Реприза. Мудрость: перенастройка на устойчивое будущее

Человечество создало цивилизацию, развивая определенные правила поведения и приучаясь следовать им… Зачастую эти правила запрещали индивиду совершать поступки, диктуемые инстинктом... Человек не рождается мудрым, рациональным и добрым — чтобы стать таким, он должен обучиться. < …> Человек стал мыслящим существом благодаря усвоению традиций — то есть того, что лежит между разумом и инстинктом32.

Фридрих фон Хайек. Пагубная самонадеянность (1988)

Валовой внутренний продукт сам по себе не обеспечивает здоровья наших детей, качества их образования или их радости от игры. Он не включает в себя красоту нашей поэзии или крепость наших браков, разумность наших публичных дебатов или честность представителей нашей власти.

Роберт Кеннеди. Речь в Канзасском университете, 18 марта 1968 г.

Позвольте мне вновь обратиться к тому, с чего я начал эту книгу. Собирая пазл нового видения прогресса, которое предполагает восстановление баланса с природной средой, мы не должны забыть о еще одной важной составляющей этой картинки. В социальной эволюции нашего вида биология и культура следуют параллельными путями, но с разной скоростью. Культурные перемены могут очень быстро и не без вреда для нас обгонять биологические изменения. Как я уже продемонстрировал вам в предыдущих главах, такое несоответствие обусловливает многие проблемы, с которыми мы сталкиваемся в развитом мире.

Чтобы вы лучше поняли, как складывается эта головоломка, я хочу вернуть вас к источнику знаний об эволюции. В Тихом океане, на экваторе, примерно в 1000 км от побережья Эквадора, лежат Галапагосские острова. Когда там побывал Чарльз Дарвин, эта отдаленная группа вулканических островов представляла собой, по его определению, «замкнутый мирок». Такой она остается и сейчас благодаря строгому надзору эквадорского правительства и местного комитета по охране природы. Галапагосы, расположенные при слиянии трех океанических течений и до сих пор подвергающиеся воздействию вулканической и сейсмической активности, которая сформировала их 8–10 млн лет назад, остаются уникальной экологической системой. Именно эта система помогла Дарвину сформулировать его принципы эволюционного учения.

Поэтому я был очень рад возможности поучаствовать в организации специальной встречи общества «Мон Пелерин» (MPS) под названием «Эволюция, гуманитарные науки и свобода», проходившей на острове Сан-Кристобаль в галапагосском кампусе Университета Святого Франциска в Кито. Наша встреча вполне соответствовала по духу представлениям Фридриха фон Хайека о сообществе людей, которые, занимаясь естественными науками в самом широком смысле, должны продвигать в массы «принципы и обычаи свободного общества».

Сан-Кристобаль, самый восточный остров архипелага, был первым, к которому корабль Дарвина «Бигль» пристал 17 сентября 1835 г. На том месте, где ученый впервые ступил на землю Галапагосов, буквально в нескольких шагах от университетского исследовательского центра, теперь стоит памятник. Примерно в полутора километрах к югу вырос административный центр Галапагосов Пуэрто-Бакерисо-Морено, процветающий город с населением более 6000 жителей, но, если не принимать его во внимание, первое впечатление от острова удивительно похоже на то, что описывал в своем дневнике Дарвин.

Скалистое побережье острова сложено из черных вулканических пород, на фоне которых эффектно выделяются суетящиеся повсюду ярко-красные крабы. В трещинах и под камнями прячутся черные морские игуаны — «бесы тьмы», как называл их Дарвин. Сегодня на берегу уже не встретишь валяющиеся панцири гигантских черепах — тяжеловесных созданий, которых раньше нещадно истребляли заходившие на острова китобои; выжившие потомки тех черепах сейчас служат туристической достопримечательностью и находятся под строгой охраной. Однако морские львы до сих пор многочисленны, и если они не ловят рыбу в океане, то нежатся на солнышке прямо на общественных пляжах у набережной.

Знаменитое путешествие «Бигля» продолжалось почти четыре года, когда Дарвин наконец оказался на Галапагосах. К тому времени идея общих принципов устройства живого мира уже формировалась у него в голове, и пять недель наземных экспедиций, сбора коллекций и плаваний между 19 островами лишь укрепили его в этих мыслях. Естественная история архипелага показалась Дарвину «исключительно любопытной», особенно тот факт, что на всех островах как флора, так и фауна слегка различались. Учитывая, что острова были созданы в результате извержений и расстояние между наиболее крупными образованиями составляет от 50 до 100 км, маловероятно, чтобы когда-либо они были единым участком суши. Нелетающие бакланы, игуаны, голубоногие олуши, ястребы, гигантские черепахи — встреча с каждым из этих животных все увеличивала восторг Дарвина, заметившего, что «различные острова в значительной степени населены различным составом живых существ». Практически помимо своей воли Дарвин постепенно начал задумываться о том, не стал ли он свидетелем происходящей прямо перед ним адаптации к различающимся условиям существования. Это были опасные мысли для тех времен, потому что каждое животное или растение тогда считалось чем-то неизменным, созданным Творцом.

