Искушения

Если Бог благ, то все благо. То, что не благо - не существует, ибо не было создано. Не благо творится нами, ослепленными своими прегрешениями. Отвергнув свои греховные устремления, мы вос­соединяемся с вечным благом, будучи родственны этому велико­му благу по Его исключительному для нас дару - обретать в самих себе это сокровенное благо и пребывать в нем вечно. Как для Бога нет ничего, что было бы не благо, так и для тех, кто соединился с Господом, нет ничего, что могло бы изменить это соединение с бла­гом. Но, забыв это высшее благо, мы приписали нетленную славу Божию тленным идолам своих чувств и переживаний, а из своего ума, прилепившегося к брению, сделали золотого тельца, принеся ему в жертву самих себя и свою жизнь.

Когда мы овладеваем умением всем сердцем держаться Бога, то нет ничего страшного в том, что искушения продолжают возни­кать, они лишь укрепляют нашу веру.

В сияющую огнями Москву я прилетел в начале августа вече­ром. Ехать в Лавру было уже поздно и пришлось заночевать в Мо­скве у знакомой молодой женщины, жившей с дочерью-школьни- цей. Раньше это была дружная семья. Муж, закончив институт, же­нился на выпускнице одиннадцатого класса. С ним мы одно лето провели в горах Таджикистана. После рождения дочери он увлекся взрослой женщиной, сотрудницей с его работы, и ушел к ней из-за страстной, как он уверял, любви. С ней он прожил не более полу- года, когда она скоропостижно скончалась, оставив его ни с чем.

В квартиру я попал в разгар веселья - хозяйка вместе с подру­гами отмечала день рождения дочери. Для них я принес подарки и азиатские фрукты, которые были встречены с восторгом. За сто­лом пришлось сказать, что я приехал поступать в семинарию и это признание вызвало на мгновение полную тишину за столом. Затем посыпались вопросы: “Зачем это тебе нужно? Неужели в этом есть какое-то счастье? ” И далее - все как обычно. Я отмалчивался, но женщины, пошептавшись, снова принялись расспрашивать меня, делая намеки на то, что вот, рядом со мной сидит убитая горем молодая женщина, от которой ушел муж. Ей нужно воспитывать дочь, а надежного спутника в жизни найти непросто, и все в таком же духе... Я искоса посмотрел на свою соседку - по выражению ее лица видно было, что она все воспринимает серьезно.

Отделавшись уклончивыми ответами, я постарался переме­нить тему разговора и за столом снова раздались шутки и смех. Но услышанное ранее камнем легло на мою душу: в самом деле, может быть то, что я ищу, ложный путь? Зачем мне семинария и монастырь, если можно найти счастье в семейной жизни? Эта раз­веденная женщина было добра и миловидна, с ее дочерью мы были очень дружны, в просторной, хорошо обставленной квартире, всег­да было чисто и уютно. Все эти помыслы, один за другим, заверте­лись у меня в голове. Но особенно меня сбило то, что наши взгля­ды встретились за столом и с этого момента волнение не покидало меня. Гости начали прощаться и хозяйка вернулась в комнату. Она испытующе взглянула на меня и ушла укладывать свою девочку спать, пожелав мне доброй ночи. Было слышно, как она выключи­ла свет в своей комнате.

В квартире стало тихо. Сердце мое билось так, что я боялся, что его стук будет слышен в комнате молодой хозяйки. Семинария, экзамены, монашество - все это вылетело из головы и оставался только стук в сердце. Я привел себе столько доводов против своего поведения, что их хватило бы на все оставшиеся годы. Неимовер­ная сила влекла меня изменить свою жизнь целиком и забыть о Лавре навсегда. Неотвязные помыслы и картины будущей жизни закружились в голове. Казалось, что этому дурному наваждению не будет конца, как будто в эту ночь все было поставлено на чашу весов: с одной стороны, - молодая женщина и Москва, с другой, - Лавра и отец Кирилл. Как только я вспомнил об отце Кирилле, мне сразу стало легче. Пусть чаша весов, где находилась Лавра и семинария, стала всего лишь на волосок ниже, но это был перевес в мою пользу. В сердце пришла молитва: “Пресвятая Богородица, спаси меня! ”, которая сразу отогнала все соблазняющие мысли, обуревавшие меня в ту тяжелую ночь. Теперь, оглядываясь назад, мне кажется смешным сопоставлять это искушение с дальней­шей жизнью, но тогда... тогда это стоило мучительной и долгой борьбы. Вместе с тяжелой бранью впервые пришел новый опыт: в подобных мучительных испытаниях Матерь Божия - скорая По­мощница и Заступница!

