Венец, или сказание об утопленном телевизоре

В ту ночь старухе Клавдии Лушевой, а по-деревенскому, бабке Клане, приснился страшный сон. Будто ходит у нее по зальцу здоровенный мужик, весь черный, с виду не то цыган, не то и вовсе негр. Важно так расхаживает, по хозяйски. И только хотела она прикрикнуть на незваного гостя, чтобы убирался он из ее дома восвояси, покуда цел, как тот оскалил зубы, зыркнул на нее огненным глазом, да и говорит ей: «Думаешь, ты тут хозяйка? Тут я хозяин!» Потом подошел к телевизору, и исчез в нем!

Проснулась бабка Кланя ни жива ни мертва от страха. Потому что сразу поняла, кто ей приснился… А на таких гостей лишь одна управа — молитва да крестное знамение. Перекрестилась старуха, прочла молитву «да воскреснет Бог», успокоилась немного. Потом достала из тумбочки, что в красном углу под иконами стояла, бутылку Крещенской святой воды, налила полчашки и выпила залпом, едва не поперхнулась. А после этого зажгла от лампадки свечной огарок и прошлепала босыми ногами в зальце. Огляделась по сторонам — никого. Только в левом углу, у окна, на тумбе, телевизор стоит, да экраном поблескивает: вот, мол, я где, да только ничего ты мне сделаешь, старая, руки у тебя коротки…

Старуха. 1900-е. Худ. Илья Репин

Ох, век бы бабке Клане его не видать! Да только вот беда — внучок ее, Гришка, что из города в отпуск приехал, уже который вечер перед этим рогатым ящиком сидит, смотрит всякие ужасти про вампиров да про бандитов. Вот и досмотрелся до того, что оттуда бесы вылазят и по дому разгуливают… Совсем обнаглели, окаянные! Да только бабка Кланя им спуску не даст! Узнают рогатые, кто в ее доме хозяин!

* * *

А когда-то бабка Кланя и сама не прочь была посидеть у телевизора. Посмотреть что-нибудь душещипательное: про несчастную рабыню Изауру и ее хозяина-негодяя Леонсио, да про бедную портниху Марию, которую богач обманул да бросил, а она от того сорок пять серий подряд страдала, а потом все-таки вышла за него замуж, дав от ворот поворот влюбленному в нее учителю. Да про злодейку Исабель, которая свою сестру-красавицу Мануэлу извести хотела, только вместо этого ее саму собственная мать ненароком пристрелила… Ох, страсти-то какие! А любовь-то какая! А страдают-то как, бедные, аж самой впору слезами залиться! Зато конец непременно счастливый окажется. Вот за то бабка Кланя больше всего и любила сериалы, что кончались они непременно веселым пирком да свадебкой… хорошо кончались. А сама она что хорошего на своем веку видела? Почитай, ничего. Всю жизнь в колхозе дояркой проработала — дальше областного центра не выбиралась, да и то раз в год… Муж умер рано, так что дочку Аньку ей одной поднимать пришлось. Души она не чаяла в дочке, и потому не хотела для нее своей доли. Нечего ей в деревне в скотницах горбатиться — пусть едет в город, ищет себе легкой жизни да богатого жениха — на такую красавицу лишь слепой не позарится… Да только городские хлеба Аньке не впрок пошли: вернулась она через два года, пропитая да прокуренная, да с годовалым ребятенком в подоле… Так и пропала девка: спилась вчистую, оставив матери невесть от кого прижитого внучонка Гришку. А тут и колхоз, где бабка Кланя работала, закрыли за нерентабельностью, так что только одно ей и оставалось: сидеть перед телевизором да смотреть на чужую красивую жизнь, если своя не задалась.

Тем временем в их селе церковь открыли. Вернее, молитвенный дом, перестроенный из бывшей колхозной столовой. И каждое воскресенье из райцентра приезжал туда служить молодой батюшка, отец Валерий. Вот и повадилась бабка Кланя в церковь ходить. Тем более, что как раз в это время старый телевизор у нее перегорел, а, чтоб новый с пенсии купить — век денег не скопить. А в церкви таково хорошо было: и пели-то умильно, и батюшка-то проповеди говорил так, что заслушаться можно. Все про то, что для спасения души страдать полезно. Это неверующие люди страданий боятся, а истинные рабы Божии им радуются и Господа за них благодарят. Потому что и мужья-драчуны, и дети непочтительные, и соседи злые, и нищета, и поношения, и унижения, и болезни — все это для того нам, грешным, дается, чтобы мы к земным благам и радостям душой не прилеплялись, а с верой и упованием ко Господу обращались. Вон, сколько святые мученики за Христа вытерпели: их и огнем жгли, и колесовали, и в море топили, и диким зверям скармливали, а они только за своих гонителей молились да Бога славили. Потому что знали: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2, 9). Только они-то без вины страдали, а мы «достойное по делам нашим приняли» (Лк. 23, 41), а потому все, что Господь нам дает для спасенья души, должны принимать со смирением, без ропота, помня о том, какие венцы нас за это в будущей жизни ожидают.

И как же хотелось бабке Клане от Господа венца сподобиться! Только вот беда, как могла она ради Христа пострадать, если не было у нее ни мужа-драчуна, ни детей, которые бы ее со свету сжить хотели, ни соседей-скандалистов. Никто ее не унижал, не поносил, голодом не морил, из дома не гнал. И здоровьем ее Господь не обидел, и пенсии ей на житье вполне хватало, разве что на новый телевизор никак накопить не удавалось… Да как раз в это время вернулся из армии ее внучок Гришка, и устроился в городе то ли строителем, то ли дальнобойщиком… хорошую деньгу зашибал, когда работа была. Не повезло бабке Клане с дочкой, зато с внуком посчастливилось. И собой пригожий, и умник, и трудяга, и мастер на все руки. Хотя, казалось бы, откуда все это ему далось? Ведь родился он безотцовщиной, и матери почти не помнил. Да, по правде сказать, и бабка Кланя его воспитанием не занималась. Некогда ей было: смотрела она свои сериалы, а парнишка тем временем рос, как придется. Вот и вырос… каждому бы такого внука! И с первой же получки купил бабке Клане новый телевизор, а к нему — видеомагнитофон: мол, смотри, бабаня, любимое кино, сколько твоей душеньке угодно. Только к этому времени у нее уже душа не лежала в экран пялиться. В самом деле, что в том хорошего? Один соблазн. Вот и отец Валерий в прошлое воскресенье в проповеди говорил: мол, телевизор смотреть — грех, ибо показывают в нем одну бесовщину. Так что пусть Гришка его сам смотрит, если хочет. А она грешить не намерена!