Еще более усложняли дело галапагосские вьюрки. Как признался сам Дарвин в своих «Дневниках и замечаниях» о путешествии на «Бигле», опубликованных в 1839 г. по возвращении в Англию, поначалу он не придал особого значения этой «совершенно своеобразной группе вьюрков, родственных между собой одинаковым строением клюва, короткими хвостами, одинаковой формой тела и оперением». Я вполне понимаю это первоначальное упущение Дарвина. Хотя теперь эти птицы приобрели огромную известность в научных кругах, на самом деле они совершенно невзрачны, и на них легко не обратить внимания. Маленькая гостиница, в которой я жил, располагалась прямо над гаванью. Учитывая, что мы находились на экваторе, а с океана задувал свежий ветерок, закрывать окна не было необходимости, так что каждое утро вьюрки с удовольствием присоединялись ко мне за завтраком. В полном соответствии с описанием Дарвина, у птичек размером примерно с британского воробья были короткие хвосты и грязновато-черное оперение. Мне легко было заметить различия в размере и форме клювов — и никак от них не зависящее общее пристрастие к яичнице.

После того как Дарвин вернулся в Англию и внимательно изучил чучела вьюрков, имевшиеся в коллекции Зоологического общества Лондона, он описал 13 видов галапагосских вьюрков. Потомки общего предка (по всей видимости, южноамериканского), который гнездился на земле и питался семенами, на протяжении тысяч лет выработали те или иные адаптивные приспособления, соответствующие условиям на разных островах Галапагосского архипелага. «…Можно действительно представить себе, — замечает Дарвин, — что вследствие первоначальной малочисленности птиц на этом архипелаге был взят один вид и видоизменен в различных целях».

Клюв служит любой птице необходимым для выживания инструментом. Конечно, клевать яичницу легко всем. Но для птиц, питающихся семенами, небольшие различия в форме и силе клюва могут иметь существенное значение, особенно в периоды засухи. Не все семена и косточки одинаково легко расколоть, поэтому преимущество оказывается у птиц, обладающих более толстыми и сильными клювами. Принципы такой адаптации были подтверждены исследованиями британских эволюционных биологов Питера и Розмари Грант, профессоров Принстонского университета, которые прожили на Галапагосах не один десяток лет. Гранты продемонстрировали, что изменения климатических условий действительно очень сильно повлияли на характер и количество пищи для вьюрков. При таких меняющихся обстоятельствах вариабельность структуры клюва отдельных птиц обеспечила им выживание путем естественного отбора, что подтверждает фундаментальные эволюционные принципы, сформулированные Дарвином в «Происхождении видов». Этому революционному труду, опубликованному в 1859 г., было суждено изменить направление человеческой мысли.

* * *

Биологическая эволюция по своей сути — постепенный процесс изменений, их отбора и воспроизведения; этим путем живые существа ради собственного выживания адаптируются к меняющимся условиям среды. Фридрих фон Хайек в книге «Пагубная самонадеянность: ошибки социализма» говорил о своем глубочайшем преклонении перед Чарльзом Дарвином, «как и перед всяким, кому удалось первым разработать последовательную… теорию эволюции в какой-либо области». Однако Хайек тут же добавляет, что идеи Дарвина имеют корни в более ранних социокультурных трудах, в том числе Томаса Мальтуса и Адама Смита. Действительно, из записок Дарвина понятно, что в 1838 г., когда всеобъемлющая теория эволюции уже начала занимать его ум (с момента возвращения из путешествия на «Бигле» прошло меньше двух лет), он читал «Эссе на философские темы» и «Теорию нравственных чувств» Смита.

Идеи Смита, Дарвина и фон Хайека имеют много общего. Концептуальная нить, связывающая понимание социального порядка и эволюционную биологию, заключается в способности сложных биологических систем, свободно взаимодействующих с существующими обстоятельствами, к естественной организации, адаптации и установлению равновесия. Джон Кей, британский экономист, сделавший обзор организованной обществом «Мон Пелерин» встречи на Галапагосских островах для Financial Times, описывает эволюцию как комплексный процесс, который позволяет «построить крайне сложные и эффективные системы без чьего-либо постороннего вмешательства».

Хайек называет такие спонтанные самоорганизующиеся и самокорректирующиеся системы системами расширенного порядка. В биологическом мире условия среды производят естественный отбор из ряда физических характеристик и типов поведения, обеспечивая оптимальную приспособленность и, следовательно, выживание живых организмов. Аналогичным образом в социуме, в том числе в рыночных системах, адаптивные стратегии возникают из поведения большого числа людей, выбирающих варианты, лучше всего соответствующие их личным возможностям и коллективным потребностям. И в том и в другом случае системы расширенного порядка появляются и развиваются в динамическом танце вариантов и отбора — без помощи всемогущего Создателя. Однако между биологическим миром и человеческим обществом есть различия в динамике организации и поддержания систем. Два из них имеют для нас наиболее важное значение, если мы хотим верно определить свое место в общем мировом устройстве.

