Введение для психологов

Лабиринт души. Терапевтические сказки

(под редакцией О. В. Хухлаевой, О. Е. Хухлаева)

ВВЕДЕНИЕ ДЛЯ ПСИХОЛОГОВ

Теперь мы обращаемся непосредственно к вам, дорогие колле­ги. Мы надеемся, что вы уже прочитали введение для родите­лей. Если нет, — настоятельно советуем вам сделать это, вер­нувшись назад.

Дело в том, что каждый психолог — в такой же степени родитель, как и все остальные, пускай хотя бы и в будущем. Одна из сложностей нашей профессии в том, что приходится совмещать две на самом деле различные роли — психолога и родителя (то есть «обычного», «нормального» человека). Это две совершенно разные жизненные позиции. Распространен­ная иллюзия говорит о том, что хороший родитель — всегда психолог и наоборот. Но ведь достаточно ясно, что родитель — это «от бога», «от сердца»; воспитание собственных детей — это жизнь в самом глубоком и сокровенном понимании этого слова; это позиция максимальной «включенности» в процесс — любой «взгляд со стороны» будет отдавать фальшью и неиск­ренностью. Психолог же — это профессия, работа, которой учатся; по определению, здесь присутствует позиция «снару­жи» ситуации, т. к. «внутрь» мы только «путешествуем» чтобы узнать проблему. Можно обойтись и без долгих доказательств: психолог не «живет жизнь» со своим клиентом, родитель же делает именно это.

Итак, «разобравшись» со своим «внутренним родителем», можно «потешить» и «внутреннего психолога».

Эффективная работа со сказочными историями возможна и без всякой подготовки, здесь вы можете найти прекрасное при­ложение своей профессиональной интуиции. Однако часто воз­никает необходимость понять, что и как мы делаем. Анализ может принести сомнения, но это не означает его ненужности.

Сказочные истории, которые вы найдете в этой книге, име­ют достаточно узкое и строгое определение — терапевтичес­кие метафоры. Этот термин возник и употребляется чаще все­го в рамках НЛП, но нам кажется, что его использование не связывает нас каким-то одним подходом и, следовательно, воз­можно провести его объективное рассмотрение.

Метафора — непростой термин по причине своей широкой распространенности и нечеткости употребления. Поэтому мы посчитали необходимым кратко изложить основные узловые элементы в теоретическом понимании метафоры, раскрывая специфику именно терапевтической метафоры.

Терапевтическая метафора — что это такое?

Метафора, в самых общих чертах, это перенесение свойств одного объекта на другой по принципу сходства или контрас­та. «Задача метафоры вскрыть смысл описываемого предмета». Что она успешно делает, характеризуя словом, при­надлежащим к одному классу, слово из совершенно другого класса.

Общеизвестно, что метафора представляет собой определен­ный способ мышления, ведь «перенос значения с известного на неизвестное (описываемое) — один из способов усвоения но­вой информации». Юбер и Мосс утверждали, что метафора выражает «ассоциацию по сходству». Наиболее распространенная точка зрения говорит о том, что метафора сравнивает одно с другим (два различных фрагмента действи­тельности), взаимно обогащая их новыми смыслами.

С этим положением нельзя не согласиться. Однако метафо­ра — не обычное сравнение. К.И. Алексеев справедливо заме­чает, что основное отличие сравнения от метафоры заключа­ется в том, что при сравнении сохраняется понятийная струк­тура классификации. Если мы говорим: «Этот человек ведет себя как лиса», то мы не меняем принадлежности человека к классу людей, а лисы — к классу животных. Просто мы утвер­ждаем, что человек здесь обладает определенными характери­стиками, присущими лисе, — сравниваем.

Когда мы, разгоряченно произносим: «Этот человек — лиса!», тогда для нас перестают быть важными классификаци­онные отличия людей и животных. Мы строим новую класси­фикацию, где данный человек и лиса стоят рядом. Мы создаем новый класс: «хитрые».

Здесь нельзя не упомянуть О.М. Фрейденберг, рассматрива­ющую метафору как продукт распада семантически тождествен­ного мифологического образа. В архаичном обществе, «качество» объекта (та же хитрость) мыслилось как его неотъемле­мый «двойник». Сказать «человек как лиса» здесь значило про­вести тождество между человеком и лисой, то есть построить семантически тождественный мифологический образ.

В процессе разграничения субъекта и объекта «двойник» отделялся и получал возможность жить самостоятельной жиз­нью. Соответственно, мышление получило возможность раз­личать отдельные качества и сравнивать объекты не целиком, а по отдельным параметрам (например, таким как «хитрость»).

Так появилась метафора — теперь человек и лиса могли быть объединены «хитростью», оставаясь при этом разными объектами. Однако метафору не стоит путать с понятиями, которые рождались на первый взгляд сходным образом. Осно­ва метафоры — всегда образное, конкретное сходство. Логика понятия — от абстрактного к конкретному: понятие «хит­рость» не может служить для обобщения лисы и человека как объектов разных классов. Понятие выразит это проще: «Этот человек — хитрый». Метафора же строит свою альтернатив­ную классификацию. В том и заключается специфика метафо­ры, что о понятии, лежащем в ее основе, не говорится вслух. Это своего рода «разговор без слов», передача смысла без его открытого предъявления.

