Психология эпохи как историческая общность людей

Понятие психологии эпохи как исторической общности лю­дей. В числе глобальных проявлений человеческой общности наряду с феноменом человечества вторым по масштабу ока­зывается понятие психологии эпохи как исторической общнос­ти людей.

Это понятие служит для обозначения всего многообразия и специфики проявлений общественной психологии в тот или другой интервал всемирной истории, что позволяет говорить о своеобразии психики человека того времени, об исторических особенностях духа времени или о преобладавшем тогда обще­ственном настроении.

Эпохальные исторические особенности общественной пси­хологии позволяют говорить о такой общности психического состояния и поведения людей того или иного времени, которая объединяла их, несмотря на многообразие тех различий, кото­рые их отличали друг от друга.

Гегель о психологических особенностях различных эпох. Гегель одним из первых в истории философской мысли пред­ставил ряд интересных зарисовок психологических особеннос­тей, подмеченных им в характере и поведении людей различных исторических эпох.

Так, Гегель отмечал, например, психологические особен­ности народов различных исторических эпох. Несомненный ин­терес, в частности, представляет его характеристика специфики духа времени, психологии античности в сравнении с эпохой средневековья и эпохой буржуазных революций.

Так, сравнивая исторически сложившиеся черты характе­ра личности современного ему общества с временами антич­ности, Гегель отмечал неразвитость чувства уверенности в себе, нерешительность древних в сравнении с людьми нового времени. Последнее обстоятельство, по мнению Гегеля, нашло свое выражение в ситуации принятия человеком разных эпох ответственного решения.

Характерной чертой поведения в такой ситуации древне­го человека было стремление получить " подсказку" извне и снять тем самым с себя моральную ответственность за приня­тое решение, тем более если бы оно оказалось ошибочным. "...Древние, — писал Гегель, — не поднявшись еще до этой мощи субъективности, до этой силы уверенности в себе, в решении своих дел руководствовались оракулом и внешними явления­ми, в которых они искали подтверждения и оправдания своих замыслов и намерений" [3, с. 69].

Уже в стремлении получить " подсказку" от природных явлений посредством наблюдения за животными, изменениями в погоде или за движением небесных светил сказалась важная историческая особенность психики древнего человека, состоя­щая в высокой степени зависимости этой психики от природы.

Эти же черты отличают, по мнению Гегеля, психику древ­него человека от психологических особенностей эпохи средне­вековья с характерным для последней противопоставлением духовного и морального начала природному началу в челове­ке. В свою очередь, такое противопоставление друг другу пло­ти и духа вызывает психическую деформацию индивида, ведет к развитию нездорового, воспаленного воображения, отрица­тельно сказывается на общем психическом состоянии и психи­ческом здоровье личности. Гегель это наглядно иллюстрирует на особенностях женской психологии различных исторических эпох. " Необузданная сила воображения женщин средневековья, — отмечал он, — нашла выражение своему неистовству в мер­зостях колдовства, в стремлении выместить на других свою ненависть и мелкую зависть. Это и приводило их на костер. Женщины Греции могли выразить свою ярость в вакхических празднествах. Изнемогши телом и воображением, они спокой­но возвращались в круг обычных восприятий и будничной жиз­ни. Дикая менада в остальное время была разумной женщиной" [4, с. 224].

Продолжая сопоставление психических особенностей в по­ведении и состоянии женщин средневековья и древности, Гегель писал: " Там ведьмы, здесь менады, там фантазия представляет себе дьявольские рожи, здесь прекрасного, увенчанного виног­радными лозами бога. Там с этим связано удовлетворение чувств зависти, ненависти и стремления отомстить, здесь — ничего, кроме бесцельного, доходящего до неистовства наслаж­дения; там переход от отдельных припадков безумия к полно­му и окончательному разрушению духа, здесь — возвращение к обычной жизни" [4, с. 224—225].

В. О. Ключевский о специфических чертах общественной психологии в разные периоды российской истории. Глубокий анализ психологических особенностей различных эпох в исто­рии России дает и замечательный русский историк В. О. Клю­чевский, отмечавший при этом влияние на психологию своего времени той или иной выдающейся личности и преобладающе­го общественного настроения.

Так, характеризуя XIV век, он обращается к роли и обра­зу Сергия Радонежского, который увидел основу жизни народа в его вере в себя, приобретающей особое значение в самые кри­тические и трагические моменты его истории.

Историческое значение Сергия В. О. Ключевский видел в том, что он сумел вдохновить нравственно надломленный ино­земным игом народ на борьбу за свое освобождение и духовное возрождение, которое затем стало верованием последующих по­колений [5, с. 17—18].