Первое отличие, уже упомянутое в начале этой главы, — разница в скорости адаптации. Говоря простым языком, в биологической эволюции любого организма, в том числе человека, генетические вариации и приспособленность к условиям среды создаются спонтанными мутациями. Поэтому мы в той же степени не способны влиять на ход нашей биологической эволюции, как галапагосские вьюрки или любые другие создания. Биология человека, если мерить продолжительностью жизни одного поколения, развивается медленно.

С другой стороны, общественные и технологические достижения развиваются достаточно быстро. Каждое поколение людей передает следующему ценные знания и поведение, формируя культурное наследие. Со времен эпохи Просвещения и начала добычи ископаемого топлива наша социокультурная эволюция движется вперед особенно большими шагами, намного опережая биологическую адаптацию.

Второе важное отличие, отмеченное фон Хайеком, заключается в том, что, хотя свободное рыночное общество динамично и открыто в своем функционировании, оно не обладает свободой самоорганизации. Хайек утверждает, что, по мере того как сообщество, вышедшее за пределы связей между родственниками и ближайшими соседями, растет в размерах и масштабе, оно все больше скрепляется не только личными интересами и привязанностями, но и культурными правилами и ритуалами, которые люди перенимают друг от друга и передают следующим поколениям. Согласно Хайеку, между инстинктами и разумом помещается «традиция» (то, что я в этой книге называю интуитивными привычками), и она поддерживает общественный порядок. В ходе культурной эволюции, сознаем мы это или нет, приобретенные нами привычки играют свою роль в формировании структуры общества. Но, как мы узнаем далее, традиции порой бывают весьма неподатливыми, ограничивая нашу способность к адаптации, когда она нам необходима.

* * *

Мозг настраивается на преобладающие условия существования с помощью привычек. Или, говоря более точно, мозг настраивает себя, приобретая привычки. Такая досознательная настройка, как вы помните, способствует эффективности рефлекторных реакций, и она необходима в повседневной жизни. Однако за рамками стандартных повседневных задач привычки могут быть как благословением, так и проклятием — в зависимости от гибкости имеющейся настройки. Без намеренной и сознательной оценки часто бывает сложно отличить адаптивные привычки от тех, что ограничивают наши возможности. Это объясняется тем, что традиции и привычки на уровне интуиции связывают нас с прошлым опытом, затрудняя поведенческие изменения.

Биологические особенности, которые мы приобрели в ходе эволюции, усугубляют проблему. У эволюции нет плана; она просто выбирает лучший доступный вариант из тех, что были полезны в прошлом. Это может оказаться весьма вредным для человека в тех случаях, когда, например, культурные обстоятельства подкрепляют наше внутреннее инстинктивное стремление хвататься за возможность быстрого получения выгоды вне зависимости от долговременных последствий. В результате — как мы можем наблюдать в современном обществе изобилия — мы, близоруко стремясь к вознаграждению, заключаем сделку с дьяволом и получаем эпидемию ожирения, финансовые злоупотребления и полное игнорирование будущих проблем.

Сегодня одной из разрушительных для здоровья и устойчивости общества привычек стало то, что мы смешали показатели экономического роста с идеей прогресса и общественного благополучия. Это не всегда было так. Согласно Оксфордскому словарю английского языка, прогресс — это движение вперед или переход к лучшему состоянию; именно в этом понимании он служил вдохновляющей идеей западной цивилизации со времен Просвещения. Целями, к которым должно стремиться общество, стали считаться свобода, терпимость, равенство возможностей и социальный порядок. Каждое техническое достижение, каждый шаг на пути к новым знаниям, каждый усовершенствованный инструмент должен был приближать нас к идеалу и счастью; прогресс зависел от человеческой свободы и воли. Сейчас эта путеводная звезда постепенно гаснет перед нами. Прогресс все больше определяется экономическими терминами и становится просто синонимом увеличения производства товаров и оказания услуг.

В этой схеме объективным показателем прогресса становится валовой внутренний продукт (ВВП), отражающий ежегодный рост внутренней экономики страны. В утверждении, что благополучие повышается при наличии доступных денег, необходимых для обеспечения достойного существования, конечно, есть смысл, и многочисленные исследования, проведенные в разных странах мира, позволяют предположить, что при повышении дохода до уровня примерно $10 000 в год на человека это действительно так. Однако за пределами этой отметки картина вырисовывается неоднозначная. Так, в 2013 г. ВВП Соединенных Штатов составил $15, 8 трлн, что в пересчете на душу населения составляет $53 143. Более 70% ВВП, $11, 501 трлн, приходится на долю личных потребительских расходов. Тем не менее, несмотря на этот рост доходов и расходов, показатели субъективного уровня благополучия, например личное счастье, практически не меняются в США начиная с середины 1960-х гг., когда средний доход на душу населения был примерно втрое меньше, чем в 2013-м.

