Поиски идеала

Жажда идеала - это жажда сердца, запутавшегося в ложных ориентирах. Жажда Божественной любви - это жажда кающегося сердца, оставившего все мирские устремления и разочаровавшего­ся в идеалах, созданных людьми. Но пока произойдет этот разрыв с миром и крушение всех надежд и упований на ложные ценности, душе приходится на своем опыте изведать всю тяжесть и горечь первых ошибок - поисков счастья без Бога. Нет ни одного земного идеала, который был бы неограничен и безконечен, кроме наивысшего небесного идеала - Бога. Но не­зрелая душа, устрашенная высотой цели, склоняется к мирским устремлениям, ограниченным и конечным, умерщвляя ими себя и погибая под их тяжестью.

И я страстно устремился к тому, о чем читал в книгах, видел в кинофильмах, слышал в песнях, к поискам понятного для меня идеала - добрых и хороших отношений в настоящей любви, как мы тогда называли дружбу с любимой девушкой. В параллельном классе училась славная и милая девочка, которая казалась мне са­мой лучшей в школе. Как получилось, что мы стали встречаться по вечерам, не помню. Ранней весной морозными лунными сумерка­ми с постоянным свидетелем - тонким месяцем, плывущим за вер­хушками деревьев, мы подолгу бродили по узким городским улоч­кам и безпрерывно говорили: о неизвестном будущем, которое мы с нетерпением готовились встретить, о наших планах и надеждах, и о том месте нашей жизни, где нас непременно ожидает все самое лучшее, что люди называют счастьем.

Не знаю, чем бы закончились наши отношения, если бы родите­ли, видя, что учение мое не приносит ничего хорошего, и тревожась о моей судьбе, не стали бы настойчиво советовать мне поступить в любой техникум, чтобы до армии получить диплом и иметь специ­альность. Большинство подростков нашего района учились в стро­ительном техникуме. Туда я и отнес свои документы, поступив от­носительно легко, сдав неплохо экзамены и совершенно не ведая, как это получилось. Школа осталась в прошлом и с ней закончи­лась моя школьная влюбленность.

Учеба по-прежнему нисколько не интересовала меня и упрямо хотелось независимой жизни. Больше всего душу влекли развлече­ния с новыми друзьями, приходившими за мной после окончания занятий. Самые близкие из них были из благополучных семей, чи­стые и искренние мальчики, с румянцем и юным пушком на щеках. С ними я сблизился тем отношением к жизни, которое увлекало и меня - безпрерывные развлечения, игры в футбол, а теперь еще в баскетбол и настольный теннис, а вечером песни под гитару на лю­бимой улице Пушкинской или поиски приключений по танцпло­щадкам и кафе. Поддался увлечению игре на гитаре и я, но, кроме нескольких аккордов и одной песенки, дальше дело не пошло. А мой новый товарищ по всевозможным развлечениям Сергей, пользовался успехом: он любил петь и неплохо играл. Его мягкий тембр западал в душу и трогал сердца местных девчонок.

Летом нам нравилось ночное купание в Дону. После двенадца­ти часов ночи мы шумной компанией спешили на набережную и с громкими криками прыгали с высокого постамента в темную, под­свеченную разноцветными огнями города воду. От погружения в не имеющую видимых очертаний черную глубину захватывало дух.

Во всех этих похождениях мне хотелось быть первым, и я жадно стремился перещеголять других во всем, что бы ни предпринима­лось. Стипендию, которую я начал получать, родители разрешили мне тратить на свои нужды, хотя у меня их, собственно, и не было. Появилась возможность хорошо одеваться, что в те времена было непросто, иметь карманные деньги, чтобы тратить их на веселые компании и развлекаться всем, что было тогда доступно. Самым доступным удовольствием являлось застолье, и как я ни избегал этих вечеринок, вино вошло в мою жизнь, отравляя душу и сердце обманчивым “весельем”, со всеми вытекающими из него последую­щими страданиями. В компаниях приходилось встречать и других парней, с наглым и задиристым характером, почти всегда пропи­танных табачным дымом и перегаром алкоголя и цедящих сквозь губы бранные слова. Почти все они закончили алкоголизмом, во­ровством и тюрьмой. Моя душа инстинктивно их сторонилась, но, ведя безпутный образ жизни, не сблизиться с ними, как и с вином, было невозможно.