* * *

А тем временем Гришка, внучок бабки Клани, думал да гадал, отчего бы это вдруг его любимая бабаня к телевизору охладела? Может, просто отвыкла его смотреть? Или это ей теперь по вере запрещено? Думалдумал, да так ничего и не придумал. С тем и уехал в город на очередную халтуру. А когда вернулся оттуда с деньгами да с городскими гостинцами, сказал бабке Клане:

— Вот что, бабаня. Я тут в городе в церковь зашел, и купил тебе там всяких фильмов. Все ваши, церковные. Смотри-ка: «Прощеное воскресенье», «Святая обитель», «Страстотерпцы», «Не участвуйте в делах тьмы». Так что знай смотри, бабаня. Тут тебе на целый год хватит…

Смотрит бабка Кланя: похоже, фильмы-то и впрямь церковные. И названия у них благочестивые. И на коробках с кассетами кресты, да купола, да благообразные старцы нарисованы. Опять же, Гришка их не где-нибудь купил, а в церкви. Отчего бы тогда и не посмотреть? Выбрала она первую кассету, что под руки попалась, с надписью «Не участвуйте в делах тьмы», да попросила Гришку включить ей видеомагнитофон. Самой-то ей это несподручно было. Исполнил внучок просьбу бабани, а сам, чтобы ей не мешать, к приятелям в гости пошел, свое возвращение из города отмечать. А бабка Кланя по еще не забытой привычке расположилась перед телевизором поудобнее и вперила глаза в экран.

Глядит — появился на нем некий батюшка, постарше отца Валерия, с окладистой седой бородой, собой видный, прямо-таки старец. И начал вещать о том, что телевизор — это бесовская придумка. Неспроста у него антенна двурогая: известно, кого по рогам узнают… И смотреть рогатый ящик — значит, великой опасности себя подвергать. Ученые давно доказали, что от телеэкрана вредное излучение исходит. Оттого-то любители посидеть у телевизора часто болеют, особенно раком головного мозга. Да это еще полбеды. А беда в том, что во все передачи сейчас вставлен скрытый кадр, который на психику действует. И, что через этот самый кадр человеку сделать ни велят, он все то и сделает. Прикажут украсть — украдет, прикажут кого зарезать — зарежет, и глазом не моргнет. Потому-то сейчас и развелось так много преступников, что, как насмотрятся люди телевизора, так после этого и идут грабить да убивать. Оттого и в семьях мира да согласия нет: посидят вместе часок-другой перед телевизором, и давай потом меж собой грызться. Только и это еще не самое страшное. А страшней всего то, что телевизор людей думать отучает. Нажал кнопку — тут тебе все и скажут-подскажут, направят, куда нужно… прямой дорогой в ад. Вот сколько зла от рогатого ящика! Да только нынешние люди без него жить не могут: такую силу враг над ними взял. Скорее от родных отрекутся, чем от него, проклятого. Вон, одна раба Божия решила было свою сестру от телевизора избавить. Пришла к ней, как будто в гости, а сама улучила момент и давай втихомолку в него святую водичку лить, чтобы он перегорел. Да только, как заметили это сестра с мужем, прогнали ее прочь и больше к ним являться не велели: мол, не дадим тебе нашего хозяина трогать…

Такого бабка Кланя из того фильма насмотрелась-наслушалась, что сразу поняла: вот откуда все зло-то на свете берется! Из телевизора! Это он, бес рогатый, людей баламутит да от Господа отвращает! И такой ее праведный гнев обуял, что, будь на то ее воля, в одночасье расколотила бы она кочергой бесовский ящик. Да только вот беда: внучок ее столько денег на этот телевизор угрохал… горой за него встанет, не даст бабане этого идола, слугу ада, сокрушить, и тем самым угодить Господу. Так что не видать бабке Клане от Него победного венца, ох, не видать!

* * *

Однако не зря молвится, что «ум у бабы догадлив, на всякие хитрости повадлив». До поры решила бабка Кланя Гришке ничего не сказывать, а дождаться, когда он опять в город на халтуру уедет. Тогда-то и порешить рогатого… Только вот беда: после того фильма старуха совсем покой потеряла, места себе найти не может, по ночам страшные сны видит. Каково-то ей знать, что в ее собственном доме хозяйка не она, а телевизор? Вернее, тот черный, что в нем живет? Ведь он сам ей о том сказал… А Гришка когда еще уедет… Господи, помоги!

Как видно, услышал Бог молитвы бабки Клани. Три дня ходил ее внучок по гостям, менял городские новости на деревенские сплетни, а вечерами сидел в зальце, да, невзирая на бабкины протесты, смотрел по телевизору всякую бесовщину с тех кассет, что из города понавез. А на четвертый день говорит старухе:

— Послушай-ка, бабаня. Был я сегодня у кореша Сашки. Так он на своем доме спутниковую антенну поставил. Представляешь себе: целых 28 программ ловит. На одном канале с утра до ночи боевики крутят, на другом — комедии, на третьем — про животных, на четвертом — путешествия… Не то, что у нас: две программы, да и те то рябят, то выключаются. Вот я и надумал завтра поехать в город да нам такую же антенну купить. Утром уеду, день там пробуду, а послезавтра назад вернусь. Ты как, бабаня, не против?

Будь бабка Кланя помоложе — пустилась бы в пляс от радости. Ведь это ж не иначе, как чудо, что Гришку вдруг в город за антенной понесло. А, как он уедет, тут рогатому ящику и конец придет. Сокрушит она супостата своими старческими руками. И будет ей за тот подвиг победный венец от Господа.

Разумеется, с Гришкой она своей радостью делиться не стала. Не ровен час, помешает внучек бабке богоугодное дело совершить. Что ж, не зря говорят: ложь — конь во спасение. Отчего бы и не солгать ради благого-то дела? Авось Господь простит.

