Февраля. Вчера ничего не писала, с утра уже я заметила ухудшение в состоянии Льва Николаевича

Вчера ничего не писала, с утра уже я заметила ухудшение в состоянии Льва Николаевича. Он плохо накануне спал, вчера день весь мало ел, посреди дня поднялась температура до 37 и 5, а к ночи стала 38 и 3. И опять ужас напал на меня: когда я считала этот ужасный, быстрый, до 108 ударов в минуту, с перебоями пульс, со мной чуть дурно не сделалось от этой сердечной angoisse, которую я уже столько раз переживала за эту зиму.

Но ночь спал Л. Н. недурно.

Сережа удивительно бодро, кротко и старательно ходил за отцом всю ночь. Лев Николаевич мне говорил: " Вот удивительно, никак не ожидал, что Сережа будет так чуток, так внимателен", и голос задрожал от слез. Сегодня он мне говорит: " Теперь я решил ничего больше не ждать, я все ждал выздоровления, а теперь, что есть сейчас, то и есть, а вперед не заглядывать". Сам Л. Н. напоминает дать ему дигиталис или спросит градусник померить температуру. Пьет опять шампанское, позволяет себе впрыскивать камфару.

Саша встала, сошла вниз и сидела утро у отца. Да, воспитанные мною дочери понимают хорошо, в чем долг.

Февраля

Сейчас десять с половиной часов вечера, у Льва Николаевича опять жар, 38, и пульс плох, с перебоями, и опять страшно. Сегодня он Тане говорил: " Хороша продолжительная болезнь, есть время к смерти приготовиться".

Еще он сегодня же ей сказал: " Я на все готов: и жить готов и умирать готов".

Вечером гладил мои руки и благодарил меня. Когда я ему меняла одеяло, он вдруг рассердился, ему холодно показалось. И, верно, после он пожалел меня.

С утра он ел, просмотрел газету, к вечеру же очень ослабел.

Страшная буря, 1 градус мороза, ветер стучит, воет, трясет рамы.

Пролила чернила и все испачкала.

Марта

Льву Николаевичу день ото дня лучше. Слушали доктора, нашли еще крупные хрипы. Диктовал мне вчера вечером ответное письмо Бертенсону, и ежедневно диктует кому-нибудь письма открытые Буланже. Прекрасный человек этот Буланже, ходил за Л. Н. как сын, а какое-то у меня к нему брезгливое чувство, прямо почти физическое, отталкивающее. Вообще редко мужчины бывают симпатичны.

Марта

Льву Николаевичу лучше; температура утром 35 и 7, вечером -- 36 и 7. Доктора находят все еще какие-то хрипы, а так, если не знать о них, то все нормально. Аппетит такой огромный, что Лев Николаевич никак не дождется, когда ему время обеда, завтрака и пр. Кефиру он выпил за сутки три бутылочки. Сегодня просил повернуть кровать к окну и смотрел на море. Очень он худ и слаб еще. Ночи плохо сшит и требователен: раз пять в час позовет, то подушку поправить, то ногу прикрыть, то часы не так стоят, то кефиру дай, то спину освежи, посидеть, за руки подержать... Только приляжешь на кушетку, опять зовет.

Ясный день, лунные ночи, а я мертвая, как мертва здешняя каменная природа и скучное море. Птички все пели у окна, и почему-то ни птицы, ни жужжащая у окна муха, ни луна не принадлежат Крыму, а все же напоминают яснополянскую или московскую весну, а муха -- жаркое лето в рабочую пору, а луна -- наш хамовнический сад и мои возвращения с концертов...

Марта

Ужасно проведенная прошлая ночь. Тоска в теле, в ногах, в душе, и все не по нем, а главное, что меня огорчило в Льве Николаевиче, это то, что он -- оговариваясь, что это дурно, -- роптал на то, что выздоровел.-- " Я все думаю, зачем я выздоровел, лучше бы уж умер".