XVII век, начиная с воцарения Бориса Годунова, Ключев­ский характеризовал как время, окрашенное хроническим на­строением недовольства народных масс, и объяснял это главным образом неустойчивостью политической обстановки в стране, особенно отчетливо проявившейся в период, извест­ный под названием Смутного времени.

В продолжении всего XVII века все " общественные состо­яния" жалуются на бедствия, на свое обеднение, разорение, на злоупотребление властей, жалуются на то, отчего страдали и прежде, но терпеливо молчали. Недовольство становится и до конца века остается господствующей нотой в настроении на­родных масс.

Совсем по-другому предстает перед нами психология XVIII века со времени воцарения Екатерины И. В. О. Ключевс­кий не скрывает темных сторон тогдашней правительственной деятельности и общественной жизни: небрежность и злоупот­ребление администрации, недобросовестность судей, праздность и грубость дворянства и т. д.

Однако общее впечатление о настроении того времени, по его твердому убеждению, почти у всех сословий ассоцииро­валось с представлением о всесветной славе Екатерины, о ми­ровой роли России, о национальном достоинстве и народной гордости, об общем подъеме народного духа.

Объясняя природу такого ощущения людьми психологии и настроения своего времени, В. О. Ключевский отмечал, что здесь мы имеем дело не с исторической критикой, а с " обще­ственною психологией, не с размышлением, а с настроением". Люди судили о своем времени не по фактам окружавшей их действительности, а по своим чувствам, навеянным какими-то влияниями, шедшими поверх этой действительности.

" Они, — писал В. О. Ключевский, — как будто испытали или узнали что-то такое новое, что мало подняло уровень их быта, но высоко приподняло их самосознание и самодовольство, и, довольные этим знанием и самими собой, они смотрели на свой низменный быт свысока, со снисходительным равнодуши­ем. Их чувства и понятия стали выше их нравов и привычек, они просто выросли из своего быта, как дети вырастают из давно сшитого платья" [5, с. 290].

Понятие духа времени и настроения эпохи. Наряду с су­ществованием преобладающего в течение известного време­ни или всегда характерного для данного народа настроения правомерно признавать и наличие настроений, которые выра­жают направленность чувств, мыслей и внимания многих на­родов. Эти настроения могут быть достаточно стабильными на протяжении целого исторического периода. В таких случа­ях говорят о духе времени, духовной атмосфере, настроениях эпохи и т. д.

Вероятно, дух времени и духовная атмосфера времени — это понятия однопорядковые. Другое дело, какой смысл вкла­дывать в эти социально-психологические категории. Здесь мне­ния историков, философов, психологов и социологов очень часто не совпадают. Русский историк конца прошлого столетия Н. А. Астафьев, выступавший с позиций христианской идеоло­гии, определял, например, дух времени как совокупность идей данного времени. Основные приметы и проявления духа своего времени он видел, в частности, в " погоне за наживой", в " тира­нии плоти", распространении " порнографической литературы", скептицизме, позитивизме, утилитаризме, материализме, реализ­ме, пессимизме, анархизме и т. д., предлагая единственно воз­можный, по его мнению, выход из духовного кризиса, который состоял в приобщении к " слову Божьему" [6].

Американский психолог Дж. Болдуин сводил дух време­ни к преобладающему настроению какого-либо народа. Под духом времени он понимал духовную атмосферу жизни, а в более мелких вещах — стиль, характеризующий психологию данного народа. Здесь имелась в виду система ценностей, заключающаяся в общественных обычаях, условностях, учреж­дениях, формулах и т. д. [7, с. 108].

Конечно, дух времени включает в себя совокупность всех этих элементов и отражается определенным образом на ат­мосфере жизни отдельных народов. Однако дух времени, как уже отмечалось, не есть психологическая особенность того или иного народа. Он характеризует общие духовные ценности и тот настрой не только ума, идей, но и чувств, которые объеди­няют, связывают не один, а несколько народов.

Естественно, что дух времени характеризует сравнитель­но небольшой диапазон психических проявлений, которые мог­ли бы совпадать в одно и то же время у разных народов, каждый из которых имеет своеобразный психический склад и душев­ный настрой.

Так, характерной чертой духа времени конца XVIII — пер­вой четверти XIX века была атмосфера творческого поиска, смелого дерзания в науке, отрицания догматики и метафизики, доставшихся в наследие от традиций средневековой схоласти­ки и церковной идеологии. Это дает основание говорить об этом времени как о революционной эпохе.