А внучек на бабку смотрит, ждет, что-то она ему скажет…

— Что ж, Гришенька, поезжай, — отвечает ему бабка Кланя. — Тебе денег-то на эту антенну хватит? А то скажи, сколько надо, я добавлю. Дело-то хорошее…

А сама тем временем думает: только бы он уехал поскорее да вернулся попозже. А там ищи-свищи, внучек, своего рогатого, не сыщешь!

* * *

Наутро, едва уехал Гришка в город, пошла бабка Кланя в зальце. Встала перед телевизором, упрела руки в боки и говорит ему:

— Ну что, рогатый, чья взяла? Сейчас узнаешь, кто здесь хозяин!

Молчит телевизор, да и что ему сказать? Испугался, бес! Чует свою погибель, ишь, как сразу присмирел! Верно, думает, что бабка Кланя его за это помилует… Не дождешься, вражина… вот только что бы такое с ним сделать? Разбить — боязно. Говорят, будто взрываются эти телевизоры, а бабка Кланя всякой пальбы-стрельбы боится до смерти: как, бывало, в молодости смотрела в клубе кино про войну, так уши затыкала, чтоб не слышать, как там стреляют… На свалку выбросить — односельчане найдут да разберут на запчасти. Разве что снести рогатого к речке Мелкой да утопить… Только вот беда: не под силу старухе дотащить его дотуда. Уж больно велик да тяжел окаянный телевизор! Угораздило же Гришку купить такую махину… не иначе, как враг ему это внушил, чтобы бабке Клане досадить… Вот теперь и думай, старая, что делать, да как быть, да как супостата сокрушить!

Хитер лукавый, да бабка Кланя все ж похитрее оказалась — думала она, думала, и-таки придумала, как своей беде помочь. Собралась скоренько да отправилась на соседнюю улицу к Кольке Колупаеву, бывшему первому колхозному трактористу, а ныне пропащему мужику. Потому что с тех самых пор, как закрыли их колхоз, запил Колька горькую, да так все и пил, не просыхая… все свое добро давно пропил, и теперь готов был на любого батрачить, кто ему на водку даст. Бывало, и к бабке Клане подкатывал: не надо ли, мол, чего по хозяйству сделать… только дай на бутылку. Да она помнила, как отец Валерий говаривал — кто пьянице на водку даст, тот его греху соучастником станет. Потому-то всегда давала Кольке от ворот поворот, да еще и честила его при этом на все корки… а бабка Кланя, когда надо, на язык, ох, как остра была! Однако на сей раз пришлось-таки ей самой к пропойце на поклон отправиться. Что ж, как говорится, нужда заставила, ради благого дела… Прости, Господи!

Колька, как всегда с похмелья, был мрачнее тучи. И потому встретил старуху весьма неприветливо:

— Ты чего это, баб-Клань, ко мне заявилась? Или тебе моя помощь понадобилась? Так Гришка-то твой на что? Его и проси. А я человек сторонний, моя хата с краю…

Испугалась бабка Кланя: неужто откажет? Пожалуй, зря она тогда Кольку со своего двора гнала да костерила его, на чем свет стоит. Придется-таки посулить ему бутылку. Авось подобреет… Улыбнулась она Кольке ласково и заговорила умильно:

— Ты уж прости, Коленька, что тебя побеспокоила. Только не помог бы ты мне одну вещь до речки донести да туда ее выбросить? Самой-то мне, вишь, это не под силу… А Гришка мой в город уехал. Так что на тебя одного вся надежда. А я тебе за это на беленькую дам.

Едва услышал Колька про беленькую, сразу согласился пособить бабке Клане. Да только как увидел, что старуха собирается в речку выбросить, от изумления рот разинул:

— Послушай, баб-Клань, ты что, и впрямь его утопить хочешь?

— Хочу, — отвечает старуха. — Чтобы и духу его окаянного в моем доме не было!

— Тогда лучше отдай его мне, — предложил Колька. — Чего добру зря пропадать? А я тебе за это по хозяйству помогать буду, когда твой Гришка твой в город уедет. И воду носить стану, и дрова колоть, и снег зимой у твоего дома расчищу. Только отдай ты мне его, баб-Клань… А?

Призадумалась старуха. По правде сказать, тяжеленько ей уже было по хозяйству без внука управляться, прожитые годики свое брали. Опять же, сколько денег Гришка за этот телевизор выложил… жаль добро зря выбрасывать. Может, и впрямь отдать его Кольке? Ведь, что отдать, что выбросить — все равно, избавится она от рогатого ящика. Да еще и с выгодой для себя: Колька ей за телевизор все дела по хозяйству сладит. Только… это ж у нее грешки самолюбия и сребролюбия вылезают. Нет бы ей думать о том, как Богу угодить. Ан она о своей выгоде думает! Вот и додумалась: едва не променяла небесную награду на временные земные блага! Попутал ее лукавый! Да только не на ту напал: бабка Кланя от своего не отступится — утопит рогатого и получит за то от Господа победный венец!

Собралась старуха с духом и говорит Кольке:

— Не обессудь, Коленька, только я его тебе не отдам. Мой телевизор. Что хочу, то с ним и делаю. А ты, если хочешь получить на беленькую, бери его да тащи, куда сказано. А не хочешь — к Ваське Хромцову пойду. Он-то артачиться не станет…

Ничего не ответил Колька. Только вздохнул тяжело, сграбастал телевизор в охапку и понес к дверям. А бабка Кланя, шепча молитву «Да воскреснет Бог…», за ним следом пошла: ведь за этими пьяницами глаз да глаз нужен. Не ровен час, не утопит Колька рогатый ящик, а втихомолку к себе утащит.

А она из-за этого небесного венца лишится! И, только она об этом подумала, как Колька оглянулся и спрашивает ее:

— Никак ты, баб-Клань, со мной пойти хочешь? Осталась бы лучше дома. Чего тебе зря сапоги топтать? Я его сам в речку спущу. Чес-слово!

Тут-то и поняла старуха, что за Колькой и впрямь пригляд нужен. Не то обманет ее пьянчуга, как пить дать, обманет. Думает, поверит ему бабка, останется дома… а он телевизор не утопит, а себе заберет. Да не на такую напал! Не отойдет она от Кольки не на шаг, пока своими глазами не увидит, как швырнет он рогатый ящик в речку Мелкую!

