Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 33. В ранней молодости меня смущала какая-то избыточная ясность восприятия






 

В ранней молодости меня смущала какая-то избыточная ясность восприятия. Все было или хорошо и понятно, или плохо и непонятно. И только где-то на самой глубине души плескалось, что на самом деле все должно быть по-разному. Поэтому я действовал по стандартам, указанным в простых песнях. Если я любил – я любил. Если я лечил – я лечил. Если я не знал, люблю я или нет – я бросал. Мне кажется, что именно из-за того, что все у меня было так просто, я все это забывал. И хорошее, и плохое. Запоминаются-то сложности…

Например, не так давно, когда я в очередной раз брюзжал по поводу Дины, Антон напомнил мне совершенно забытую историю, как мы, веселые, очень молодые и не очень пьяные (нельзя же, правда, быть одновременно веселым, трезвым и умным!) возвращались с одного из первых концертов АукцЫона.

Жизнь казалась настоящей. Точнее, об этом как-то не думалось. Матвей встал на руки и прошел так метров двадцать по занесенной снегом улице, пока не грохнулся, поскользнувшись на обледеневшем канализационном люке. Причем как раз в тот момент, когда я закричал на всю улицу: «В здоровом теле – здоровый дух!»

Потом одна длинноногая красавица прилюдно зализывала Моте ссадину на запястье. Затем мы пошли ко мне (родители были на даче) и пили, слушали наперебой музыку, а в конце концов даже родная сестра Дина показалась мне не такой уж отмороженной.

Мы вышли на балкон покурить. Я накинул на плечи Дины свой пиджак и с изумлением узнал, что моя физико-математическая кровная родственница пишет стихи.

 

Пришла зима на оба наших дома

У вас Китай. Буддийская истома,

Зеленый чай с Великих Желтых рек.

А в призрачной прозрачности сосуда

Цветущий лотос. Благодушный Будда.

Жемчужные возможности судьбы.

 

Я удивился. О буддизме тогда в Москве толком никто и не думал. Зеленый чай был экзотикой. И что вдруг Дине вздумалось писать про него стихи? Потом мы долго пили. Не чай. Дина тоже пила, плакала и говорила, как она на самом деле любит меня. Я растрогался и мы чуть ли не поцеловались.

А сейчас? Что у нас – гражданская война? Как можем мы с родной сестрой оказаться, да не по разную сторону баррикад, а просто в разных Вселенных?

И что мне теперь делать? Думать об этом? Переживать? Пытаться восстановить целостность реальности? Хорошо бы, да только я знал, что она не восстановится. Она – утрачена и невосстановима.

– Дина! Дина!! Ты сошла с ума!!! Что же ты, дурочка, сделала?

– Понимаешь, Иосиф, (у Дины в глазах был тот самый вечер, когда мы с нею помирились), я это сделала давно.

– А мама знает?

– Нет.

– А… папа?

– Никто ничего не знает.

– Так передумай! Еще не поздно!

И чтобы доказать себе, что это так, я почти судорожно отыскал в iPOD'е нужную песню и включил ее, пока Дина не успела мне возразить. Песня началась. Я подошел к Дине и протянул ей один из двух наушников. Мы стояли очень близко друг к другу, чуть ли не обнявшись.

 

Еще не поздно, день уже прожит.

Войди, прохожий, я тебе верю.

Сдирая кожу, входит луна в узкие двери.

Что-то поет чей-то голос,

Бьется в стекло, тонет в стекле,

Разорвалось – раскололось.

Кто-то зовет меня…

 

Дина молча выслушала песню до конца и вернула мне наушник. Я не мог понять, что происходит у нее в душе. Но что-то в ней происходило. Разобраться бы… Конечно, всю жизнь Дина была мне чужой. Но… На самом деле – она же не чужая?!

Я покачал головой и сел на место. Мотя взял слово:

– Короче пацаны. Давайте конкретно. Мы, кажется, все тут попали. У кого какие предложения?