День он провел в апатии, я все так же сижу при нем весь день, только ушла во флигель в первый раз поиграть немного свои любимые вещи... Но нет, и этого уж не могу.

Марта

Испугались сегодня ужасно, пульс вдруг среди дня забил 108 ударов в минуту, а сам Лев Николаевич в апатии с утра, не сидел, не умывался и почти не обедал, только утром поел с аппетитом. Температура выше 36 и 8 не поднималась, к вечеру было даже меньше. Заболела печень, положили компресс и на живот и на легкие.

Погода эти три дня ясная, но fond de l'air холодный. С утра было 4--5 градусов тепла и ветер. Но солнце жжет, почки надулись, птицы поют.

Марта

С утра встала совсем больная: болит под ложечкой, спина, хотя Л. Н. сегодня ночь провел, очень хорошую, спал больше других ночей.

Тяжелая сцена с Сережей. Ужасный у него характер: вздорный, крикливый, так и лезет, чтоб chercher querelle {Поссориться.}. Я сегодня взяла кофе и ушла в гостиную, а то опять со мной сделалась бы истерика, как было на днях, потому что Сережа кричит до тех пор на человека, пока тот не выдержит. Все вышло из-за кресла Льву Николаевичу: Сережа говорит, что надо в Одессу телеграфировать, но куда и кому -- он не знает. Я говорила, что надо прежде знать, какое кресло, и подробно написать об этом в Москву. И он на это разозлился и стал кричать.

Марта

В первый раз я вышла погулять, и сразу меня поразила совершенная весна. Трава -- как у нас в России в мае. Примулы цветут пестрые, одуванчики и глухая крапинка кое-где. На деревьях готовится цвет и почки. Яркое солнце, синее небо и море, и птицы, эти милые создания, везде поют.

Льву Николаевичу с хорошей погодой стало значительно лучше. Температура сегодня 35 и 9, пульс 88. Аппетит огромный, и кефир пьет все с наслаждением день и ночь. Читает газеты и письма, но что-то не весел.

Вчера уехали Лиза Оболенская и доктор Сливицкий. Ночевал у Л. Н. армянин доктор, сосланный, и я опять до четырех с половиной часов, потом Таня.

Марта

Лев Николаевич поправляется. Была в Ялте, ясно, небо и море голубые, птицы поют, трава лезет всюду; деревья еще голы, только кое-где миндаль цветет. Вечером сидела с Л. Н.. он говорит: " Я все стихи сочинял, перефразировал:

Все мое, сказало злато,

а я говорил:

Все сломлю, сказала сила.

Все взращу, сказала мысль.

Обтерли все его тело спиртом с теплой водой, уложили спать в десять часов.

Марта

Льву Николаевичу медленно, но лучше. Сегодня он читал " Вестник Европы", газеты, интересовался московскими новостями от приехавшего из Москвы Левы Сухотина. Был доктор Альтшулер и думает еще мушку поставить.

Сидела упорно весь день дома и шила, вставая только для услуг Льву Николаевичу. С утра я его всегда сама умываю, кормлю завтраком, причесываю. Сегодня к вечеру температура 36 и 8, но он хорошо ел и скоро заснул. Поправляется он несомненно, но пульс все от 89--88 до 92.

Марта

Стало тепло, 13 градусов тепла в тени, и шел теплый дождь. Льву Николаевичу все лучше и лучше.

Прочла вчера вечером поздно перевод статьи Эмерсона: " Высшая душа". Мало нового я нашла в этом сочинении, все давно сказано и лучше у древних философов. Между прочим, рассуждение, что всякий _г_е_н_и_й_ гораздо ближе в общении с умершими философами, чем с живущими близкими семейного очага. Довольно наивное заключение. Разумеется, когда отпадает земная _м_а_т_е_р_ь_и_л_ь_н_а_я_ жизнь, то остаются после умерших философов только их записанные мысли. Так не только гении, но мы все, простые смертные, читая эти мысли, приходим в общение с умершими мыслителями гораздо ближе, чем даже с гениями, но живущими. Живые гении, пока они не сбросили с себя материальную оболочку и не перешли своими произведениями в историю, -- созданы для того, чтоб поглощать все существование этих, якобы не понимающих их близких домашнего очага.