Только этого бабка Кланя Кольке не сказала. А ответила ему так:

— Ты, голубчик Коленька, обо мне не беспокойся. Я-то до речки как-нибудь дойду. А ты неси его, не оглядывайся. Не дай Бог, споткнешься…

Как услышал это Колька, и впрямь споткнулся, да так, что едва не упал. Однако кое-как удержался на ногах и покорно понес свою ношу дальше. А тут показалась впереди речка Мелкая… Остановился Колька на берегу и дрожащим голосом спросил старуху:

— Баб-Клань, может, все-таки отдашь его мне?

— Да не держи ты его, Коленька! — ответствовала бабка Кланя. — Он же тяжелый… Вон, как у тебя руки-то дрожат… Бросай, бросай его, окаянного! Господи, благослови!

Через миг рогатый ящик, взметнув вверх фонтан ледяной воды, полетел в речку. Бабка Кланя немного постояла на берегу, глядя, как он медленно погружается в воду. После чего отправилась домой, предвкушая небесную награду за победу над бесовским ящиком.

Что до Кольки, то он, получив от старухи обещанный бакшиш, отправился в сельмаг за бутылкой, намереваясь дома устроить поминки по утопленному телевизору.

* * *

Казалось бы, после расправы над окаянным ящиком бабка Кланя должна была спать безмятежным сном младенца. Да только вместо этого приснился ей сон еще страшнее прежнего. Будто входит она в зальце, а там в левом углу, на тумбе, как ни в чем не бывало, стоит телевизор-утопленник, весь мокрыми водорослями увитый, а в них черные раки да всякие мерзкие речные твари копошатся, одна другой гаже, смотрят на старуху и усами да лапками шевелят. А телевизор экраном мигает, словно над бабкой Кланей потешается: что, мол, старая, думала от меня избавиться? Да где тебе! Вот он я, и никуда из этого дома не денусь, потому что тут я хозяин, а не ты!

Проснулась бабка Кланя ни жива, ни мертва от страха. Неужто и в самом деле вернулся окаянный? Перекрестилась она, сотворила молитву, зажгла от лампадки свечной огарок и пошла в зальце. Глядит — в левом углу только пустая тумба стоит. Выходит, это ей во сне бесовское страхование было. А рогатый ящик на дне Мелкой лежит, назад не воротится… Слава Тебе, Господи!

Только тут заметила старуха, что на полу возле тумбы видеомагнитофон стоит, программой телепередач прикрывшись, чтобы его не заметили. Вот ведь беда-то какая! Главного беса порешили, а бесенка-то оставили! А он теперь и мстит бабке Клане за то, что она его старшого извела, ночные страхования на нее наводит. Что ж, голубчик, теперь настал и твой черед! Сейчас ты вслед за своим старшим отправишься!

Оделась бабка Кланя наскоро, схватила видеомагнитофон, и, читая в уме свою любимую молитву «Да воскреснет Бог…», забыв о прожитых годах да о больных суставах, со всех ног припустила к речке. Прибежала на бережок, глядит… с нами Крестная сила! У самого берега вверх экраном ее телевизор плавает. Экий ведь живучий оказался, окаянный вражина! Ничто-то его не берет!

Тут бабку Кланю такой праведный гнев обуял, что размахнулась она видеомагнитофоном, сколько было сил, и швырнула его прямо в нагло поблескивающий экран:

— На, бес, забирай своего бесенка!

В ответ раздался громкий взрыв. И бабка Кланя, со страху потеряв равновесие, рухнула в воду.

На ее счастье, речка Мелкая потому и звалась так, что была неглубокой: утонуть в ней смогла бы лишь курица. Вот и бабка Кланя побарахталась-побарахталась в воде, да кое-как, на карачках, ненароком пару раз помянув того, кого к ночи поминать нельзя, не то явится, выбралась-таки на берег. После чего обратно к дому припустила. Только не для того, чтобы согреться да в сухое переодеться, а чтобы всю бесовщину из своего дома до конца повывести.

Взяла она с повети мешок из-под картошки да побросала в него все Гришкины кассеты с фильмами про бандитов и про вампиров. Да заодно и те, церковные, которые он ей из города привез, туда же отправила. А самой первой — ту, про слугу ада, телевизором именуемого… Мало ли, где их Гришка купил! Всем им одна дорога… Так-то оно вернее будет!

А, как наполнился мешок кассетами, завязала его бабка Кланя покрепче, чтоб ненароком ни одной не вытрясти, снесла на задний двор и подожгла. Хорошо горели кассеты, ярко, аж пламя столбом стояло. Когда же сгорели они дотла, старуха у забора яму вырыла и весь пепел туда сгребла да сверху снова землей завалила — на всякий случай. После чего спать отправилась. Благо, на востоке уже заря заниматься начала. А там и Гришка должен был из города с антенной вернуться. Надо же бабке Клане до возвращения внука отоспаться хорошенько. Уж больно многотрудная ей сегодня выдалась ноченька…

И снилось бабке Клане, что шумят-цветут вокруг нее райские кущи. А светлые Ангелы венчают ее победную главу блестящим золотым венцом…

На теплоходе музыка играла…

На дворе был уже поздний вечер, куда позже, чем то время с девяти до десяти, когда детям спать пора идти, однако Косте не спалось. Еще бы! Ведь сейчас на кухне его мама и папа держали семейный совет. Причем разговаривали достаточно громко, так что до Кости доносилось каждое слово. Вдобавок, речь шла о нем. Судите сами, мог ли Костя после этого заснуть!

— И что ты предлагаешь? — риторически вопрошал папа. — Отправить ребенка к твоей старухе?

— А что нам еще остается? — в тон ему ответствовала мама. — В кои еще веки такая дешевая путевка на Кипр подвернется… можно сказать, даром. И что, нам из-за него теперь не ехать? Ничего, поживет у бабки недельку-другую. Жил же он у нее в прошлом году, и в позапрошлом тоже… Она только рада будет, что мы ей внука привезли. А мы с тобой тем временем на Кипр махнем. Ну, что, разве я не права?

— Права, — согласился папа. — Только смотри: что-то твоя мать в последние годы сдавать стала. Справится ли она с мальчишкой?