В Америке шопинг — это традиция. Объективные свидетельства того, что счастье невозможно купить за деньги, мало влияют на поведение людей в магазине. Потребительские расходы были и остаются основной движущей силой экономического роста в США на протяжении десятков лет, достигнув в 2007 г., накануне финансового кризиса, рекордных 75% ВВП. Более того, когда последовавшая за кризисом рецессия заставила людей затянуть пояса, а получить кредиты стало гораздо труднее, начало увеличиваться социальное неравенство. Американское общество раскололось на «имущих» и «неимущих». В этом нет ничего удивительного. Уже за десять лет до этого большинство американских граждан, участвовавших в соцопросах NBC News и Wall Street Journal, говорили о том, что страна «движется неверным курсом». Основным результатом этого общественного недовольства стало усиление идеологической пропаганды. «Что случилось со стремлениями и духом нашей страны?» — спрашивал весной 2014 г. журналист New York Times Фрэнк Бруни. Хотя США оставались на тот момент самой богатой страной мира по показателю ВВП, две трети американцев считали мировым экономическим лидером Китай. Также становится очевидно, как я уже упоминал, что в Европе растет социальная мобильность, в то время как качество образования в американской школьной системе отстает от качества образовательных систем многих развитых стран. В свою очередь, Вашингтон на фоне внутренних разногласий призывает вернуться к домашнему производству и укреплять доверие потребителей. «Чайная партия» набирает очки. В воздухе висит ностальгия.

Я, возможно, несколько карикатурно изобразил ситуацию, чтобы проиллюстрировать свою основную мысль. Показатель ВВП больше не в состоянии отражать растущую неуверенность в завтрашнем дне многих представителей среднего класса, так же как он не способен дать представление о трудностях, с которыми нам предстоит столкнуться. Он никак не разделяет количественный и качественный рост: это очевидно следует хотя бы из того, что расходы на здравоохранение в США по сравнению с другими развитыми странами увеличиваются, а исход при многих болезнях оказывается неблагоприятным. Точно так же игнорируется состояние окружающей среды и проблемы устойчивости: если фермер сохраняет семена для следующей посевной, это нигде не регистрируется; живой лес вносит вклад в ВВП только после того, как становится мертвым и распиленным на древесину; ценность рыбных запасов измеряется в тоннах пойманной рыбы, как будто ее запасы бесконечны. Аналогичные претензии можно предъявить в отношении сохранения водных и почвенных ресурсов, добычи сырья и т.д. и т.п.

Показатель ВВП оказался оторван от социального капитала и природных ресурсов, которые должны обеспечить устойчивое будущее нам и нашим потомкам. США находятся под властью традиционного мифа, согласно которому будущее лучше всего предсказывать исходя из прошлого, основной стратегией должен оставаться экономический рост, а ВВП — это мерило успеха. Но с точки зрения эволюции наше положение правильнее всего описывать как потерю адаптивных свойств — растущее несоответствие между тем, что мы делаем, и тем, что необходимо для устойчивого благополучия человечества и всей планеты. И мы все равно не желаем менять свое поведение.

* * *

Так, может быть, это моральная проблема? Мне кажется, нет, по крайней мере в своей основе. Скорее это проблема устойчивости человеческих привычек — еще одного несоответствия между биологией в широком смысле и скоростью нашей культурной эволюции. С точки зрения поведения, с учетом нашего интеллекта, это невозможность рационального приспособления к меняющимся обстоятельствам. Фон Хайек правильно определял традицию как стража культуры, но с тем же успехом традиция способна тормозить динамическую эволюцию культурных приспособлений.

Развитые (по показателям производства) страны на протяжении более чем двух столетий весьма успешно адаптировались к жизни за счет того, что когда-то казалось неисчерпаемым источником ресурсов и легкодоступной энергии. Открыв эту сокровищницу — беспрецедентную нишу возможностей, мы благодаря изобретательности и усердному труду достигли феноменального развития общества и столь же феноменального увеличения нашей численности на планете. Этот опыт сформировал наши культурные привычки, и этой схемы продолжают придерживаться развитые государства.

Переняв у Великобритании лидерство в промышленной революции еще в конце XIX в., США, население которых составляет всего лишь 5% всего населения Земли, сейчас потребляют примерно 25% всех мировых ресурсов. Косвенным образом все крупные вложения государства в инфраструктуру, технологии, экономический рост и повышение стандартов жизни так или иначе связаны с потреблением ископаемого топлива. Усердие и культурные традиции американцев способствовали накоплению невероятных материальных богатств. Притом что наш мозг не может так быстро приспособиться к изобилию, мы, американцы, склонны игнорировать будущее и разнообразные мрачные прогнозы. Будучи умными и успешными, мы смогли преобразить экосистему планеты, не обращая на нее внимания. Это темная сторона нашего успеха. Но при таком росте мировой экономики и народонаселения эту реальность больше игнорировать нельзя. Мы рискуем подорваться на собственной мине. Наш разум стал заложником интуитивных привычек, выступающих в союзе с инстинктивной системой вознаграждения мозга.