Г_е_н_и_ю_ надо создать мирную, веселую, удобную обстановку, г_е_н_и_я надо накормить, умыть, одеть, надо переписать его произведения бессчетное число раз, надо его любить, не дать поводов к ревности, чтоб он был спокоен, надо вскормить и воспитать бесчисленных детей, которых гений родит, но с которыми ему возиться и скучно и нет времени, так как ему надо общаться с Эпиктетами, Сократами, Буддами и т. п. и надо самому стремиться быть ими.

И когда близкие домашнего очага, отдав молодость, силы, красоту -- _в_с_е_ на служение этих гениев, тогда им упрекают, что они не довольно _п_о_н_и_м_а_л_и_ _г_е_н_и_е_в, а сами гении и спасибо никогда не скажут, что им принесли в жертву не только свою молодую, чистую жизнь материальную, но атрофировали и все душевные и умственные способности, которые не могли ни развиваться, ни питаться за неимением досуга, спокойствия и сил.

Служила и я, сорок лет скоро, _г_е_н_и_ю. И знаю, как сотни раз поднималась во мне умственная жизнь, всякие желания, энергия, стремление к развитию, любовь к искусствам, к музыке... И все эти порывы я подавляла и глушила и опять, и опять, итеперь, и так до конца жизни буду так или иначе служить своему _г_е_н_и_ю.

Всякий спросит: " Но для чего тебе, ничтожной женщине, нужна была эта умственная или художественная жизнь? "

И на этот вопрос я могу одно ответить: " Я не знаю, но вечно подавлять ее, чтоб материально служить гению, -- большое страдание". Как бы ни любить этого человека, которого люди признали _г_е_н_и_е_м, но _в_е_ч_н_о_ родить, кормить, шить, заказывать обед, ставить компрессы и клистиры, тупо сидеть молча и ждать требований материальных услуг -- это мучительно, а за это ровно ничего, даже простой благодарности не будет, а еще найдется многое, за что будут упрекать. Несла и несу я этот непосильный труд -- и устала.

Вся эта тирада на непонимание гениев своими домашними у меня вылилась с досады на Эмерсона и на всех тех, которые со времен Сократа и Ксантиппы писали и сговорили о этом.

Когда между женой гения и им существует настоящая любовь, как было между нами с Львом Николаевичем, то не нужно жене большого ума для понимания, нужен _и_н_с_т_и_н_к_т_ _с_е_р_д_ц_а, чутье любви -- и все будет понято, и оба будут счастливы, как были мы. Я не замечала всю жизнь своего труда -- служения гениальному мужу, и я почувствовала больше этот труд, когда после чтения дневников моего мужа я увидала, что для большей своей славы он всюду бранил меня; ему нужно было _о_п_р_а_в_д_а_т_ь_ как-нибудь свою жизнь в роскоши (относительно) со мной... Это было в год смерти моего Ванички, когда я огорченной душой больше примкнула к мужу -- и жестоко разбилась сердцем и разочаровалась в нем.

Марта

Прошлую ночь провел Л. Н. без сна, тоска в ногах, в животе нытье.

Марта

Жизнь так однообразна, что нечего записывать. Болезнь Л. H почти прошла, осталась слабость и иногда маленькое повышение до 37 градусов температуры. Пульс утром 80, после еды 92--96. Аппетит большой, но ночи тревожные.

Относительно его расположения духа одно очевидно, что он мрачно молчалив. Беспрестанно застаю его сосредоточенно считающим удары пульса. Сегодня, бедненький, смотрел в окно на солнце и все просил меня хоть на минутку отворить дверь террасы, но я не решилась, боюсь.