— Справится! — с уверенностью произнесла мама. — Что ей сделается! Она бабка крепкая, старой закалки, такие до ста лет живут… Ну что, решено? Отправляем Костьку к бабушке?

— Решено, — ответил папа. Он всегда и во всем соглашался с ней.

* * *

Через неделю, в воскресенье, Костя с мамой сели в электричку и отправились к его бабушке, жившей далеко от их города, в небольшом поселке, куда в летнюю пору съезжались дачники: подышать свежим воздухом, попить деревенского молочка, позагорать на солнышке, покупаться в расположенном поблизости от поселка водохранилище — огромном рукотворном море, по которому, словно по настоящему морю, ходили не только лодки и катера, но и большие корабли. Правда, бабушка почему-то запрещала Косте ходить туда. Может быть, она боялась, что без ее присмотра внук рискует утонуть? Однако в таком случае отчего бы ей самой было не пойти туда с ним? Но бабушка не хотела и слышать о походе на водохранилище. В итоге Косте оставалось лишь гадать, почему она так упряма… и молча дуться на нее.

Надо сказать, что в прошлые годы Костя гостил у бабушки летом. А сейчас на дворе стояла весна. В этом году она выдалась ранней и по-летнему теплой. Мимо окон электрички проносились деревья, покрытые нежно-зеленым бисером первых листочков, поляны, усыпанные цветами мать-и-мачехи, желтыми и яркими, как солнце, бегущие куда-то полноводные ручьи и ручейки, луга, затопленные вешней водой… повсюду царила и ликовала весна.

Неожиданно сквозь открытое окно до Кости донесся отдаленный звон. Сидевшая рядом пожилая женщина в белом платочке поглядела в ту сторону, откуда он слышался, и правой рукой коснулась своего лба, живота, правого и левого плеча…

— Слава Тебе, Господи! — тихо произнесла она, словно желала сообщить кому-то радостную весть. — Ведь сейчас же Светлая Седмица.

Костя не мог понять, к кому обращается попутчица и что такое Светлая Седмица, которой она так радуется. А его мама, услышав слова женщины, недовольно поджала губы и отвернулась к окну. Но почему? Или слова той женщины были ей понятны… и неприятны?

* * *

Бабушка Глафира Степановна встретила их как всегда приветливо:

— Здравствуй, доченька! Погостить приехала! Слава Богу! Соскучилась я без тебя, так соскучилась… Как поживаешь, как Витя? Ой, Костенька! Как же подрос-то, мой золотой! Совсем большой стал. Да что же вы стоите-то? Заходите, заходите в дом. Посидим, поговорим. Я тут к вашему приезду пирожков испекла, и вареньице есть, и молочко топленое, и яички крашеные для вас приберегла, и кулич пасхальный. Ведь сейчас же Светлая Седмица…

Вот уже второй раз за сегодняшний день Костя слышал об этом. Сейчас — Светлая Седмица. Но что означают эти слова? Судя по тому, с какой радостью их произносила та женщина из электрички… а теперь и бабушка — похоже, что это какой-то праздник. Однако Костя наперечет знает все праздники: Новый год, 8 марта, Первомай, День Победы… еще «седьмое ноября, красный день календаря». Но он еще никогда не слышал о Светлой Седмице. Может, это никакой не праздник? Или все-таки праздник, раз люди так радуются ему?

Дети, катающие пасхальные яйца. 1855 г. Худ. Николай Кошелев

— Вот что, мам, — резко оборвала Глафиру Степановну Костина мама. — Мы тут с Сашей на Кипр съездить решили. Так пусть пока Костик у тебя поживет. Вернемся — я его сразу же заберу.

— Конечно, конечно, доченька! — заулыбалась та. — О чем тут речь? Я всегда Костеньке рада. А зачем ты его так рано-то забирать будешь? Пусть живет у меня хоть до осени. Под растет, окрепнет. У меня ведь тут все свое, домашнее: и картошка-морковка, и яички, и молочко. Правда, коровку по осени продать пришлось — не под силу мне теперь с ней управляться. Ну, да не беда — я у соседки молочка куплю. С молочка детки хорошо растут…

Она еще что-то говорила, а Костя думал о предстоящей ему незавидной перспективе провести все лето в деревне: без любимого телевизора, без компьютера, без аттракционов в детском парке, куда они с папой ходили по выходным. Скучища! Вдобавок, бабушка опять не пустит его на водохранилище. Но почему? Или она все еще считает его маленьким? Неправда! Ведь Костя уже большой, зимой ему исполнилось семь лет и в этом году он пойдет в школу. Так почему же бабушка обращается с ним, словно с малышом?

* * *

В тот же день мама Кости отправилась домой, увозя с собой полную сумку деревенских гостинцев. Глафира Степановна, как всегда, щедро снабдила дочь всевозможными соленьями и вареньями собственного приготовления, а в придачу — свежеиспеченными пирожками с изюмом и творогом. Мама уехала, а Костя остался с бабушкой.

Первым делом он распаковал свой рюкзачок, вынул оттуда книжку про волшебника Изумрудного города и игрушки, немного погонял по полу любимую гоночную машинку, которую ему недавно подарили мама с папой. А потом собрался было пойти погулять, но тут, как назло, зарядил дождь. Он лил и лил, не переставая, так что ни о каком походе на улицу не могло быть и речи. От нечего делать Костя отправился осматривать бабушкин дом. В нем все было точно так же, как и в прошлом году, и в позапрошлом… с тех самых времен, как Костю стали привозить на лето к Глафире Степановне. Старая скрипучая мебель, вязаные накидки на комоде и круглом столике в большой комнате, которую бабушка называла «зальцем». Пожелтевшая от времени пластмассовая статуэтка балерины с изящно воздетой вверх рукой в серванте, по соседству с массивной хрустальной салатницей, выстроившимися в шеренгу рюмками в виде сапожек и цветастыми чашками с истершейся позолотой на ручках. А еще — иконы. Потому что Костина бабушка была верующей и ходила в церковь. И в каждой комнате, даже в кухне, у нее висели иконы: старые, с темными ликами, украшенные вышитыми полотенцами и бумажными цветами. А под ними, на медных цепочках, висели разноцветные стаканчики, наполненные подсолнечным маслом. Внутри их находились фитильки. Костя помнил, как по вечерам бабушка, вынув из-за самой большой иконы тоненькую свечку, зажигала эти… она называла их лампадками. И он, к тому времени уже лежавший в своей постельке, в полудреме смотрел на мерцающий в темноте огонек лампадки, пока не засыпал, так спокойно и сладко, как ему никогда не доводилась спать дома, где ночами в его комнате воцарялась пугающая темнота. Потому что там не было этого живого веселого огонька….