Мне показалось, что от его азарта осталась только злость.

– Скучно быть смелым. Давайте послушаем мою бывшую жену.

Слово «бывшую» Антон не педалировал, но оно все равно резало слух. Матвей неожиданно сменил злость на ласку.

– Дина, мы не враги друг другу? Правда ведь?

– Я вам враг, а вы мне нет. Мальчики! Вы ничего не понимаете. Совсем ничего. И это – нормально. Вы умные, но сейчас никто ничего не понимает. Завтра в России меняется власть.

– Власть?

– Новый премьер-министр. Новые руководители Генштаба, ФСБ и МВД. С послезавтрашнего дня – новый министр обороны.

– Ну, это не так плохо, – оживился Мотя. – Давно пора.

– Политическое остроумие в данной ситуации отдает жестким цинизмом, – Антон отчитал Мотю, а потом вполне по-дружески обратился к Дине: – Вы решили сменить тупых, ленивых и жадных полухатов на профессионалов?

– Примерно.

– И все, как на подбор, будут второй степени посвящения? А то и первой?

– Примерно. Первой – не будут. Первой здесь пока одна я.

– Но вы же не всех собираетесь сменить? – Слово «всех» Антон произнес с некоторым ударением.

– Не всех…

Дина впервые посмотрела на Антона. Во взгляде ее читалось некоторое уважение. Кажется, объявив свою степень, и признав элегантность рассуждений Антона, она рассчитывала на ответное уважение. Антон пропустил это мимо ушей.

– А потом, конечно, атомное оружие?

– Конечно.

– Ядерный катаклизм?

– Да.

– На сколько миллиардов?

У меня возникло ощущение, что Антон интересуется неожиданной возможностью купить квартиру с большой скидкой.

– Не очень ясно. Наши аналитики до сих пор все не просчитали. Очень сложная модель. Думаю на шесть-семь.

– Вы начинаете, Америка отвечает?

– Именно.

– Кто останется?

– Кто-то в Африке. Кто-то в Китае.

– И все?

– Плюс-минус Гренландия, Антарктика и те, кто добежит до бомбоубежища. Но что они будут делать потом – это вопрос. Двухлетняя пылевая буря…

– А исламские страны с повышенным экстремизмом? Они же ваши союзники?

– Ну, Антон! …

– Извини. Хорошо. Что Австралия, Южная Америка?

Спокойный семейный деловой разговор. Однако…

– Мегаполисы и крупные города – без шансов. Больше трехсот боеголовок. Возможно, небольшие городки и сельское население вначале уцелеет, но… Климатические изменения будут очень серьезными.

Я представил себе, как начинается ядерная война. Никакой предварительной подготовки населения. Никаких слухов. Война должна начаться совершенно внезапно. Как гром среди ясного неба. В прямом смысле. Офигевшие дикторы телевидения и радио что-то лопочут, сами не понимая, что им сейчас делать. Времени у дикторов – пять-семь минут. В Останкино-то, конечно, бомбоубежище есть. Те, кто их услышал и им поверил, начинают бежать к метро. Успевают добежать только жители соседних домов. Все странно одеты. Смесь дома и улицы. Кое-кто в тапочках. У кого-то зонтики. Большинство детей – не одеты, а завернуты в одеяла и пледы. Возникает давка. Люди озираются. В общем, никто ничего не понимает. Кто-то все равно не верит. Кто-то так и знал, что этим все кончится. Люди пытаются звонить, но мобильные телефоны не соединяют. Линии перегружены, как в Новый Год. У кого-то радиоприемник. Он пытается найти волну, на которой хоть кто-то что-то может объяснить. Толпящиеся у входа в метро люди не очень похожи на людей. Они скорее напоминают мычащее стадо коров перед входом на бойню. Особенного ужаса нет. Есть печальная растерянность. Все поглядывают на небо. Ждут вспышки.