Апреля

Еще прошло много времени с малыми событиями. Уехали 30 марта Таня и ее семья; 24-го приехал Андрюша. Здоровье Л. Н. почти в том же положении, только пульс очень учащен эти последние три дня. Лечения всякого -- без конца: впрыскивают мышьяк со 2 апреля; сегодня электричеством живот лечили. Принимал Nux vomica, теперь магнезию, а на ночь висмут с кодеином и эфирно-валериановые капли. Ночи -- вначале все тревожные, болит живот и ноги. И вот приходится растирать ноги, и это мне очень тяжело: спина болит, кровь к лицу приливает и делается истерическое состояние. Вообще все отрицалось, когда здоровье было хорошо, а при первой серьезной болезни -- все пущено в ход. По три доктора в день собираются почти через день; уход трудный, и много нас, и все утомлены и заняты, и жизнь личная всех нас поглощена болезнью Л. Н. Лев Николаевич прежде всего писатель, излагатель мыслей, но на деле и в жизни он слабый человек, много слабее нас, простых смертных. Меня бы мучило то, что я писала и говорила одно, а живу и поступаю совершенно по-другому; а его это, кажется, не очень тревожит. Лишь бы не страдать, лишь бы жить, выздороветь... Какое внимание ко времени приемов лекарств, перемены компресса; какое старание питаться, спать, утолять боль.

Убийство министра внутренних дел Сипягина очень взволновало Л. Н.. Зло родит зло, и это действительно ужасно. Сегодня Л. Н. долго писал письмо великому князю Николаю Михайловичу и опять излагал ему, как и в письме государю, свои мысли о земельной собственности по системе Henry George'a. Писал ему и о том, что убийство Сипягина может повлечь дальнейшее зло и надо прекратить его, переменив систему управления Россией.

Вчера и сегодня играла во флигеле, одна, очень приятно, часа два с лишком.

Погода отвратительная: буря, холодный ветер, все эти дни 4 градуса тепла днем. Сегодня 7 градусов. Из дома не выхожу, шью, читаю, глаза плохи.

Апреля

Суббота, вечер накануне Светло-Христова воскресения, и, боже мой! какая невыносимая тоска. Сижу одинокая наверху, в своей спальне, рядом внучка Сонюшка спит. А внизу, в столовой, идет языческая, несимпатичная мне сутолока. Играют в винт, выкатили туда в кресле Льва Николаевича, и он с азартом следит за Сашиной игрой.

Я очень одинока. Дети мои еще деспотичнее и грубо настоятельнее, чем их отец. А отец так умеет неотразимо убеждать в парадоксах и лживых идеях, что я, не имея ни его ума, ни его prestige'a -- совершенно бессильна во всех своих требованиях. Он меня крайне огорчает своим настроением. С утра, весь день и всю ночь, он внимательно, час за часом выхаркивает и заботится о своем теле. Духовного же настроения я не усматриваю никакого решительно. Бывало, он говорил о смерти, о молитве, об отношении своем к богу, к вечной жизни. Теперь же я с ужасом присматриваюсь к нему и вижу, что следа не осталось религиозности. Со мной он требователен и неласков. Если я от усталости что неловко сделаю, он сердито и брюзгливо на меня крикнет.

Мая

Мне совестно, что я как бы с недобрым чувством к Левочке и своим семейным писала свой последний дневник. Мне было досадно за отношение к страстной неделе всех моих, и я, вместо того чтоб помнить только себя в смысле греховности, перенесла досаду на близких. " Даждь мне зрети прегрешения мои и не осуждати брата моего"...

Сколько прошло уже с тех пор времени, и как тяжело, ужасно опять то, что мы переживаем!

После своей последней болезни, воспаления в легких, Л. Н. начал поправляться, ходил с палочкой по комнатам, отлично питался и варил желудок.

Маша мне предложила поехать по делам в Ясную и Москву, так как очень нужно это было. Подумав, я решила ехать на возможно короткий срок и выехала 22 апреля утром.