Каждый вечер, проведенный дома, где единственным развлече­нием являлся скучный телевизор, казался мне нравственной пыт­кой. В дождь и в снегопад я уезжал к закадычным друзьям, раз­делявшим со мной безрассудную любовь к новой и, как мне тогда представлялось, интересной жизни, которой мы без остатка отда­вали свою юность. Даже мысль о том, чтобы один день провести дома, представлялась мне невозможной. Перебирая все развле­чения (кроме блуда), сердце мое, тем не менее, не находило в них удовлетворения, а встречало во всем мертвящую скуку, усиливаю­щуюся до отвращения. Все нехорошее и дурное, что приходилось видеть, слышать и в чем принимать участие, а этого становилось все больше, откладывалось в памяти в виде навязчивых образов, представлений и очень надоедливых мыслей и вопросов: в чем смысл моего существования? Кто я вообще? Зачем я все это делаю? Уверенность, что повседневность временна и оберечена на исчезно­вение, не покидала меня. Когда я обращался с этими сомнениями и раздумьями к сверстникам, редко кто не поднимал на смех мои попытки найти ответ на эти вопросы. Моим друзьям для счастья было достаточно погружения в развлечения (а потом, к сожалению, в пьянство) и поиск подходящей пары для создания семейной жиз­ни. Те же из знакомых, кто женился и выказывал до женитьбы от­чаянную влюбленность, после свадьбы менялись до неузнаваемо­сти. Помню одну пару из нашей компании, неплохих в общем-то, симпатичного парня и милую девушку. Родители девушки не раз­решали юноше встречаться с их дочерью, сочтя этого влюбленно­го молодого человека недостойным ее руки. Бедняга бросился под машину, чтобы покончить с собой. Он чудом остался жив и после многочисленных операций был выписан из больницы. Его возлю­бленная, узнав о том, что он хотел убить себя из-за неразделенной любви, выпила яд, но врачи успели спасти ее жизнь. Родители этих страдальцев, видя, что молодые люди не могут жить друг без друга, согласились поженить эту несчастную пару. После веселой и шум­ной свадьбы некоторое время мы не видели молодоженов, а когда они появились, то первое, что поразило всех, - это их ссоры при посторонних до полного озлобления. Вскоре они развелись. Как этот случай, так и последующие наблюдения за отношениями не­давних молодоженов привели к тому, что идеал семейной жизни значительно потускнел в моих глазах и не казался таким притя­гательным, как раньше. Это заставило меня глубоко задуматься - как жить дальше?

К этому периоду у меня сложился определенный набор авторов, книги которых стали идеалом в моей жизни. Самым близким из писателей, глубоко потрясших меня, стал Достоевский. На ту по­ру мне удалось приобрести только несколько из доступных тогда романов: “Преступление и наказание”, “Униженные и оскорблен­ные”, “Подросток” и “Бедные люди”, которые я перечитывал снова и снова, хотя это и было нелегко из-за трагизма в судьбах их геро­ев. Вместе с творчеством Достоевского мне наконец-то открылось изумительное дарование Гоголя в его юношеских повестях, искря­щихся добрым юмором, проникнутых тонкой наблюдательностью и населенных прекрасными, хотя и идеализированными людьми. Достоевский на этом этапе определил для меня главную цель в жизни - нравственная чистота и поиски близкой по духу чистой души, понимавшей мои стремления, а Гоголь стал тем писателем, который вытаскивал душу из уныния и разочарования в обыден­ности с ее пустыми заботами. По-прежнему любимым моим по­этом оставался Есенин, вернее, некоторые его юношеские стихи, которые долгое время отогревали мое сердце в тяжелые периоды глубокого отчаяния. Хотя к этому времени я нашел для себя в по­эзии много новых имен, но пока они не могли затмить мою пылкую любовь к его творчеству.