То, что случилось ночью, утром показалось мне дурным сном. Хозяйка, провожая до дверей, с сожалением простилась со мной. “Очень жаль, что ты уезжаешь! А то, что ты поступаешь в семина­рию, я совсем не могу понять...” Мы простились, и я на электричке поехал в Лавру.

“Нужно будет обязательно поисповедоваться батюшке...” - ду­мал я, идя по дороге с вокзала. Иеромонах, выслушав мою исто­рию, сочувственно произнес: “Искушение...” На исповеди, с сокру­шением покаявшись в своих московских колебаниях, малодушии и неимении душевной стойкости, я пообещал батюшке впредь быть осмотрительнее и получил благословение сдавать документы в се­минарию с его рекомендацией как духовника Лавры.

И еще один вопрос: как понимать чудеса, если они происходят в нашей жизни, разъясните, пожалуйста! - спросил я, рассказав ему об услышанном мною, как я считал, голосе Матери Божией.

Что, что? Матерь Божия? - старец пытливо посмотрел мне в глаза. - Ну-ка, подробнее!

Я рассказал как мог, пытаясь передать свои ощущения.

Вот что, Федор, это хорошо, что Пресвятая Богородица утеши­ла тебя и убрала все сомнения. Но вот тебе мой совет: никогда не вдавайся в подобные явления и голоса! Помни что ты грешник и что тебе еще предстоит спастись! Кайся, молись и не думай об этом. А как понимать чудеса? Как заповедали отцы - не принимать, не отвергать, считать себя недостойным всяких чудес. Так не впадешь в ошибки.

Экзамены были уже на носу, и я все эти дни старательно заучи­вал тропари и кондаки, пытаясь петь их на гласы. К самому началу вступительных экзаменов я сильно простудился. После жарких и знойных Кызыл-Кумов Сергиев Посад с его климатом казался мне полярным кругом.

Предметы, которые мне пришлось сдавать на экзаменах, не бы­ли сложными и с ними удалось справиться.

-Главное, пройти собеседование! А пение - не главное... - на­путствовал меня иеромонах.

Но во мне холодком закрадывался в сердце страх - запеть пе­ред людьми и опозориться! К этому добавились еще температура и сильная хрипота. Стоя у дверей экзаменационной аудитории, я с ужасом услышал великолепные голоса, которыми блистали абиту­риенты. По сравнению с ними мой охрипший голос повергал меня в полное отчаяние. Подошла моя очередь. Я вошел с дрожащими коленками, прочитал наизусть предложенные мне тропари и кон­дак, не помню какого праздника, кажется Успения, и услышал:

А теперь спойте нам “Достойно есть”.

Я прохрипел эти чудесные слова, как мог, еле дотянув до конца.

Понятно, баритончик... - сказал один из преподавателей. - Можете идти.

Все, провалился... - мелькнуло в голове.

Затем состоялось собеседование у инспектора, архимандрита с седой бородкой, вдумчивого и серьезного. Он побеседовал со мной очень ласково, а когда узнал, что рекомендацию мне дал отец Ки­рилл, то и вовсе растаял: “Ну, вас Сам Бог благословил! ” И в даль­нейшем этот прекрасный человек не изменял ко мне своего дру­жеского расположения, и я всегда хранил в душе глубокое к нему уважение. Завершающее собеседование состоялось у проректора. В кабинете меня принял пожилой человек ученого вида, в штат­ском костюме и галстуке. Говоря со мной, он с прищуром изучающе глядел на меня, а потом задал какой-то провокационный вопрос из области политики. Я попытался как можно более честно ответить, что в своей жизни не руководствуюсь официальной пропагандой.

Ах вот как вы полагаете... - протянул проректор и забарабанил пальцами по столу. - Ну, что же, можете идти...

Я вышел из кабинета, не зная, прошел ли я собеседование или провалился?

Теперь нужно терпение. Сейчас все документы прошедших конкурс проверяет КГБ, и только потом вывесят списки поступив­ших студентов, - сообщил мне отец Пимен.