Поездка моя вполне была успешна и приятна. Пробыла я день в Ясной Поляне, куда приезжал и Андрюша. Погода была прелестная, я так люблю раннюю весну с нежной зеленью, с надеждой на что-то хорошее, свежее, новое... Усердно занялась счетами, записями, прошлась с инструктором по всем яблочным садам, посмотрела скотину и на заходе солнца пошла в Чепыж. Медунчики, фиалки цвели, птицы пели, солнце за срубленный лес садилось, и природа, чистая, независимая от людских жизней и тревог природа доставила мне огромное наслаждение.

В Москве порадовало меня отношение ко мне людей. Такое дружеское, радостное, точно все мне друзья. Даже в магазинах, банках и везде -- меня приветствовали так хорошо после долгого отсутствия.

Устроила успешно дела, побывала на передвижной выставке и на выставке петербургских художников; побывала на экзаменационном спектакле и слушала Моцарта, веселую музыку оперетки Cosi fan tutti". Повидала много друзей, собрала в воскресенье свой маленький любимый кружок: Масловы, Маруся, дядя Костя, Миша Сухотин, Сергей Иванович, который мне играл Аренского мелкие вещи, сонату Шумана и свою прелестную симфонию, которая больше всего мне доставила удовольствия.

Удовлетворенная, успокоенная, я поехала обратно в Гаспру, надеясь и судя по ежедневным телеграммам, что все там благополучно. Мне казалось таким удовольствием прожить еще месяц май в Крыму, радуясь на поправление Льва Николаевича. И вдруг, возвратившись 1 мая вечером в Гаспру, я узнаю, что у Л. Н. жар второй или третий день по вечерам. И вот пошло ухудшение со дня на день. Открылся сильный понос, жар ежедневно повышался, и, наконец, обнаружился брюшной тиф. Все эти дни и ночи -- сплошное для всех страдание, страх, беспокойство. До сих пор сердце выдерживало хорошо болезнь; но прошлую ночь, с 10-го на 11-е, при температуре, доходившей раньше до 39 градусов, а сегодня 38 и 6, пульс вдруг стал путаться, ударов счесть невозможно, что-то ползучее, беспрестанно останавливающееся было в слабом, едва слышном пульсе. Я сидела у постели Левочки всю ночь, Количка Ге приходил и уходил, отказываясь неуменьем следить за пульсом. В два часа ночи я позвала живущего у нас доктора Никитина. Он дал строфант, побыл и ушел спать. В четыре часа ночи я ощупала опять пульс, и улучшения не было. Тогда дали кофе с двумя чайными ложками коньяку и впрыснули камфару. К утру пульс стал получше, сделали обтирание, температура упала до 36 и 7.

Теперь Лев Николаевич тихо лежит тут же, в этой большой мрачной гаспринской гостиной, а я пишу за столом. В доме мрачно, тихо, зловеще.

Состояние духа Л. Н. слезливое, угнетенное; но умирать ему страшно не хочется. Вчера он все-таки сказал на мой вопрос, каково его внутреннее настроение: " Устал, устал ужасно, и желаю смерти". Но он усиленно лечится, и сам следит за пульсом и лечением. По утрам, когда легче, он следит за газетами, просматривает письма и присылаемые книги.

Сегодня приезжает из Москвы доктор Щуровский, из Кочетов -- дочь Таня, Сережа, Ге, Игумнова и Наташа Оболенская и Саша -- все ухаживают за больным. Сережа недобр ко мне и тяжел.

Мая

Льву Николаевичу, слава богу, лучше. Температура равномерно падает, пульс стал лучше, понос прекратился. Щуровский уехал вчера. Приехал сегодня сын Илья, приехал П. А. Буланже. Количка Ге уезжает завтра. В доме суета довольно тяжелая. Сережа невыносим; он выдумывает, на что бы сердиться на меня, и придумал вперед упрекать, что я будто бы хочу везти отца _б_у_д_у_щ_е_й_ _з_и_м_о_й_ в Москву. Как неразумно, зло и бесцельно! Еще Л. Н. не встал от тяжкой болезни, а Сережа уже задумывает, что будет осенью. А какие мои желанья? Я совсем не знаю. Впечатлительность, яркое освещение и понимание жизни, желание покоя и счастья -- все это повышенно живет во мне. А жизнь дает одни страданья -- и под ними склоняешься.