Боже, лишь теперь понимаю я Твою безпрестанную заботу обо мне. Когда в моей памяти всплывают прошлые грехи и ошибки, то это Ты приводишь меня к глубокому раскаянию и покаянию в них, а когда вспоминаются удачи и победы над различными грехами, то это Ты делаешь для того, чтобы еще больше возлюбить Тебя и этой любовью неустанно благодарить Тебя за все Твои знаемые и незнаемые благодеяния.

Итак, передо мной стоял неотступный вопрос: в чем смысл моей жизни? Для меня тогда было несомненно, что нужно искать такую же душу, стремящуюся к чистоте и искренности в наших отноше­ниях, надеясь найти вместе с ней ответ на свои метания. Но как встретить этого единственно нужного для счастья человека? Глядя на огромный, протянувшийся на десятки километров вдоль бере­га Дона и расцвеченный вечерними огнями город, красиво отра­жающийся в темной воде, я мечтал о том, что, конечно же, есть в этом городе окно, которое светится для меня одного и зовет меня тихим светом любви. Мечты уверяли меня, что это будет внешне случайная, но многозначительная встреча с чудесной скромной де­вушкой, как бы из романов Достоевского, когда мы по глазам пой­мем, что созданы друг для друга. Случайные встречи происходили часто, но, к сожалению, многозначительными в моей жизни они не стали. Одна песня Г.Ф. Шпаликова из кинофильма той поры отве­чала моему настроению: “На меня надвигается по реке битый лед. На реке навигация, на реке пароход...” Мне казалось, что если бы я писал стихи, то, наверное, словами этого поэта.

Сомнения отягощали мою душу, убивая ее помыслами, что в се­мейной жизни вряд ли возможно что-либо надежное, а сердце ис­пытывало сильные стеснения от желания телесных наслаждений. Тело страдало от разжжения и меня удерживало от падения лишь опасение того, что в случайных связях многие мои знакомые, по­теряв целомудрие, получили взамен заразные болезни. Но вооб­ражение безудержно устремлялось к желанным образам, рисуя будущие встречи и последующую семейную жизнь. Оно без конца придумывало эти образы и утомляло ум своим нескончаемым кру­жением в одном и том же - мечтательных поисках счастья, которые стали моим еженощным кошмаром. Безымянные чувства толка­лись в груди, будоража кровь.

Пустые развлечения и ночные грезы о неизведанной любви ста­ли переходить в плотские мысли, пугающие меня своей агрессией и натиском. В этом состоянии уныния и томления даже яркий сол­нечный день казался тусклым и мрачным. Ощущение того, что я не могу справиться со своим внутренним разладом, терзало меня: что такое мои мысли, которые не подчиняются мне и от которых я уже начал уставать? Как справиться с ними и возможно ли это вообще? Я понял, что запустил свой собственный механизм уничтожения. Тот внутренний и сокровенный мир мыслей и воображения, кото­рый я считал самым близким и верным другом, предстал передо мной как безжалостный враг и убийца, который не знал пощады и не давал передышки ни днем, ни ночью. Все внутри ныло от не­осознанной боли. Мне стало страшно спать без света, потому что по ночам мое ощущение самого себя, мое внутреннее “я” растворя­лось совершенно и представление о теле в темноте исчезало полно­стью. То пространство, без границ и края, в котором я себя нахо­дил, устрашало своей непознаваемой глубиной, из которой подни­мались безпорядочные волны мыслей, неожиданно принимавших злобный облик и источавших ко мне смертельную ненависть.

Если я не хочу думать дурных и гадких мыслей, почему они воз­никают во мне? Если мне нравится думать и мечтать о добром и чистом душевном состоянии, почему моим мыслям нравится со­вершенно противоположное? Мне очень хотелось сохранить в себе чистоту, свежесть юности, чистое видение жизни, но что же тогда во мне яростно сопротивляется этому и пытается навязать свою злобную сущность? Где оно, томительное счастье? Безпомощность и страх перед непознанностью своего внутреннего мира начали все больше овладевать мной. Стало совершенно ясно, что если мне не удастся найти выход из этого мысленного кошмара, то все осталь­ные попытки найти счастье в этом безжалостном мире будут совер­шенно безсмысленными.