Мотя, который последние несколько минут тряс головой с искренним желанием проснуться, наконец решил включиться в разговор.

– Дина! Я не понял. На хера этот Армагеддон?!

Я, чтобы не мешать воркованию голубков, прошептал на ему на ухо:

– Энергия, Мотя. Энергия Ка. Я же тебе рассказывал. Ее надо закачать в параллельный мир. Не мешай. Дай послушать.

– И когда? – продолжал Антон как ни в чем не бывало.

– Я уже сказала. Очень скоро.

– Мы сделаем все, чтобы тебе помешать.

Антон сказал это, примерно так, как я бы сказал: «Слушай, это платье, честное говоря, тебе – не очень…»

– Детский сад кончился, Антон. Прости, голубь. Но лететь тебе некуда.

– Ты думаешь, что…

– Я ничего не думаю. То, что написано в твоем файле, знает любой аналитик любой спецслужбы. И, соответственно, все ее топ-менеджеры. Это не может ничего изменить. Поздно. Им, в отличии от вас, не пришла в голову идея, что мы будем атаковать так быстро и так жестко. А мы будем!

Антон замолчал. Я решил чуть-чуть сменить тему, заодно пригасив Динин пафос.

– А давно ли, дорогая сестра, ты начала убивать?

– Не надо глупостей. Ты же знаешь, что смерти нет. И я никого не убивала. Даже не отдавала приказ. У нас есть для этого специальная коллегия.

– Ликвидационная?

– Да. (Дина поморщилась). Но она действует на основании постановлений других коллегией.

– Зачем вы убили Лилю?

– Мы не убивали Лилю. Она покончила с собой, не дожидаясь нас, и это ты тоже знаешь. Послушай! Мне кажется, что у тебя какие-то извращенные представления о нас. Мы не любим насилие. И предпочитаем его избегать, где только возможно.

– Хватит гнать, Дина, – не выдержал Мотя. – Ваша цель – страдания на Земле. Кровь, слезы и смерть.

– Повторяю. Конкретного насилия мы не любим. А страдание… Это слишком сложно…

Тут уже не выдержал я.

– Конкретное насилие?? Ядерную катастрофу, которую вы готовите – это не конкретно? Холокост вы устроили?!?!

– Мы. Но не мы одни.

Не одни. Я представил себе немецкого инженера. Круглые железные очки. Топорщаяся мышиная форма, явно недавно сменившая пиджак или джемпер. Он сидит у кульмана и чертит. В конторе, которая несколько месяцев назад была детской библиотекой, холодно. Он то и дело подходит к печке-буржуйке, где тлеют четыре книги на польском и греет пальцы. На ватмане появляются первые контуры здания. Вход. Раздевалка. Сколько нужно вешалок? А в зимнее время? Он звонит и спрашивает. А вообще не нужны? Вещи на пол? Хорошо. Так. В камеру должно помещаться по сто двадцать человек. Значит камер нужно две. И еще печь. Объем печи, в которую поместится двести сорок тел равен… Так… Размер одного тела, скажем 90-60-90. Нет, зазоры надо оставить… Хотя там же будут и дети, а они чуть ли не вдвое меньше взрослых… Он берет арифмометр. Потом снова чертит. Потом ему приходит в голову две рационализаторских идеи. Он опять звонит. Отклонены обе. Убивать одним и тем же газом, что и сжигать – неразумно. Надо испытывать боевые отравляющие вещества. Сразу сжигать без предварительного отравления – технологически сложно. Людей придется загонять не в душевые комнаты, а в печку. Заключенные могут начать волноваться. Кроме того, в этом случае золотые коронки и другие случайно припрятанные ценности (нельзя забывать, что народ, с которым мы имеем дело – хитрый и жадный) должны будут выгребаться из золы, что трудоемко, уж не говоря о том, что бриллианты и вовсе сгорят без остатка.

