть жизнь, и что есть её можно только с лопаты. Я не слушаю подобных советов. Мне мимо. Я не верю ни подобным советам, ни подобным призывам, поэтому и здесь, а не там, где мои «учителя» хотели бы, чтобы я была. Трудно оценивать свою жизнь непредвзято (из себя себя не видно), но всё же пытаться надо, тем более, если уж дело дошло до такого «великого» цвета.

Цвет, о котором идёт речь поистине творит чудеса. Вы легко можете проверить сами. Добавьте в свою обычную «палитру» чуть больше коричневого и через неделю вы не узнаете свою жизнь. Измените, использовав линзы, синие глаза на карие, и вам откроется мир, в котором вы ещё не обедали. Это не шутка. Просто всё, из чего мы состоим, влияет не только на нас, но и на окружающее нас пространство. А оно реагирует на все, без исключения, перемены. Как же хочется сопротивляться, когда попадаешь, в чужой тебе, цвет! Как упаковочную плёнку сдирала я с себя коричневую школьную форму, которая, как считалось, способна отвлечь от всего, кроме учёбы. Это правда: от многого отвлекала и защищала... в том числе и от важных вещей... но, главное – от ощущения собственной личностной значимости, собственной ценности, собственного «я». Жить в коричневом цвете... лучше сразу убить себя. С ним бесполезно спорить, с этим цветом – он всё равно победит. Ему скучно чужое мнение – он не нуждается в оценках. Он не нуждается ни в чём, кроме себя. Он самодостаточен. Зациклен на себе. И беспощаден. Он – приговор. Чёрный рядом с ним – подарок к рождеству. Не так страшна пропасть, как удар о землю. Шутки в сторону. Самое страшное, что может быть в вашей жизни – коричневая жизнь. Смесь красного и чёрного. Как удар о дно пропасти, когда земля впитает кровь. Вопрос «зачем?» коричневого цвета. Коричневый – цвет умственного тупика. Загоняет в угол и забивает до смерти.