Несколько дней все, кто сдавал экзамены, находились в тревож­ном ожидании, часто приходя к мощам преподобного попросить его заступничества и помощи. А пока мы занимались различны­ми работами по уборке территории под наблюдением инспекторов. Здесь мне довелось встретить различные типы человеческих харак­теров. Я жил в комнате для поступающих, где нас было шесть чело­век: один - из Петербурга, один - из Москвы, я - из Средней Азии, остальные трое - из Украины. Самый непоседливый и всезнающий из украинцев, поглядывая на нас взглядом знатока, заявил: “Уже сейчас я могу точно сказать, кто из вас поступит! ” Он пальцем ука­зал на питерца, который в углу молча писал красками маленькую икону, на меня и москвича. Себя он, безусловно, считал уже приня­тым. Я видел однажды, как он, ловко опередив всех, открыл дверь в кабинет входящему ректору, высокому статному Владыке, когда мы все, робея, стояли в коридоре семинарии. При этом на лице

Владыки чуть двинулась бровь в знак того, что он оценил эту лю­безность. К этому много повидавшему архиерею у всех семинари­стов было уважительное отношение, хотя некоторые его жесты и манеру говорить они копировали очень смешно и весьма похоже.

В один из дней пронесся слух, что вывесили листы со списками поступивших. Мы устремились в коридор, где возле двери прорек­тора на большом щите были вывешены объявления. У некоторых ребят лица были взволнованные и радостные, у остальных - огор­ченные. С бьющимся сердцем я подошел к спискам и нашел свою фамилию в числе учащихся 1-А класса.

“Слава Тебе, Боже! ” - возликовал я и поспешил рассказать о своем счастье иеромонаху, который шел к преподобному в Троиц­кий храм:

Отлично, благодари Бога и преподобного за помощь! - мы приложились к раке с мощами и помолились преподобному Сер­гию за удивительные благодеяния, которые он оказал нам в нашей совместной жизни.

Вечером я от всего сердца поблагодарил отца Кирилла за его мо­литвы и отеческую заботу.

Вот видишь, как Бог помогает, а ты сомневался... - улыбнулся старец, благословляя меня.

Вернувшись в свою комнату в семинарии, я нашел опечаленных украинцев: не поступил тот, который предрек нам успешную сдачу экзаменов, а также его сосед по койке, одного украинца зачислили кандидатом в ожидании возможной вакансии. Поступил иконопи­сец из Питера и симпатичный москвич. До начала учебного года оставалось еще две недели. Нам объявили, что желающие могут съездить домой, а те, кто домой не едет, приглашаются принять участие в послушаниях у семинарского эконома, добродушного рыжебородого монаха, которого позже рукоположили в епископа. Я отправил домой радостное письмо родителям, сообщив, что стал семинаристом. В ответ получил телеграмму с поздравлениями и самыми лучшими пожеланиями в учебе.

Мне досталось послушание вахтера на второй проходной, где проезжали хозяйственные машины. Через нее семинаристам хо­дить не благословлялось. Для преподавателей и студентов семина­рии и академии была предназначена первая проходная, где дежу­рил абитуриент, поступивший в параллельный класс. На проход­ной требовалось дежурить сутки, затем сутки отводились на отдых. Никакого отдыха, собственно, не получалось, потому что тогда ме­ня назначали в послушания на продовольственный склад - раз­гружать картофель и разные продукты, или отправляли к благо­чинному убирать территорию. Под его внимательным взглядом мы также расставляли столы, тумбочки и койки в комнатах, где жили смешливые девушки, поступившие на регентское отделение.

После одного такого трудового дня в послушаниях я почувство­вал, сидя на проходной, как сильная усталость смыкает мои отяже­левшие веки. Неодолимо потянуло выспаться. Около двенадцати часов ночи, не в силах бороться со сном, я улегся на стол и мгновен­но заснул. Проснувшись, я не мог вначале понять, где я нахожусь и почему кто-то теребит меня. Придя в себя, я вспомнил, что это проходная семинарии и что я сплю на столе, а меня теребит мой друг-вахтер с первой проходной.

Ты что спишь на столе? Вставай скорее! Может зайти инспек­тор и вмиг вылетишь из семинарии! Не один уже так попался, не спи, вставай...