Теория естественного отбора Дарвина и его блестящий ум впервые придали вес идее о том, что одни организмы могут появляться, а другие исчезать, и на протяжении различных эпох нашу планету населяли разные организмы. По оценкам ученых, за последние 500 млн лет в истории Земли было пять периодов массового вымирания видов; причина — резкие изменения климата. Появляется все больше доказательств того, что сейчас мы можем стоять на пороге шестого периода, ускоряя его наступление своей изобретательностью и бесцеремонным доминированием.

В эпоху человека наша планета снова с ужасающей скоростью лишается многих видов живых существ. Если мы не изменим наш курс и наше поведение, Homo sapiens в недалеком будущем может постичь та же судьба. Если мы будем продолжать придерживаться глобальной экономической стратегии постоянного роста, не обращая внимания на человеческое благополучие и здоровье нашей планеты, то можем поставить себя на грань вымирания. Мы сами строим себе машину Судного дня, работа которой не будет столь впечатляющей, как ядерная катастрофа, но в долгосрочной перспективе не менее эффективной и масштабной. Учитывая, сколько знаний мы накопили и продолжаем накапливать, подступающий кризис может быть моральной проблемой только в том случае, если мы решим и дальше его игнорировать.

* * *

Как пророчески заметил американский юморист и поэт Огден Нэш незадолго до своей смерти в 1971 г., «наверное, с прогрессом раньше было все в порядке, но он продолжается уже слишком долго». Я попробовал представить себе, что будет с городскими вьюрками, которые прилетали ко мне завтракать во время моего посещения Галапагосских островов, если им снова, после десятков лет питания яичницей, придется вернуться к традиционным семенам. Если они окажутся без легкой пищи, вновь настроить поведение на реалии мира природы, вероятно, будет довольно трудно.

Для нас это тоже нелегко, однако, к счастью, мы не вьюрки. Человек обладает достаточными знаниями для того, чтобы изобрести адаптивную стратегию, не сводящуюся к экспоненциальному росту. Но хватит ли у нас коллективной воли, чтобы изменить наши привычки? Если нам нужна рациональная и устойчивая идея прогресса, мы должны упорядочить и привести к гармонии сложное взаимодействие между нашими инстинктивными стремлениями и культурными решениями. Чтобы достичь общего успеха, это должен сделать каждый из нас. Если снова вспомнить мое сравнение с «Хорошо темперированным клавиром» Баха, то попытки культурной стандартизации — аналогичные настройке современного домашнего пианино в равномерной темперации — не приведут ни к чему хорошему. Настройка привычек на достижение единства в потреблении ограничивает нашу гибкость и изобретательность. Мы, как баховский клавир, нуждаемся в индивидуальном подходе.

Нам, людям, настолько хорошо удается копировать чужое поведение, что стоит нам услышать призывные трубы потребления, как мы тут же теряем голову и забываем о будущем: в потребительском обществе всех нас влечет к себе мгновенное вознаграждение. Такие привычки, плотно укоренившиеся в нашей культуре, политике и бизнесе, действуют на нас подобно усыпляющему наркотику, стоит завести речь о каких-то изменениях. Мы уже знаем, что коммунистическая социальная инженерия 1950-х гг., которой уделил такое пристальное внимание фон Хайек, равно как и олигархия коррумпированного капитализма, не срабатывает. Создаваемый ими порядок слишком хрупок и под давлением легко разрушается. Идея о том, что социальный баланс может быть достигнут путем вмешательства сверху, — это, пользуясь определением Хайека, «пагубная самонадеянность». Точно так же этот баланс невозможно обеспечить повсеместной социальной стандартизацией и чисто законодательными мерами, об этом в своей книге «Ничейные правила: Как спасти Америку от мертвых законов и неработающего правительства» (The Rule of Nobody: Saving America from Dead Laws and Broken Government) пишет американский юрист и социальный критик Филип Ховард.

Нет, для решения проблемы нам нужны объединенные творческие усилия энергичных, знающих и изобретательных людей. Мы сможем взять свое поведение под контроль, только если будем обладать активным самоосознанием — мудростью, приобретаемой в процессе постоянной настройки мозга. Чтобы создать устойчивое будущее, каждый из нас должен пересмотреть свой личный комплекс подсознательных привычек. Через этот сознательный процесс, задействующий такие замечательные возможности нашего разума, как восприятие, анализ, воображение и принятие решений, возможно вдумчиво выровнять и привести к гармонии динамику биологических, экологических и культурологических перемен. Знания из области нейрофизиологии и эволюционной теории помогут нам найти верный путь такой социальной трансформации. Кроме того, мы должны взять на себя ответственность за рациональное решение проблем и активно участвовать в создании и укреплении социальных институтов, стимулирующих образование, свободу выбора, развитие характера и социальное товарищество. Реальное будущее, которое мы создаем, определяется индивидуальным выбором каждого из нас. Мы должны снова научиться уважать и принимать отведенное нам место в мире природы.