Живешь _с_е_г_о_д_н_я_ш_н_и_м_ только днем, и если все хорошо, ну и довольно. Играла сегодня часа два одна во флигеле, пока Л. Н. стал.

Мая

Неприятность с Сережей не прошла даром. Вчера у меня сделались такие страшные боли во всем животе, что я думала, что я умираю. Сегодня лучше. У Л. Н. тиф проходит, температура вечером после обтирания была 36 и 5, пульс 80. Maximum температуры было сегодня 37 и 3. Но слаб он и жалок ужасно. Мне запретили ходить по лестнице, но я не вытерпела и пошла его навестить. Холодно, 11 градусов.

Мая

Льву Николаевичу все лучше, температура доходит только до 37 и то неполных. Скучает он, бедный, очень. Еще бы! Пять месяцев болезни.

Получил сегодня письмо от великого князя Николая Михайловича в ответ на свое. Диктовал все о том же, что его теперь больше всего занимает: о неравном распределении земельной собственности и несправедливости владенья землей.

Нездорова животом, слаба, пульс у меня 52. Юлия Ивановна тоже нездорова. После того как я съездила в Москву, еще тяжелей стала жизнь здесь, еще напряженнее, и просто я чувствую, что сломлюсь совсем. Только бы уехать!

Мая

Лев Николаевич постепенно поправляется: температура нормальная, не выше 36 и 5, пульс 80 и меньше. Он теперь наверху; внизу все чистили и проветривали. Погода дождливая и свежая. Все в доме вдруг затосковали, даже Л. Н. мрачен, несмотря на выздоровление. Всем страшно хочется в Ясную Поляну, а Тане к мужу, Илюше к своей семье. Теперь, когда миновала всякая опасность, если быть искренним до конца, -- всем захотелось опять личной жизни. Бедная Саша, ей так законно в ее года этого желать.

Играла и вчера и сегодня одна во флигеле, очень это приятно. Учу усердно трудный scherzo (второй, c пятью бемолями) Шопена. Как хорош, и как он гармонирует с моим настроением! Потом разбирала Rondo Моцарта (второе, la mineur), грациозное и легонькое.

Сегодня лежу и думаю: отчего к концу супружеской жизни часто наступает постепенно некоторое отчуждение между мужем и женой. И общение с посторонними часто приятнее, чем друг с другом. И я поняла; -- отчего. Супруги знают друг друга _с_о_ _в_с_е_х_ _с_т_о_р_о_н, как хорошее, так и дурное. Именно к концу жизни умнеешь и яснее все видишь. Мы не любим, чтоб видели наши _д_у_р_н_ы_е_ стороны и черты характера, мы тщательно скрываем их от других, показываем только выгодные для нас, и чем умнее, ловчее человек, тем он лучше умеет выставлять все свое лучшее. Перед женою же и мужем -- это невозможно, ибо видно все до дна. Видна ложь, видна личина -- и это неприятно.

Видела вчера во сне моего Ваничку; он так ласков и старательно меня крестил своей бледной ручкой. Проснулась и плакала. А семь лет прошло с его смерти. Лучшее счастье в моей жизни была его любовь и вообще любовь _м_а_л_е_н_ь_к_и_х_ детей ко мне.

Читаю Фильдинга " Душа одного народа", перевод " Tbe soul of a people". Прелестно. Чудесная глава " О счастии". Насколько буддизм лучше нашего православия, и какой чудесный народ бирманцы!