Между прочим, за той, самой большой бабушкиной иконой хранились не только свечки. Год назад любопытный Костя тайком от Глафиры Степановны обследовал ее тайник. И нашел в нем бутылочку из-под какого-то лекарства с промасленной этикеткой (и точно — внутри пузырька находилось масло), маленький бумажный пакетик с белыми сухариками, а еще — потрепанную тонкую книжечку в обложке из потускневшей серебристой фольги. Книжечка открылась на странице, где под заголовком «О здравии» крупным, аккуратным бабушкиным почерком были написаны имена. Большинство из них было зачеркнуто[26], а среди оставшихся Костя обнаружил имя своей матери: Ольга. Ниже он прочел: «младенец Константин»… впрочем, слово «младенец» тоже было зачеркнуто и сверху приписано: «отрок». Костя не знал, что означают эти слова. Однако понял: в бабушкиной книжечке записано его имя… Ему вдруг стало стыдно за то, что он взял книжечку без спросу. И Костя поспешил спрятать ее назад, за икону.

В зальце над комодом висели фотографии: цветная в золотистой пластмассовой рамке, с которой на Костю смотрели бабушка в темном платье с белым кружевным воротником, папа с мамой, а также серьезный пухлощекий бутуз… собственно, это был он сам четыре года назад. По сторонам висели еще две старые черно-белые фотографии в темных деревянных рамках. На одной, по рассказам Глафиры Степановны, была изображена она сама в юности (сам Костя ни за что бы не догадался, что эта юная женщина с грустным, задумчивым лицом — его бабушка), вместе со своим покойным мужем, Костиным дедушкой. А на другой, выцветшей до желтизны, фотографии, была изображена еще одна молодая чета — родители Глафиры Степановны. Кажется, бабушка рассказывала ему, как их звали и кем они были. Вот только Костя не запомнил этого — уж слишком далекими и чуждыми казались ему эти, незнакомые и давно умершие, люди… его прадед и прабабка.

Обойдя комнаты, Костя заглянул на поветь. Но там тоже не было ничего нового: те же стеклянные банки на полке в углу, дожидавшиеся летней поры, когда Глафира Степановна варила варенье, те же связки старых газет на полу, те же отслужившие свой век кастрюли и ведра, те же обитые проржавевшей жестью сундуки, в которых, как первоначально думалось Косте, бабушка хранит что-то очень ценное. Ведь во всех сказках, которые он успел прочитать, старый сундук непременно служил сокровищницей. Однако, к его великому разочарованию, в бабушкиных сундуках хранились какая-то старая одежда, полотенца из грубого полотна с обтрепавшейся вышивкой, ветхая цветастая шелковая шаль с бахромой. И Костя не мог взять в толк — с чего бы его бабушке вздумалось беречь все это старье? Мама говорит, что старые вещи — это хлам, от которого нужно избавляться. Тогда почему бабушка не торопится выбросить старые вещи, а хранит их на повети?

Увы, похоже, это было еще одной бабушкиной тайной… вроде ее запрета внуку ходить на водохранилище. Не слишком ли много тайн для одного старого деревенского дома?

* * *

На следующий день дождь перестал и Костя отправился гулять. Сначала он обошел бабушкин двор, потом измерил прутиком глубину лужи, разлившейся возле ее ворот, потом пустил по ней плавать самодельный кораблик. И тут из соседнего дома вышли двое мальчишек с удочками. Костя сразу узнал их. Разумеется, это были Витька с Мишкой, с которыми он подружился еще год назад. Что ж, в таком случае, как говорится, нет худа без добра. Пусть ему и придется некоторое время прожить в деревне без компьютера, телевизора и аттракционов — с такими друзьями, как Мишка и Витька, невозможно соскучиться. Они опять будут играть в войну, устраивать головокружительные полеты на самодельных качелях, лазить на старую березу, пугая гнездящихся на ней крикливых ворон, купаться в водохранилище… Правда, как раз этого ему делать не придется — бабушка наверняка опять не пустит его туда. Или все-таки пустит? Ведь она же сама говорила, что Костя стал совсем большой. А большие — сами себе хозяева, и, в отличие от малышей, не обязаны подчиняться чужим запретам. Так что теперь он наконец-то побывает на водохранилище…

Тем временем Мишка с Витькой поравнялись с ним:

— Привет, Кость! Ты когда приехал? — поинтересовался худощавый долговязый Витька, с любопытством разглядывая давно не виденного старого приятеля.

— Вчера, — откликнулся Костя. — А-а куда это вы идете?

— Рыбу ловить, — важно заявил Мишка, демонстрируя ему удочки и ведерко. — Между прочим, я там вчера вот такого окуня поймал! — Он широко развел руки в стороны. — Нет, правда, во-от такого! А сегодня еще больше поймаю!

— Я с вами! — обрадовался Костя. В самом деле, вот бы и ему сегодня поймать такого же большого окуня… да все его городские друзья с зависти лопнут, когда он будет рассказывать им о своем улове! — Только бабушке скажу. Вы меня подождете?

— Только недолго, — предупредил Витька.

— Я сейчас! — пообещал Костя, вбегая на крыльцо. — Я сейчас!

* * *

— Бабушка! Бабушка! — закричал он, вбегая в кухню, где Глафира Степановна готовила блины к обеду. — Можно я пойду с Мишкой и Витькой на водохранилище рыбу ловить?

Ш-ш-ш… — недовольно зашипел на раскаленной сковородке жарящийся блинчик, словно призывая его к молчанию. — Ш-ш-ш…

Не оборачиваясь к нему, Глафира Степановна ответила:

— Нет.

— Почему? — недоуменно спросил Костя. — Я ж не один пойду, а с ребятами. Они тоже туда идут…

— А ты не пойдешь, — строго произнесла бабушка.

— Но почему? — настаивал Костя. — Ты же сама говорила, что я стал уже большой… Тогда почему мне нельзя туда пойти?