Инженер встает, потягивается, подходит к титану, наливает себе кипятку и смотрит на соседей. Сосед справа чертит подъездные железнодорожные пути. Сосед справа занят логистикой. Этапирование, пропускная способность, необходимый штат и т.д. Сосед сзади – экономист, дорабатывает смету строительства второго корпуса. Инженер бросает ложку цикория в кипяток и добавляет щепотку сахарина. Сахарин исчезает в темно-бурой жидкости. Здесь все в порядке. Все идет своим чередом. Так бы еще и на фронте… Инженер возвращается к кульману. И начинает чертить крышу. Труба. Нет. Две трубы. Или одна?

На мысли, связывает ли дым из трубы Освенцима самым прямым образом наш мир с параллельным, я вернулся к разговору с Диной.

– Откуда у вас такая ненависть к евреям?

– Нет никакой ненависти. Мы защищались и защищаемся.

– Подожди, сестричка, а как же так? Мы же сами с тобой евреи на четверть?

– Хаты не нацисты, чтобы считать четверти.

– А восток? Вы же проиграли на востоке. Но я помню твои стихи. «Буддистская истома»?

Дина усмехнулась и откинула прядь черных волос со лба.

– Ты помнишь? Я рада. Там две ключевых фразы – «Зима на оба наших дома» и «У вас Китай».

Я решил не поддаваться воспоминаниям. Как ни крути, сейчас было не до них. Мотя с Антоном серьезно и внимательно слушали нас.

– А с христианами вы тоже как-то не разобрались?

– У нас были серьезные проблемы в связи с появлением и распространением христианства. Так называемый назорейский кризис. Но мы смогли преодолеть его.

– Поставили церковь под контроль?

– Нет. Раскололи. Если какой-то из осколков начинал набирать силу – раскалывали дальше. Или ставили под опеку государства. А там уже… Да какая разница? Мы разобрались. Сейчас настоящих христиан осталось очень мало. Подавляющее большинство ограничивается ритуалами.

– Ладно. Скажи лучше, откуда у хатов взялись эти ритуалы? Убийство змеями, отрезанные головы?

– Это, как раз, не ритуалы. Это способы защиты. Мы их узнали во времена Кем-Атефа. Он случайно, (а, может, и не случайно) встретил во время погружения в параллельный мир вождя шуаров. После чего начались постоянные контакты между хатами и шуарами. Мы узнали от них, что если врага убить двухголовой змеей, а голову мумифицировать, прокоптив над огнем, то покойный в параллельном мире теряет всю свою силу и не способен на месть.

– А где голова Химика?

– В надежном месте. Я не имею права сказать вам об этом.

– Но при чем тут мы? Зачем тебе надо было играть с нами в игры? Соглашаться убегать? Похищаться?

Дина внимательно оглядела всех нас. Мы ответили ей встречными взглядами.

– Мне нужен Иосиф.

Я оживился. Приятно иногда оказываться необходимым. Даже перед концом света. Антон говорил, что хаты преследуют именно меня. Аня это подтверждала. Но зачем родной сестре охотиться за родным братом с использованием таких наворотов?

Я терялся в догадках. Однако, кто бы чего бы не хотел, в любом случае дело пахло жареным. У нас оставался последний козырь – алмазы. Хотя как с него ходить, я совершенно не представлял. Значит, надо тянуть время.

– Дина, а что ты, собственно, от меня хочешь?

– Я бы не хотела обсуждать это публично.

– Дина, какие секреты от друзей? У тебя вообще есть совесть?