* * *

Хорошо то, что поиск перемен нам не нужно начинать с чистого листа. В Соединенных Штатах и во всем мире много людей, думающих и работающих за рамками потребительства. Мне повезло познакомить вас с некоторыми из них на страницах этой книги. Среди широкой общественности стремление к переменам также становится все более явным и распространенным. Проблема социального неравенства активно обсуждается в Америке и Великобритании, в том числе политиками. После финансового кризиса 2008 г. многие американцы снова стали делать сбережения, отчасти по необходимости. Возможно, я чересчур оптимистичен, однако кажется, что человеческая жадность к материальным благам постепенно утихает, особенно среди молодежи. Кроме того, из-за резких и необычных изменений погоды и многочисленных природных катастроф все больше людей начинают задумываться о том, что глобальное потепление может иметь для человечества крайне неприятные последствия. Ситуация меняется, но пока медленно.

В сфере промышленности, опять же по необходимости, также намечаются некоторые положительные тенденции. Компании, особенно мирового масштаба, начинают осознавать угрозу, которую несут их прибылям и традиционным методам ведения дел ограниченность ресурсов, климатические изменения и погодные катаклизмы. В частности, мировой гигант Coca-Cola в 2004 г. был вынужден остановить работу своего крупнейшего завода в Индии, который ежедневно потреблял почти миллион литров воды из подземных водоносных горизонтов и тем самым разрушил местное сельское хозяйство. Влияние резких погодных изменений испытывает на себе и компания Nike, производящая спортивную обувь; 700 фабрик этой фирмы расположены в 49 странах мира, в том числе многие из них — в Азии. В результате наводнения 2008 г. закрылись четыре принадлежащие Nike фабрики в Таиланде, а засуха в разных частях света ставит под удар поставки хлопка.

Из-за подобных экономических проблем и растущей обеспокоенности людей во всем мире в 2014 г. изменения природной среды стали основным вопросом повестки дня Всемирного экономического форума в Давосе. Целых 35 заседаний форума были посвящены климатическим изменениям, вложениям в экологически безопасное производство и возможностям устойчивой «циклической» экономики. Идею последней впервые предложил в 1970-х гг. швейцарский архитектор Уолтер Стахель, который видел в ней замену существующей линейной индустриальной модели постоянного ресурсозависимого роста. Для темы нашего обсуждения важно, что эта модель, по сути, основана на регенерационной динамике биологических систем.

Современная индустриальная экономика использует для производства различной продукции, которая в конце своего «жизненного цикла» становится отходами, сырье растительного и ископаемого происхождения. Циклическая экономика, напротив, изначально предусматривает регенерацию: пищевые и прочие органические продукты возвращаются в почву; материалы, получаемые из ископаемого сырья, в том числе такие нефтепродукты, как пластмасса, отправляются на вторичную переработку. Товары длительного использования изготавливаются таким образом, чтобы их можно было разобрать и усовершенствовать с минимальными затратами. В выигрыше оказываются все: потребитель, производитель и планета.

Циклическую экономику популяризирует Эллен Макартур, британская яхтсменка, которая в 2005 г. в возрасте 28 лет установила рекорд в одиночном кругосветном плавании и была награждена орденом Британской империи. В 2010 г. специально для пропаганды идеи циклической экономики она организовала благотворительный фонд. Макартур оказалась талантливым оратором, и ее программа быстро получила широкий отклик и финансовую поддержку от многих серьезных международных компаний, в их числе McKinsey, Philips, Cisco, Kingfisher и Renault.

Для Макартур с ее профессиональным опытом предусматриваемые циклической экономикой технологии сохранения и повторного использования ресурсов имеют как экологический, так и деловой смысл. «Отправляясь в плавание вокруг света, вы берете с собой все, что необходимо для выживания, — объясняет Макартур в интервью 2014 г. — Три с половиной месяца вы находитесь на борту яхты со всем, что взяли с собой: у вас нет других источников пищи или топлива. Когда вы видите, как ваши запасы иссякают, вы очень четко осознаете их конечность, потому что находитесь в 4000 км от ближайшего города. И я поняла, что ситуация в мировой экономике ничем не отличается. Экономика использует ресурсы, которые также конечны».

* * *

Есть что-то поэтичное в харизматичной и образованной женщине, понимающей и знающей море и призывающей человечество к экологичной экономике. Когда глядишь на Тихий океан с каменистого вулканического берега (как я во время пребывания на Галапагосах), трудно представить, что нечто столь огромное и мощное может быть таким уязвимым. Но, к сожалению, это так. Океан покрывает около 70% поверхности Земли, но наша эксплуатация ресурсов и невнимание наносят ему серьезный вред. Однако пока у нас все же остается надежда — если мы возьмем на вооружение методы устойчивого хозяйствования.