В. Г. Белинский так же характеризует черты духа време­ни того периода. " Дух анализа и исследования — дух нашего времени. Теперь все подлежит критике, даже сама критика", — писал он [8, с. 417].

На фоне преобладающих настроений эпохи, или духа вре­мени, могут наблюдаться в отдельные периоды и ноты, звуча­щие иначе, диссонансом и захватывающие определенные слои общества самых различных стран.

Так, Е. В. Тарле пишет, что " старший современник и друг Пушкина, князь П. А. Вяземский, переживший дни Наполеона, говорил, что постоянный гнет, тревога и неуверенность в завт­рашнем дне царили во всей Европе в течение всей Первой им­перии. Никто не мог знать, что с ним и с его страной будет завтра, не готовит ли Наполеон неожиданного удара" [9, с. 7].

Однако распространенное и даже преобладающее в широ­ких слоях в тот период настроение все же не было единственным и тем более доминирующим умонастроением, а следовательно, и главным признаком духа времени.

Нельзя не согласиться в этой связи с Г. В. Плехановым, который под духом времени, духом эпохи понимал не всякие, а именно преобладающие настроения и притом даже не всяких социальных групп и слоев, а лишь тех, которые задавали тон общественной жизни.

" Когда мы говорим, что данное произведение вполне вер­но духу, например, эпохи Возрождения, — писал Г. В. Плеха­нов, — то это значит, что оно совершенно соответствует преобладавшему в то время настроению тех классов, которые задавали тон общественной жизни" [10, с. 248].

Однако наряду с таким определением духа времени (пре­обладающее настроение тех классов, которые задавали тон об­щественной жизни), на наш взгляд, правомерно и более широкое смысловое употребление этой социально-психологической ка­тегории.

В предельно широком смысле под духом времени, или ат­мосферой эпохи, следует подразумевать всю совокупность основ­ных умонастроений и эмоциональных отношений к материальным и духовным ценностям, характерных не только для классов, зада­ющих тон, но и для всех социальных групп и народов того или иного исторического периода.

Правомерность такого, на наш взгляд, более емкого оп­ределения духа времени диктуется как сложностью духовной жизни общества, которая не сводится к совокупности настрое­ний, так и сложностью и многообразием самих социальных на­строений, в которых возможны сильные противоборствующие тенденции.

Настаивая на более широком определении духа време­ни, мы не снимаем тем самым вопроса о тех настроениях, ко­торые задавали тон, доминировали в общей духовной атмосфере эпохи.

Проблема динамики и формирования преобладающего на­строения эпохи заслуживает всяческого внимания историков, философов, социологов и социальных психологов, поскольку данное явление накладывает значительный отпечаток на всю духовную и материальную жизнь общества.

Несомненный интерес в этой связи представляет харак­теристика форм развития личности, в частности ее доминан­ты, т. е. тех черт личности, которые в данный исторический период выдвигаются на первый план.

Применительно к личности понятие доминанты (очевид­но, по аналогии с соответствующим учением А. А. Ухтомско­го) удачно схватывает не только ее ведущее настроение, но и преобладающее настроение целой исторической эпохи: «Так, в эпоху классического Рима, — писал В. П. Тугаринов, — такой доминантой была гражданственность. Эта же доминанта, хотя, конечно, с другим конкретным содержанием (ответственность перед народом — крестьянством, борьба за его освобождение от крепостного права), характерна для русских передовых де­ятелей прошлого века. Н. А. Некрасов хорошо это выразил:

Поэтом можешь ты не быть,

Но гражданином быть обязан.

В период подготовки Великой французской буржуазной революции конца XVIII в. такой доминантой личности была свобода. Деятельность Руссо, Вольтера, энциклопедистов про­ходила под знаком борьбы за свободу. В период " Бури и на­тиска" в Германии такой доминантой была индивидуальность» [11, с. 96].

Социальная обусловленность преобладающего настроения эпохи. Закономерность развития и смены общественно-эконо­мических формаций позволяет понять причины и условия воз­никновения и существования в течение определенного времени общих для ряда народов духовных ценностей и умонастроений. Соответствие производственных отношений характеру и уровню производительных сил в условиях становления той или иной общественно-экономической формации создает атмосфе­ру духовного подъема, способствует утверждению, распрост­ранению и сохранению жизнеутверждающих, оптимистических настроений, захватывающих многие народы и характеризующих дух эпохи.