Пришлось подняться и сесть на стул. Дул сырой промозглый ветер. Фонарь на столбе то закрывали ветви липы последними желтыми листьями, то открывали вновь, когда я увидел идущую по мокрой аллее черную фигуру в рясе. Это шел строгий инспек­тор, который мог уволить в один момент. Заглянув ко мне в окно и увидев, что я не сплю, он последовал дальше. Утром я зашел в первую проходную и сердечно поблагодарил молодого паренька из 1-Б класса, ведь он не дал мне “вылететь” из семинарии, в которую я поступил только чудом.

На этой проходной мне пришлось познакомиться с другими реалиями семинарской жизни. Вторая проходная, где я дежурил, находилась в стороне от главного входа в семинарский корпус, от­деленная красивым ухоженным садом. Однажды среди ночи меня испугала фигура человека, дерзко перелезающая через запертые железные ворота моей проходной. Выскочив из сторожки, я подо­шел к нарушителю - им оказался семинарист старшего класса се­минарии, который был явно “навеселе”. Ничего не ответив на мой вопрос - почему лезет через запертые ворота - он прошел мимо, обдав меня винным запахом, и исчез в темноте сада. За разъясне­ниями я отправился к другу - вахтеру с первой проходной.

Знаешь, это особые случаи и ты не лезь в такие дела! Это иподиакон Владыки. Лучше не поднимай шума, а то самому тебе и влетит!

Еще несколько раз я видел семинаристов, возвращавшихся но­чью из города через “мои” ворота. Лавра тоже закрывала свои громадные ворота на ночь. Как семинаристы попадали ночью в Лаврский двор, не знаю. То ли их пускали сердобольные вахте­ры с главной проходной, то ли эти смельчаки перелезали через огромную крепостную стену Лавры по веревке. Поговаривали, что бывало и такое.

Еще одну неделю перед началом занятий мне пришлось дежу­рить на проходной столярной мастерской, принадлежавшей мо­настырю, которая располагалась за стенами Лавры. Те дежурства оказались посложнее. Мне нужно было осматривать машины, вы­езжавшие с грузом со двора, проверять накладные и смотреть, что эти машины вывозят, а также не пускать посторонних и удалять пьяных. Но, слава Богу, таких я не заметил. Самое главное было ночью. Мне надлежало во все глаза следить за тем, чтобы местные жители не проникали на территорию мастерской за дефицитным тогда лесоматериалом. В случае опасности я должен был вызвать дежурный наряд милиции и оповестить инспектора семинарии. До меня у студента-вахтера во время ночного дежурства утащили какие-то столярные изделия, поэтому его и уволили. Мне строго- настрого велено было не спать ночью и обходить большую террито­рию складов, осматривать автомобильный гараж и проверять зам­ки на дверях мастерской.

Мне очень не хотелось, чтобы во время моего дежурства что-то произошло. Я не мог допустить и мысли, чтобы потерять семина­рию. Возле забора глубокой ночью всегда бродили какие-то полу­пьяные личности, прячась от света фонарей. Поэтому было доволь­но тревожно. Для пробы я попытался в одну из ночей дозвониться в милицию по указанному мне номеру, но там никто не брал трубку. Стало ясно, что быстрой помощи от людей, если что-то произойдет, мне не дождаться.

Теперь, как семинарист, я мог свободно входить в монастырский корпус через монастырскую проходную. У меня появился свобод­ный доступ к духовнику, чтобы кратко спросить совета. Улучив днем момент, я попросил знакомого столяра подежурить за меня во время обеда, и отправился к батюшке. Дождавшись окончания приема богомольцев, когда отец Кирилл шел в свою келью читать монашеское правило, я попросил его помолиться, тревожась за свое дежурство.

- Храни тебя Господь! - сказал старец. - А вот тебе совет: не на­дейся на себя и на милицию, на замки и запоры. А больше надейся на святую силу креста: каждый вечер обходи всю территорию ма­стерской с крестом в руках и читай псалом “Живый в помощи Вы- шняго”. Все будет хорошо!

Спаси, Господи, батюшка, за совет! - обрадованный ответил я и помчался на дежурство.