Я был искренне возмущен. Антон доступно разъяснил:

– У хатов нет совести. Точнее, нет сострадания. После длительного приема калипсола наступает уплощение эмоций. Вообще наркотики, принятые в употреблении у той части общества, которая считает себя цивилизованной и продвинутой, действуют на тонкие части души. Амефтамины. Экстази. Кокаин. Все они забивают чакры. Действуют на тонкие составляющие эмоциональной сферы. Вроде бы, интеллект в порядке. Эндорфины бьют фонтаном. Кайф – как от слабого оргазма. Но из-за искусственного истощения эндорфинов эмоциональная составляющая сознания страдает в крайне острой степени. Как, кстати, и креативная. Поэтому исчезает так называемое интуитивное понимание. Любой шахматист подтвердит, что оно не компенсируется интеллектуальным. Никак не компенсируется. В этом смысле алкоголь гораздо гуманнее. Он эмоции не трогает. А от наркотиков пропадают предчувствия и сопереживания. Ты не можешь почувствовать, что на самом деле имеет в виду собеседник. Что собирается предпринять… Словом, хаты – моральные уроды. В полном смысле этого слова.

Дина посмотрела на Антона спокойным, понимающим взглядом, как мясник на бойне смотрит на визжащую свинью. Хотя Антон не визжал, а наоборот, говорил довольно тихо.

– Хорошо, – сказала Дина, обращаясь исключительно ко мне, – если ты хочешь обсуждать это публично, то мне в общем-то все равно. Я хочу, чтобы ты стал моим мужем. Я хочу детей. Я хочу детей от тебя.

Небеса не разверзлись и гром не грянул. Наоборот, наступила тишина. Я осторожно посмотрел на Антона. Потом на Матвея. Антон спокойно смотрел на Дину и ждал, что она скажет дальше. Во взгляде Матвея на Дину читался некоторый интерес. Сейчас Дина обращалась непосредственно ко мне:

– Мои условия таковы: Матвей, Антон и твоя Маша умирают безболезненной смертью и я лично гарантирую им достаточное количество энергии в параллельном мире, хоть они и не хаты. Ты становишься моим мужем. Приобретаешь мой титул. Через два дня мы будем управлять Россией. Через две недели – тем, что останется от всего мира.

Матвей встал.

– А почему бы и нас не принять в хаты?

Он засмеялся добрым веселым смехом. Дина дождалась, пока Матвей отсмеется.

– Мы проверили вас. Сделали психометрическую и даже генетическую экспертизы. Вы не подходите. Хатом может стать не любой человек. Должны быть специальные гены.

Мотя не сдавался.

– А что, склонность к хатству наследуется?

– Сложное полигенное наследование. Возможно, с участием митохондриальной ДНК. Поэтому благоприобретенные признаки тоже могут передаваться по наследству. До конца этот вопрос не изучен.

Мое медицинское образование немедленно включилось. Не может ли в таком случае и энергия Ка быть как-то связана с митохондриями? Но Мотю интересовали чисто практические вопросы, поэтому развить мысль о связи энергии Ка с классическим энергообменом клетки я не успел.

– Так, может, мы еще приобретем эти признаки?

– Матвей!

Антон одернул Мотю довольно резко. Мотя обломался и сел. Дина, не посмотрев в его сторону, хотела продолжить, но Антон перебил ее:

– Вам, правда, лучше поговорить тет-а-тет.

– Отпустила бы ты нас, Дина, – чуть ли не жалобно сказал Мотя.

Дина, не посмотрев на него, пошла в дальний от нас конец амфитеатра.

Мне очень захотелось хоть еще раз в жизни посмотреть матч «Барселона-Реал». Или сходить с Машей в «Реставрацию». Я, как сомнамбула, встал и пошел в сторону Дины, механически найдя в iPOD'е «Океан Ельзи»

 

Я вважав би, що ти тиха нiч без зiрок,

Але сяють твої яснi очi.

I сказав би тобi ти лиш сон, тiльки сон

Але ж ти не пускаєш мене.

Вiдпусти, я благаю вiдпусти,

Бо не можу далi йти я

Вiдпусти, я благаю вiдпусти,

Я не хочу бiльше йти.

 

Дойдя до Дины, я оглянулся. Фигуры Антона и Моти в факельном свете казались издали такими маленькими. Я почувствовал нестерпимую жалость к ним обоим. Надо было что-то делать. Но делать было нечего.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.