Законы организации метафоры лежат не в понятийной клас­сификации, а в образном представлении мира. Метафора — это обобщение образов на основе пересечения их внешних харак­теристик. Причем характеристики эти могут быть как наблю­даемые (я знаком с хитрым человеком), так и культурные: «лиса—хитрость, заяц—трусость». Поэтому то, что возника­ет на пересечении этих образов, «погибает» при попытке выс­казаться напрямую: образ принципиально не является поня­тием. Значит, передать можно только саму схему, путь этого образного обобщения, которое будет делать сам человек, ус­лышав фразу: «Этот человек — лиса!». Поэтому каждая мета­фора, в отличие от понятия, несет в себе неповторимый аромат индивидуальности и дает ощущение со-творчества автору.

Именно здесь лежит разгадка необычайной эффективности метафоры при работе с детьми. Детская картина мира пред­ставляет собой набор преимущественно образных и, следова­тельно, метафорических обобщений. Соответственно наибо­лее перспективным способом ее изменения будет предоставле­ние ребенку новых образных обобщений — терапевтических метафор.

Надо подчеркнуть, что метафора — хрупкое «создание», разрушаемое при соприкосновении с понятиями. Следователь­но, при создании терапевтической метафоры и при ее обсужде­нии следует быть очень осторожным. Необходимо вниматель­но следить за тем, чтобы не нарушить образную целостность, чтобы результат работы психолога не сводился к усвоению понятий: «драться — плохо», «бояться — не нужно» и пр. Понятие все равно не будет усвоено должным образом, но ме­тафорический образ может потерять целостность, а значит и эффективность.

Следуя этому дискурсу, необходимо проводить различие между символом, метафорой и мифом. Символ есть, скорее всего, порождение образного мира взрослых. Это как бы мета­фора «наоборот» — совмещение двух обобщений в некоем еди­ном образе. Так розы как символ любви объединяют в образе букета цветов два понятия — «цветы-розы» и «любовь». Это обобщение служит «прочувствованию» понятий, привнесению образной «свежести» в мир абстракций.

Метафора же — это, напротив, обобщение образов, причем предельно эмпирическое, приземленное. Дети гораздо большие прагматики, чем мы, им нужны непосредственные «руководства к действию», облаченные в метафорические «одежды».

Так же кардинальные различия отделяют метафору от мифа.

В психологической литературе часто смешивают волшеб­ные сказки, мифы и специально придуманные метафоры. Однако эти феномены являются порождением совершенно раз­ных форм мышления. Миф— способ мышления образами, которые представляют собой систему изначальных тождеств. Мифологический образ несет функцию тождества; «система первобытной образности — это система восприятия мира в форме равенств и повторений».

Сказки же, кроме бытовых анекдотов, — продукт мифоло­гического мышления, несмотря на изменения, дошедший до наших дней в структурной сохранности. Сказки родились из мифов. Соответственно, задача сказки — не дать ребенку кон­кретное руководство к действию и не показать область пересе­чения нескольких образов, что делает метафора. Волшебная сказка предназначена для того, чтобы показать ребенку внут­реннее тождество всего мира (и, тем самым, осмысленность, законченность) на том языке, который понятен ребенку. По­казать то тождество, которое мы с взрослением теряем и нахо­дим только в вере во что-либо.

Волшебная сказка — это своего рода «абстракция для де­тей», говорящая «обо всем мире сразу».

Метафора принципиально сосредоточена на конкретных образах, отличающихся друг от друга, однако чем-то схожих. Если вернуться к практике, можно сказать, что необходимость в метафоре возникает только тогда, когда рушится «волшеб­ное тождество». К несчастью или к счастью, в наше время это происходит очень и очень рано.

Итак, метафора есть по сути дела наиболее удобная форма для передачи детям терапевтических сообщений. Однако надо понимать, что это требует немалого искусства и от нас — тера­певтические послания должны нести форму образов и не быть похожими на абстракции, «выдернутые из рецептурного спра­вочника» способы справиться с проблемой.

Беседа о природе терапевтической метафоры будет непол­ным, если мы не поговорим о самой форме их предъявления. С точки зрения эриксонианского подхода, чтение ме­тафор есть работа с трансовыми состояниями сознания. Транс здесь понимается как состояние, когда фокус внимания пре­дельно сужен и отрешен от обычного повседневного сознания. Это высоко мотивированное для обучения состояние.

Определение транса как «обучения, зависимого от состоя­ния», безусловно, относится и к метафоре. Распознавание и интерпретация метафор — внутренний индивидуальный про­цесс; в отличие от понятий, они не подаются «в готовом» виде. Мы лишь предъявляем материал, на основе которого ребенок произведет образное обобщение — создаст метафору. Исклю­чительная зависимость этого процесса от состояния — нали­цо. Значит особое внимание, вне зависимости от психологи­ческих концепций, на которых мы основываемся в нашей ра­боте, следует уделять форме предъявления историй и созданию условий концентрации внимания и сосредоточения.