Мая

Целую неделю не писала. 25-го, в субботу, уехала к себе в Кочеты Таня. Льва Николаевича снесли вниз и выпустили на воздух, на террасу, в кресле 26-то числа. После этого он ежедневно на воздухе, и силы его быстро возвращаются. Вчера он даже прокатился с Ильей в коляске. Был вчера Ламанский, профессор, и еще какой-то странный человек, говоривший о некультурности крестьян и о необходимости этим заняться. Он прибавлял поминутно: " pardon", и нарочно не выговаривал " р". Лев Николаевич на него досадовал, но когда я его удалила и стала считать пульс, который был 94 удара в минуту, Л. Н. с досадой на меня крикнул при Ламанском: " ах, как ты мне надоела! " Так и резнуло по сердцу.

Сегодня уехал Илюша, счастливый тем, что был полезен и приятен отцу это время.

Июня

Все еще в Крыму. Время идет быстро, все мы заняты и перестали уже так безумно стремиться домой. Здесь теперь очень хорошо: жаркие, ясные дни, лунные, прелестные ночи. Сижу сейчас наверху и любуюсь отражением луны в море. Лев Николаевич похаживает с палочкой, как будто здоров, но худ и слаб еще очень. Мне больно, больно на него часто смотреть, особенно когда он покорно кроток, как все это последнее время. Вчера только раздражался на меня, когда я его стригла и чистила ему голову. По утрам он пишет, кажется, воззвание к рабочим и еще о земельной собственности и иногда переутомляется.

3 июня был доктор Бертенсон, нашел Льва Николаевича в хорошем состоянии, кроме кишечника.

Июня

Сегодня Л. Н. ездил с доктором Волковым кататься в Ай-Тодор, в юсуповский парк и очень любовался. Были: жена Альтшулера, Соня Татаринова, семья Волкова, Елпатьевекий с сыном. Пришла целая толпа чужих и смотрела в окно на Льва Николаевича.

Живем это время хорошо, погода теплая, здоровье Л. Н. довольно успешно идет к лучшему. Ездила два раза верхам, раз в Орианду с Классеном, раз в Алупку с ним же и Сашей. Очень приятно. Играю, шью, фотографирую. Лев Николаевич пишет обращение к рабочим людям, все то же, что и царю, " О земельной собственности". Собираемся ехать 15-го, робею, но рада. Укладываюсь понемногу.

Июня

Мы, кажется, опять не уезжаем из Гаспры: в России сырость, дожди, холод, 12 градусов только. Потом у Льва Николаевича расстройство желудка. Он так ослабел вообще, что непроизвольно ночью мочу испускает, и мне пришлось все белье ему менять. И как он жалок, худ, как ему часто совестно!

Бедный, я видеть его не могу, эту знаменитость всемирную, -- а в обыденной жизни худенький, жалкий старичок. И все работает, пишет свое обращение к рабочим. Я сегодня его все переписала, и так много нелогичного, непрактического и неясного. Или это будет плохо, или еще много придется работать над этой статьей. Несправедливость владения землей богатыми в ущерб полный крестьянам -- действительно вопиющая несправедливость. И вопрос этот разрешить быстро -- нельзя.

Июня

Вчера приехали Сережа и Буланже.

Июня

Кончается тетрадь, надеюсь, и наша жизнь в Крыму. Мы опять не уехали, заболела Саша инфлуэнцой; сегодня ей лучше. Лев Николаевич ездил на резиновых шинах в коляске Юсуповых кататься в Орианду с Буланже. Вечером играл в винт с Сережей, Буланже и Классеном. У него болит коленка и нехорош желудок.

Дурные вести о Маше, опять в ней мертвый ребенок! И это седьмой, просто ужасно. Неприятно е башкирами. -- Весь день толклись разные посетители.

Июня

Вчера мы наконец выехали из Гаспры. Результат жизни в Крыму -- везем совершенно больную Сашу, у которой две недели жар и совершенно больные кишки, и не поправившегося Льва Николаевича.

Вчера на пароходе (в первый раз в жизни) красиво и хорошо. Сегодня едем в роскошном вагоне е салоном. Саша и Л. Н. лежат утомленные путешествием. Слава богу, завтра будем дома. У Л. Н. болит живот и ноги. Положили компрессы. Писать трудно, трясет.