Наоборот, развитие той или иной формации по нисходящей линии, последние завершающие этапы, когда особенно ярко про­являются ее противоречия и антагонизмы, обычно окрашены ат­мосферой сомнения, неверия, скептицизма и пессимизма, переходящего в отчаяние и захватывающего самые широкие слои общества. Так, настроения тревожного ожидания, пессимизма и отчаяния характеризовали последнее столетие существования рабовладельческой формации и послужили одним из факторов (психологической почвой) возникновения христианской идеологии. Феодальная общественно-экономическая формация, в свою очередь, имела свое восходящее и нисходящее развитие. Первая половина ее истории окрашена стремительным и победоносным распространением христианской идеологии, утверждением рели­гиозных догматов и веры, сопровождавшихся духовным подъе­мом, перераставшим нередко в массовый экстаз.

Однако по мере углубления социально-экономических, по­литических и идеологических противоречий феодальной форма­ции, а также по мере откладывания обещанного христианским учением рая на земле (связываемого сначала с первым, а затем со вторым пришествием Христа) своеобразный средневековый религиозный оптимизм постепенно иссякал, подтачивался зарож­давшимися настроениями сомнения, а затем и откровенного не­верия. Скептическое отношение к религиозным ценностям становится ведущим, господствующим настроением позднего фе­одализма и является логическим и психологическим мостом к духовному генезису капитализма.

Буржуазный оптимизм. Для эпохи поднимающегося капи­тализма характерно оптимистическое умонастроение. Оно на­ходит свое закономерное выражение в искусстве и литературе эпохи Возрождения (вспомним хотя бы жизнерадостные новел­лы Боккаччо и другие произведения итальянской литературы), в философии, во взглядах буржуазных идеологов. Оптимизм при этом выражается как прямо, в доказательстве превосходства жизнеутверждающего мировосприятия перед скептическим и пессимистическим, так и косвенно, в развитии материалисти­ческой философии, распространении убеждения в познаваемо­сти мира, в признании общественного прогресса.

Одним из первых выразителей оптимистического умонас­троения эпохи поднимающего капитализма был прогрессивный нидерландский философ-материалист Бенедикт Спиноза. Он под­черкивал преимущества и ценность жизнеутверждающего ми­ровоззрения в сравнении с пессимистическим и отдавал, естественно, предпочтение светлым, радостным чувствам, пе­реживаниям и настроениям в сравнении с отрицательными. " Ве­селость не может быть чрезмерной, — писал он, — но всегда хороша, и наоборот — меланхолия всегда дурна" [12, с. 557].

Выразителем крайнего оптимизма был немецкий философ-идеалист Лейбниц, считавший существующим мир наилучшим.

Оптимистическим было представление о тенденциях ис­торического процесса, развитое во взглядах французского фи­лософа-просветителя XVIII века Жана Антуана Кондорсе, который считал историю продуктом разума, буржуазный строй вершиной разумности и " естественности", а перспективу про­гресса этого строя и возможности совершенствования челове­чества безграничными.

От рационализма к иррационализму. За оптимизмом XVIII века во многом стоял рационализм с его верой в разумность человека и общественных отношений. Однако по мере осозна­ния противоречий буржуазного социума на смену ему стало приходить другое общественное настроение, связанное с доми­нирование пессимизма и иррационализма во второй половине XIX — начале XX веков. Это нашло отражение в философских и психологических воззрениях мыслителей того времени.

Иррационализм явился непосредственной реакций на кри­зис рационалистического объяснения сознания в философии Кан­та, Гегеля и психологии Гербарта.

А это, в свою очередь, отражало определенную переоцен­ку установок, связанную с пересмотром представлений о при­роде буржуазного общества. Если рационализм в объяснении общественных отношений выражал уверенность идеологов бур­жуазии XVIII века в торжестве разума, возможности " разум­ного" общества, " разумного государства", общественного мнения и т. д., то по мере спада революционной волны вместе с противоречиями буржуазного общества обнажалась и его " не­разумность", а вместе с ней и несостоятельность рационализ­ма. "...Подготовлявшие революцию философы XVIII века, — писал Ф. Энгельс, — апеллировали к разуму как к единствен­ному судье над всем существующим. Они требовали установ­ления разумного государства, разумного общества, требовали безжалостного устранения всего того, что противоречит веч­ному разуму... Этот вечный разум был в действительности лишь идеализированным рассудком среднего бюргера, как раз в то время развившегося в буржуа. И вот, когда французская рево­люция воплотила в действительность это разумное общество и это разумное государство, то новые учреждения оказались... отнюдь не абсолютно разумными. Государство разума потер­пело полное крушение" [13, с. 110].