Когда я смотрел вокруг и видел беззаботные лица людей, заня­тых своей жизнью и погруженных в работу или удовольствия, то пытался подражать им, стараясь забыть о своих внутренних про­блемах. Но когда я оставался один, то вновь мучительный вопрос поднимался из неведомых глубин души: кто я? Кто это мыслит, го­ворит, слушает и смотрит внутри меня? То, что находилось во мне и что казалось мной, при пристальном рассмотрении исчезало, и я терял всякую опору в самом себе. Меня внутри не было, и в то же время я находился там, но каким-то иным образом, не так, как прежде представлял себе. И на этом совершенно непредставимом пространстве внутри меня происходило движение мыслей, кото­рые не являлись мной и внушали страх своими непредсказуемыми и злобными нападками, перед которыми я оказался совершенно беззащитен. Я решил осторожно высказать свои мучительные не­доумения дома:

Мама, возможно я заболел! Мне почему-то очень плохо...

Она внимательно посмотрела на меня:

Да ну тебя! Ты выглядишь нормально, не выдумывай чепухи!

Не желая больше огорчать ее, я замолчал, и мне стало понятно,

что собрав все свои силы, придется биться одному за себя, чтобы выжить. Господи, Ты увидел, что я запутался, запутался тяжко и не находил выхода. С родителями говорить о своих мучениях ока­залось стыдно, друзья иронизировали, а сердце непрерывно стона­ло и горело от нескончаемых страданий, причиняемых ему необу­зданными дикими помыслами. Прости меня, Боже, ведь я знал, что есть Церковь Твоя и есть храмы Твои, которые я посещал в детстве. Но теперь, одурманенный своей безрассудной юностью, я прихо­дил к храму Твоему лишь на Пасху и только из любопытства, для того, чтобы посмотреть на Пасхальный крестный ход и послушать пение певчих. Хотя душу инстинктивно влекла благодать Твоя, но жажда развлечений была еще очень сильна во мне, а неверие в то, что в Церкви я смогу найти себе помощь и поддержку, препятство­вало соединению с ней.

До последнего предела сердце человеческое, стремясь к истине, которую еще не знает, но которая единственно ему и нужна, не хо­тело оставить ложь мира сего, ибо привыкло к ней, пусть даже зло убивало это сердце, опутав его привязанностями. Душа моя тону­ла в безпорядочных мыслях, то прекрасных, то отвратительных, но какими бы они ни представлялись, все они, безплодные и безблагодатные, отравляли ее, словно ядом. Здравый смысл понуж­дал меня отречься от всех этих мыслей и искать то, что находилось за ними, но нелепая и страстная привязанность к умственным фантазиям и мечтаниям, которые я считал мысленными “утеше­ниями”, держали душу мою в плену заблуждений. Душа пыта­лась оставить воображение и мечтательность, но, к своему ужасу и омерзению, увидела, что эти дурные привычки запутавшегося ума сами начали удерживать ее, страшные, безпринципные и от­вратительные, не давая вере в Божественную помощь найти место в моей мятущейся душе.

Словно светлый луч с небес, пришло в сердце разумение, что но­вая жизнь никогда не родится там, где властвуют дурные мысли и испорченное воображение, и что этот переход в область веры и бла­годати лежит через полный отказ от мысленных фантазий, чего бы мне это ни стоило. И мне всей душой захотелось постичь эту иную, благодатную жизнь, а не только строить догадки о том, что она со­бой представляет. Поэтому все свое внимание и волю я обратил к тому, что таинственно существовало за пределами мыслей, куда позвала мое сердце покаянная молитва, где не возникало мыслен­ных фантазий и их нелепых призраков, где, пусть пока еще тускло, брезжил свет иной жизни - духовной, где мне пока еще предстояло биться в одиночку.

То, о чем я пишу Тебе, Боже, возможно будет смешным и неле­пым в глазах людей, что же, я потерплю это с Твоей помощью. Но если найдется в целом мире хотя бы одна душа, которая поймет и примет мои скорби, скорби мучительных поисков Бога, как свои собственные, пусть помолится обо мне Твоему милосердию, Хри­сте мой, ибо души наши знают, что ищем мы в Тебе, Единствен­ном, ценою наших жизней, ибо Ты - истинный Владыка и Господь наших сердец.