Бабушка замялась, словно внук ненароком угадал причину ее запрета. А потом повторила:

— Ты туда не пойдешь.

—  Ну что? — поинтересовался Мишка, когда Костя вновь появился на пороге. — Отпустили тебя?

— Не-а… — чуть не плача, произнес Костя. — Не отпустили…

— Ишь ты! — удивился Мишка. — Совсем твоя бабка тебя за маленького считает… Да наплюнь ты на нее, пошли с нами!

— Я без спроса не могу, — потупился Костя. — Бабушка будет беспокоиться…

— Ну, тогда и сиди у бабкиной юбки, как малышня! — презрительно усмехнулся Витька. — Пошли, Мишка! Чего с мелюзгой зря болтать!

Они ушли, а Костя вернулся в дом. Всю оставшуюся половину дня он дулся на бабушку. Ведь это по ее вине Костиной дружбе с Мишкой и Витькой похоже, наступил конец. Вон как они смеялись над ним и обзывали «мелюзгой»! Но почему бабушка и слышать не хочет о том, чтобы отпустить его на водохранилище? Почему?

Радоница. 1892 г. Худ. Абрам Архипов

Мог ли он знать, что в это самое время Глафира Степановна, глядя на насупившегося внука, думала о том, стоит ли рассказать ему… Тем более, что река уже вскрылась и они могут поехать туда на теплоходе… Вот только поймет ли ее Костя? Ведь он еще так мал… Однако она не может ждать: смерть не за горами, а за плечами. Так неужели то, о чем она помнит всю жизнь, должно умереть вместе с ней? Увы, для ее единственной дочери слова «память» и «прошлое» — всего лишь пустой звук. И потому внук — ее последняя надежда. Он должен знать, он должен побывать на могилах своих предков. Ведь завтра — Радоница.

* * *

Вечером бабушка ушла в церковь. И вернулась, когда стрелки на старых часах-ходиках с репродукцией «Утра в сосновом лесу» на циферблате описали два полных круга. Впрочем, Костя не обрадовался приходу Глафиры Степановны. Потому что продолжал сердиться на нее.

— Вот что, внучек, — ласково произнесла бабушка, подойдя к нему, — хватит дуться, как мышь на крупу. Завтра мы с тобой пойдем на водохранилище, сядем на теплоход и поедем…

— Правда? — удивился Костя. В самом деле, уж не ослышался ли он? Ведь раньше бабушка никогда не водила его на водохранилище. Так почему же теперь она надумала сделать это? Почему?

Похоже, последние слова он произнес вслух. Ибо Глафира Степановна ответила:

— Потому что завтра — Радоница. Пасха мертвых.

* * *

В тот вечер Костя долго не мог заснуть. Ибо думы о завтрашней поездке не давали ему покоя. Интересно, какое оно, это водохранилище? Правду ли говорят, будто оно такое широкое, что, стоя на одном его берегу, невозможно разглядеть противоположный? И куда они поплывут с бабушкой на теплоходе? Но самое главное, почему Глафира Степановна вдруг решила показать ему водохранилище? Она сказала: потому, что завтра — Радоница. Однако что означает это загадочное слово? Пасха мертвых. Но, увы, и эти слова были для Кости пустым звуком. Хотя догадывался — для его бабушки завтрашний день является важным событием…

Незаметно для себя Костя забылся сном. И в нем увидел, будто стоит на поросшем травой берегу. Перед ним расстилается необъятная водная ширь. Костя любуется ею… и вдруг слышит, что кто-то зовет его по имени. Как ни странно, голоса доносятся откуда-то из-под воды. Он смотрит… и видит там, в глубине, большое белокаменное здание с голубыми куполами. А возле него — радостных, нарядных людей, которые улыбаются ему, как родному. Незнакомые люди… впрочем, кажется, он видел эти лица на старых фотографиях в бабушкином «зальце». Но почему они так радуются, увидев его?

— Потому что завтра Радоница, внучек, — раздается за его спиной голос бабушки. Костя оборачивается и видит Глафиру Степановну, моложавую, улыбающуюся, одетую по-праздничному. — И все мы снова вместе: мертвые и живые. Видишь — вот твой дед. А это — твои прабабушка и прадедушка. Они рады, что ты пришел к ним…

В растерянности Костя замирает… а потом бежит прочь. А голоса за его спиной становятся все тише и тише… и в них звучит уже не радость, а глубокая, неизбывная скорбь…

* * *

…Костя проснулся, когда солнце уже давно встало и заливало ярким светом его комнату. В доме было тихо-тихо, словно он находился в нем один… лишь мерно отстукивали время старинные ходики. Неужели бабушка уехала без него? Встревоженный Костя соскочил с кровати и босиком отправился на поиски Глафиры Степановны.

Миновав «зальце», он прошел в кухню. Там было пусто. Костя осторожно подошел к двери бабушкиной комнаты и прислушался. Однако не услышал ни звука. И тогда он осторожно приоткрыл дверь… Первое, что он увидел, была горящая перед иконой лампадка. Но бабушкина кровать была пуста. Выходит, она его обманула! И уехала, пока он спал! Костя уже готов был заплакать от обиды, как вдруг входная дверь скрипнула и в дом вошла Глафира Степановна. В следующий миг Костя уже обнимал бабушку:

— Бабушка! Бабушка! А я думал, что ты уехала… без меня…

— Что ты, что ты, Костенька! — успокаивала его Глафира Степановна. — Разве я могла уехать без тебя? Просто я ходила в церковь. Сегодня же Радоница…

— А что это такое? — спросил Костя. В самом деле, он еще вчера слышал это слово от бабушки. Но что же оно означает?