До самого окончания моей недельной вахты ничего не случи­лось. Даже темные личности перестали собираться у забора. Ког­да я через полгода перешел в монастырь и стал монахом, вышло так, что меня назначили заведующим этой столярной мастерской. Столяры, с которыми я познакомился во время дежурства, будучи семинаристом, навсегда стали моими близкими друзьями. Мало того, трудясь на послушании в экономской службе монастыря, я как-то разговорился с одним неплохим парнем, принятым на рабо­ту в качестве рабочего. Он поведал, что до устройства в Лавру был большим любителем выпить, а денег не хватало. Он и его дружки договорились взломать замок на складе, чтобы похитить там ли­сты фанеры и продать. Зная, что по ночам в дежурке сидит один семинарист, дождливой промозглой ночью они безбоязненно на­правились к мастерской, неся с собой ломик, чтобы открыть дверь склада. Когда все собрались перелезать через ограду, этот парень обнаружил, что у него совершенно пропало желание воровать. Как он говорил, у него пропал азарт к воровству, а без азарта воровать стало неинтересно.

Может, в следующий раз придем за фанерой? - спросил он свою компанию, те не стали настаивать.

В другой раз, значит, в другой! - и они разошлись по домам.

В конце августа несостоявшемуся похитителю пришло в голову устроиться в Лавру на работу и после этого с воровством и пьян­ством было покончено. Так мне впервые открылась тайная взаи­мосвязь молитвы и ее воздействия на сердца людей. Лучшее сред­ство предотвратить преступление - это поставить преграду злу крестом и молитвой! Дальнейшая жизнь в лесных дебрях только подтвердила этот удивительный опыт.

Дружба со столярами продолжалась еще многие годы. Это были семейные пожилые люди, настоящие мастера своего дела. У неко­торых из них часто недоставало пальцев на одной или обеих руках. По этому признаку я всегда узнавал профессионального столяра. Работал в этой бригаде молодой плотник, который часто докучал мне телефонными звонками с проходной. Заходя без стука в де­журную будку, мой гость безцеремонно спрашивал:

Можно позвонить?

Затем садился на стул, закидывал ногу на ногу и набирал любой номер из телефонного справочника:

Добрый день! Скажите, это квартира Синицыных? А у вас есть дочь? Можно ее к телефону? Здравствуйте, с вами хочет встретить­ся один интересный молодой человек! Нет? Простите!

И снова набирал другой номер:

Это квартира Соболевых? У вас есть дочь? Ах, это вы? Не узнал. С вами хочет встретиться один интересный молодой человек! Нет? А может быть, да? Простите!

И так далее, пока бригадир не начинал орать из двери мастер­ской, перекрикивая шум станков и призывая его вернуться к остав­ленной работе. Наконец мои трудовые послушания закончились, и наступил торжественный день начала учебного года в семинарии. Нас всех, семинаристов и студентов Духовной академии построили парами, и мы чинно отправились к преподобному Сергию в Троиц­кий собор, чтобы вознести молитвы о начале учебы. Впереди шел Владыка ректор, затем преподаватели и мы, теперь уже полноправ­ные семинаристы, одетые в новенькую темного цвета форму: курт­ку со стоячим воротником и такого же цвета брюки. За нами шли “академики”, студенты Духовной академии, тогда для меня подоб­ные небожителям. Это был самый лучший из моих студенческих дней, не сравнимый с обучением в мирских учебных заведениях, с их сумбурной жизнью и ощущением постоянной неприкаянности. В эти же первые дни учебного года нас, семинаристов первых клас­сов, повезли на автобусах в Москву, где мы посетили все святыни столицы и прикладывались ко всем чудотворным иконам и святым мощам. У иконы Казанской Божией Матери на мою голову выли­лась изрядная порция масла из большой лампады, которую я не­удачно задел, целуя икону. Хотя масло потекло даже по спине, мне было радостно, все же - это святое масло Матери Божией!

“Что, получил помазание от Пресвятой Богородицы? ” - пошу­тил священник, заметив мои промасленные волосы.

И все же дальнейшая жизнь вовсе не оказалась масляной.

Тот, кто напрямую борется со злом, тем самым укрепляет своей борьбой его существование. Тому, кто борется за святость, зло по­неволе являет свое безсилие, становясь несуществующим. Помоги мне, Боже, отдохнуть от самого себя, безпрестанно творящему не­существующее и забывающему о существовании вечно Сущего.

Господи и Владыка жизни моей, если Ты не откроешься Сам, не найти Тебя и вовеки, ибо неуловим Ты для моего сердца и ума, ос­лепленных тьмой мира сего. Тот, кто отвергает внутреннее, укре­пляется во внешнем. Тогда внутреннее для него как бы не суще­ствует, а внешнее становится мертвой оболочкой невежества, под которой все внутреннее, предназначенное для жизни, гибнет.