На жизнь морских обитателей отрицательно влияют многие факторы: загрязнение за счет смываемых с побережья вредных веществ, используемых в сельском хозяйстве, повышение температуры, закисление и уничтожение природных местообитаний. Но сильнее всего подрывает ресурсы Мирового океана индустриальный рыбный промысел. В нашем близоруком стремлении к получению быстрой выгоды мы уже уничтожили многие рыболовные угодья. Британская песчаная отмель Доггер-банка, где раньше добывали огромное количество сельди, истощилась в 1960-х гг.; в 1990-х практически исчезла ньюфаундлендская треска. В целом общемировой вылов рыбы вырос с 35 млн тонн в 1950 г. до 150 млн в 2009-м, что намного превышает возможности естественного восстановления. Численность некоторых из наиболее популярных видов рыб, таких как треска, тунец, пикша, камбала, снизилась настолько, что им грозит полное истребление к 2050 г. Дэниел Поли, морской биолог французского происхождения, профессор зоологии, ведущий проект «Море вокруг нас» (Sea Around Us) в Университете Британской Колумбии в Ванкувере, считает, что биомасса крупной рыбы в Мировом океане за последние 100 лет уменьшилась более чем на 95%. Мы очень быстро движемся к созданию морской пустыни.

Пытаясь как-то справиться с этой маячащей экологической катастрофой, правительства разных стран стали создавать морские охраняемые территории. Одна из них была установлена на Галапагосских островах в 1974 г., а в 1998-м ее площадь увеличилась, включив акваторию в радиусе 40 морских миль от островов. Во всех прибрежных зонах экология моря и суши тесно связана, и на Галапагосах это видно особенно хорошо. Пропитание многих птиц, в том числе уникальных нелетающих бакланов, полностью зависит от моря. Точно так же морские ресурсы необходимы для рыбаков, снабжающих рыбой население островов и посетителей Национального парка. Местное руководство проявляет достаточную мудрость, стараясь достичь баланса между человеческими потребностями и сохранением экосистемы архипелага. Создание охраняемых зон — хороший способ ограничения человеческой деятельности, но и в этом случае нужно учитывать изменение состояния окружающей среды и различия в рентабельности рыболовных угодий.

Многочисленные исследования ученых со всего мира показывают, что для правильного управления как морскими ресурсами, так и любыми другими экосистемами необходимо вначале разобраться в человеческом поведении. Любая сложная динамическая природная система способна к самоупорядочиванию, если защитить ее от хищнического использования. Но эти же системы с экономической точки зрения служат важными источниками обеспечения человеческого существования. Примерно для миллиарда людей в мире океан служит основным источником пропитания и дохода. Анализ таких систем полезен для поиска решений в более крупном масштабе, так как они способны указать нам путь к достижению устойчивости.

Очевидно, что изменить человеческое поведение, лишь взывая к морали без учета личных интересов, невозможно. Еще Дэвид Юм говорил о том, что разум — раб страстей. Это абсолютная истина, поэтому она верна и применительно к рыболовству. Для изменения поведения нужна система, основанная на поощрении. Простое объявление какой-то акватории охраняемой зоной и введение ограничений на вылов обычно мало влияют на коммерческий рыбный промысел. Подобные законодательные меры только стимулируют недальновидные действия, приводя к конкурентной «гонке за рыбой» в огромных масштабах и исключению менее ценных видов из отчетов о вылове. Главная хитрость состоит в том, чтобы заменить эгоистичный краткосрочный интерес истинным чувством общей разумной ответственности.

Один из способов решения этой задачи, который уже показал свою эффективность, — наделение рыбаков гарантированными и долгосрочными индивидуальными правами на вылов на определенной территории. Такая стратегия оказывается особенно успешной, если участники объединяются в коллективное предприятие на взаимовыгодных началах. При этом, когда благодаря улучшению информированности, разумному отношению к ресурсам и честному выполнению обязательств экосистема постепенно восстанавливается, качество уловов повышается и выигрывают все, в том числе рыба и прочие морские обитатели. Как вы, возможно, поняли, то, что я описываю, по сути рыболовный вариант знаменитого «маршмеллоу-теста» Мишела. Как с детским угощением, так и с рыбой в океане: отсрочка получения желаемого вознаграждается.

Айана Элизабет Джонсон, морской биолог из Института Уайатта в Вашингтоне, специалист в сфере устойчивого использования ресурсов Мирового океана, применяла подобную стратегию для изучения роли поведенческих и социальных факторов в сохранении экосистем. В своем исследовании, которое стало основой ее докторской диссертации, Джонсон изучала временные предпочтения и подходы к управлению ресурсами 350 рыбаков и дайверов с островов Кюрасао и Бонэйр (Малые Антильские острова). Эксперимент Джонсон был подобен тесту Мишела: исследовательница предлагала участникам $50 через некоторое время или меньшую сумму немедленно. Оказалось, что большинство участников соглашалось на моментальное получение суммы примерно $35 (что приблизительно равнялось стоимости ящика самого популярного местного пива); если же им предлагали меньше, они предпочитали подождать более крупного вознаграждения.