— Это день, когда мы поминаем умерших, — пояснила Глафира Степановна. — И говорим им «Христос Воскресе»! Ведь у Бога нет мертвых — у Него все живы. Потому что Он воскрес из мертвых и победил смерть. Вот я и ходила в церковь, и молилась за твоего дедушку, за его и моих родителей. Ведь им — там — нужны наши молитвы…

Она еще что-то говорила, но Костя уже не слушал ее. Значит, он боялся напрасно. Бабушка не обманула, не бросила его — просто, пока он спал, она ходила в свою церковь. Ведь она же верит в Бога… вот и ходит туда. Хотя Костина мама говорит, что на самом деле никакого Бога не существует, все это выдумка, в которую могут верить лишь глупые люди. Однако Костя не раз убеждался, насколько мудра его бабушка. Выходит, мама неправа и вера в Бога — вовсе не признак глупости… И все-таки временами его бабушка говорит странные вещи. Например, что у Бога все живы. Тогда почему люди умирают, а не живут вечно? Как бы ему хотелось так жить! Конечно, он будет жить еще долго-долго, но потом когда-нибудь тоже умрет. И что тогда? Мама говорит — ничего. Его просто закопают в землю, потом из этой земли вырастет трава… Вот и все. Поэтому человек должен брать от жизни все, пока жив. Ведь потом ему уже ничего не понадобится… Так учит его мама. А бабушка говорит обратное: у Бога нет мертвых. Потому что Он победил смерть. Но кто же из них прав?

Однако Глафира Степановна прервала размышления внука: они сели завтракать. В итоге Костя так и не решил, кому верить. Маме? Или все-таки бабушке?

* * *

После завтрака они отправились в путь: сперва по грунтовой дороге, пролегавшей через всю деревню и уходившей в раскинувшиеся за ней поля. Потом они шли мимо этих полей, еще не засеянных и кое-где залитых талой водой, по которой плавали какието невиданные Костей птицы.

— Гуси прилетели, — сказала Глафира Степановна, заметив птиц. — Весну на крыльях принесли.

Тем временем впереди блеснула водная гладь. И Косте стало уже не до рассматривания диких гусей. Так вот оно какое, это водохранилище! Огромное и безбрежное, как море! Может быть, поэтому над ним, как над самым настоящим морем, с пронзительными криками реют белые чайки! А вот на горизонте показался теплоход. Неужели сейчас они с бабушкой поплывут на нем? Вот будет здорово!

…Пока теплоход подходил к пристани, Глафира Степановна успела купить билеты. И вскоре они уже стояли на палубе, опершись о блестящие медные поручни. Костя во все глаза смотрел на пенящуюся возле бортов воду, на чаек, которые подлетали совсем близко к теплоходу. Кое-кто из пассажиров кидал в воду кусочки хлеба, и белокрылые птицы хватали их прямо на лету. А еще на теплоходе громко играла музыка, звучали песни, одна веселее другой, раздавался смех, люди, собравшиеся на палубе, оживленно делились между собой впечатлениями от поездки:

— Нет, вы только посмотрите, какая красота! — восторгалась ярко накрашенная пожилая дама в цветастом платье. — Какой простор! Настоящее море!

— Ну да, море, только рукотворное, — вмешался интеллигентный мужчина средних лет. — Я читал, будто это водохранилище построили, чтобы поднять уровень воды в местной реке и сделать ее проходимой для крупных судов и барж. А прежде здесь были деревни. Когда строили водохранилище, их жителей переселили в другие места, а деревни затопили.

— Точно! — согласился еще один турист. — Кстати, там чуть дальше прямо из воды виднеется полуразрушенная церковь. Я видел ее, когда лет семь назад был в этих краях. Интересно, она еще не совсем развалилась?

— Надо же! — восхитилась пожилая дама. — Прямо из воды! Как в Венеции!

Костя поглядел на бабушку. Глафира Степановна стояла у борта, не замечая ни оживленно переговаривающихся людей, ни веселой, громкой музыки, перекрывающей их голоса. И вглядывалась в расстилающуюся перед ней безбрежную водную гладь, словно ожидая встречи. Но с кем? Или с чем? Этого Костя не мог понять.

* * *

— Вон она! Смотрите! Вон она! — воскликнул один из туристов, указывая рукой на какую-то черную точку на горизонте.

— Где? Где? Дайте взглянуть! — закудахтала романтичная пожилая дама.

— Надо же! — удивился человек, рассказывавший попутчикам про полуразрушенную церковь. — До сих пор стоит! Умели же раньше строить! Тем временем точка на горизонте все приближалась… и вот уже можно было разглядеть торчащие из воды белокаменные стены с зияющими просветами окон, остов купола. Правда, стен было уже три: от четвертой осталась лишь груда камня, через которую перекатывались поднятые теплоходом волны. Похоже, многолетнее единоборство старого храма с разрушавшими его временем и водой подходило к концу…

— Смотри, внучек, — бабушкина рука коснулась Костиного плеча. — Смотри. Ты видишь? Это наша церковь… в честь Успения Пресвятой Богородицы. Раньше, еще до войны, здесь было село Косково. И все мы отсюда родом: и я, и твой дедушка. Потом, когда строили водохранилище, нам велели уехать отсюда. Но никто из нас не хотел покидать родину… нас выселили насильно… а многие так тут и остались… Все скрыла вода… только одна наша церковь уцелела. А вот там, справа от нее, похоронены мои родители… твои прадедушка и прабабушка, и их родители — тоже. Ты видишь? Упокой, Господи, души усопших раб Твоих Стефана, Агафии, Николая, Марии, Никандра, Анны… и тех, ихже имена Ты, Господи, веси, и тех, иже некому помянути… Помни их, Костенька, и молись за них. Кто еще за нас будет молиться, когда меня не станет?

Костя смотрел на полуразрушенную церковь. Странно — ему казалось, что он уже где-то видел ее. Да, он и впрямь видел этот храм в своем сне, не далее, как сегодня ночью. А возле него — своих деда, прадеда, прабабушку — тех, кто сейчас спит вечным сном под этими волнами. Как же они радовались тому, что Костя пришел к ним! Так неужели он отнимет у них эту радость? Ведь сегодня же — Радоница!

Костя поднял голову и посмотрел на бабушку. В глазах Глафиры Степановны стояли слезы.

— Не плачь, бабушка, — произнес он, пытаясь дотянуться до ее лица, чтобы стереть их. — Я буду их помнить. И молиться за них тоже буду. А ты научишь меня молиться? Научишь?

«Ах, белый теплоход, бегущая вода, уносишь ты меня — скажи, куда» — разносилась над рекой веселая песня. А Костя с бабушкой, обняв друг друга, стояли и смотрели на возвышающуюся посреди водной глади полуразрушенную церковь… до тех пор, пока она не скрылась за горизонтом.