Однако в ходе эксперимента также выяснился ряд интересных деталей. Как и следовало ожидать, финансовые затруднения играют существенную роль в принятии решения. Это особенно верно для местных рыбаков, большинству из которых нужно содержать семьи. Аквалангисты, преимущественно молодые люди из Нидерландов, обычно богаче. Эти различия между группами также влияют на их отношение к охране окружающей среды: доход рыбаков зависит от вылова рыбы из моря, в то время как аквалангистам, заработок которых зависит от туристов, выгодно сохранение рыб и других морских обитателей в их естественной среде. Смысл исследования Джонсон совершенно ясен: если мы стремимся к практике устойчивого рыбного промысла, то необходимо принимать во внимание поведенческие предпочтения и социоэкономические обстоятельства. Поведение имеет значение.

Если мы хотим достичь успеха в устойчивом использовании экосистем, то на первое место должна ставиться важность понимания человеческого поведения. Без сбалансированного вознаграждения люди, действующие в своих личных интересах, исчерпают все доступные ресурсы, не задумываясь о будущем благе. Американский эколог Гарретт Хардин описал это противоречие в 1968 г. в знаменитой статье под провокационным названием «Трагедия общинного поля» (Tragedy of the Commons), опубликованной в журнале Science. В работах профессора Хардина, специалиста по росту популяций, заметен налет определенной мальтузианской мизантропии. Но при этом он мыслил системно и свято верил в разрушительные последствия эгоизма, в том числе в то, что смерть и голод являются механизмами обратной связи, которая обеспечивает постепенное возвращение упорядоченной системы к равновесию. Но, конечно, в идеале нам стоит разрабатывать и поощрять более мягкие методы самокоррекции.

Политолог и экономист Элинор Остром, лауреат Нобелевской премии по экономике за 2009 г., изучавшая, как управляют ресурсами общего пользования во всем мире (диапазон — от вылова лобстеров в штате Мэн до ирригационных систем в Непале), более оптимистично смотрела на человеческую природу. В ходе своих исследований Остром обнаружила, что местные сообщества, заинтересованные в долговременном использовании имеющихся ресурсов и вкладывающие в это средства и силы, часто создают успешные и разумные системы управления. Принципиально важные факторы в этой ситуации — размер сообщества и взаимоотношения между основными игроками, участвующими в разработке общего ресурса. И здесь мы, конечно же, возвращаемся к Адаму Смиту: небольшие сообщества, интересы участников которых взаимосвязаны, склонны к самоупорядочиванию. Однако прав был и Хайек: с расширением сообщества и повышением анонимности участников уравновешивающие силы перестают действовать. Сегодня наша цель состоит в том, чтобы разработать способы взаимодействия, способствующие сохранению этой балансирующей системы. Мне хочется верить, что у человечества как вида для этого достаточно мудрости. Как я показал вам в этой книге, в семьях, школах, сообществах граждан, университетах, на рабочих местах и за общим столом такие перемены возможно осуществить — при наличии взаимных привязанностей и личной ответственности. На протяжении всей человеческой истории совместная деятельность оказывалась более интересной и выгодной, чем преследование неограниченных личных интересов. Глубоко внутри нас это культурное чувство не изменилось.

* * *

Когда я писал это, в Англию после долгой холодной зимы пришла весна. О том, что она придет, знали нарциссы, гуси на пруду и мы, как живые существа, тоже. Это часть ежегодного сезонного цикла бытия всего живого. Каждое существо привязано к миру природы, и человек тоже никак не может быть от нее независимым. Каждый из нас как отдельная личность представляет собой систему взаимодействий: уберите эти взаимодействия, и человека не останется. Это экологическое видение мира. Слово экология включает в себя часть, по-гречески обозначающую «дом». А здоровую обстановку в доме создают не раздоры и конкуренция между его обитателями, а сочувствие и сотрудничество. Экология семьи предполагает множество взаимодействий — близких, взаимоусиливающих и взаимовыгодных. В рамках этой экологии возникают, совершенствуются и проявляются личная свобода и личная ответственность.

В научных исследованиях мы рассматриваем природную экологию и сводим ее к ряду элементов. Человеческой мысли, преклоняющейся перед сложностью устройства мира, проще работать таким образом — линейно. С помощью этого метода мы достигли большого прогресса в понимании кусочков головоломки и продвижении нашего общества вперед. Но еще больше нам только предстоит узнать и понять. Очень радостно и заманчиво верить в то, что, разделив биологию на составные части, мы найдем путь к достижению разнообразных целей — как сиюминутных, так и более масштабных и долгосрочных.

Но если мы серьезно намерены разобраться в том, что может ждать нашу планету в будущем, тогда наука в широком смысле должна также использовать метод интеграции — чтобы понимать и уважать сложность экологической парадигмы. Нам стоит задаться несколькими вопросами. Как новые знания помогут нам лучше представить свое место в мироустройстве? Какую ответственность мы должны принять на себя, чтобы сохранить человеческий опыт для будущих поколений? Как лучше настроить мозг для решения будущих задач? Как музыканту найти более совершенную гармонию, сидя перед клавишами своего инструмента в эпоху человека? Конечно, это метафора. Но метафора всегда была для человека первым шагом к пониманию мира.