Иудейская диаспора

В 538 г. вавилонские иудеи получили от Кира разрешение вернуться в Иерусалим. Но мы уже видели, что не все воспользовались этим разрешением. Да и как могли бы они все устроиться на родине? Город был разрушен, и прошло немало времени, пока он снова был отстроен и укреплен, пока построен был храм Яхве. Но и тогда не все иудеи могли рассчитывать на выгодное занятие на родине. И тогда уже, как и теперь, крестьянин охотно уходил в город, зато переход горожанина к сельскому хозяйству совершался и редко, и с большим трудом.

Сомнительно, чтобы иудеи научились в Вавилоне каким-нибудь ремеслам, для этого они жили там слишком короткое время. Иудея не приобрела политической самостоятельности, она оставалась в зависимости сначала от персов, затем, со времени Александра Великого, от греков, наконец, после короткого периода самостоятельности и различных опустошительных переворотов, она попала под власть римлян. Для того чтобы воевать, приобретая богатства путем порабощения и разграбления более слабых соседей, отсутствовали все необходимые условия. Если поэтому после плена иудеи не могли особенно рассчитывать на земледелие, на ремесла, на военную службу, то большинству из них, как и в Вавилоне, оставалось заняться только торговлей. И они занялись ею тем охотнее, что они уже веками развивали все необходимые для этого духовные способности и знания.

А между тем именно со времени вавилонского пленения в области политики и торговли совершались коренные изменения, которые должны были оказать гибельное влияние на экономическое положение Палестины.

Крестьянское сельское хозяйство и даже ремесло являются в высшей степени консервативными занятиями. Лишь очень редко делаются в них технические улучшения, и они прививаются очень медленно, пока отсутствует стимул конкуренции, как это обычно случается при примитивных условиях. Пока при нормальном ходе вещей, т. е. оставляя в стороне неурожаи, эпидемии, войны и другие массовые бедствия, каждый работник, хозяйствующий традиционным способом, уверен в куске хлеба, до тех пор все новое, неиспробованное может стать причиной неудач и потерь.

Технический прогресс в крестьянском хозяйстве и в ремесле развивается поэтому не самопроизвольно, а под влиянием торговли, привозящей из чужих стран новые продукты, новые приемы производства, которые стимулируют изобретательность и в конце концов ведут к изобретению новых выгодных культур и методов.

Гораздо менее консервативной является торговля; она выводит человека из рамок местной профессиональной ограниченности, она заставляет его относиться критически ко всем родным традициям, давая ему возможность сравнить их с тем, что достигнуто в других местах при других условиях. Гораздо раньше, чем земледелец и ремесленник, купец знакомится с давлением конкуренции, так как в больших торговых центрах он встречается с конкурентами самого различного национального происхождения. Он вынужден, таким образом, стремиться к новому, прежде всего к улучшению средств сообщения и расширению круга торговых сношений. Пока сельское хозяйство и промышленность ведутся не на основе капиталистического способа производства и не подверглись преобразованию под влиянием развития науки, до тех пор только торговля является революционным фактором в области экономики. В особенности же приходится это сказать о морской торговле. Морское судоходство в гораздо большей степени, чем сухопутная торговля, позволяет преодолевать большие расстояния и приводит в соприкосновение самые различные народы. На первых стадиях развития человеческой культуры море отделяет народы в более сильной степени, чем суша, и делает развитие их более своеобразным и самостоятельным. Когда затем развивается морское судоходство и приводит в соприкосновение друг с другом до того времени совершенно изолированные народы, то при этом очень часто сталкиваются гораздо более резкие противоположности, чем при сухопутной торговле. Но морское судоходство предполагает сравнительно высокую степень развития техники, и морская торговля поэтому развивается гораздо позднее, чем сухопутная: чтобы построить крепкое морское судно, требуется более высокая степень господства над природой, чем для приручения верблюда или осла. С другой стороны, именно большая прибыль, доставляемая морской торговлей, развитие которой возможно только на основе высокой техники судостроения, является одним из самых сильных побуждений развивать эту технику дальше. Вряд ли еще в какой-нибудь другой области техника античного мира достигла такой высоты, как именно в области судостроения.

Но морская торговля нисколько не задерживает развития сухопутной. Наоборот, она даже способствует развитию последней. Чтобы приморский порт мог процветать, в тылу его должна находиться страна, доставляющая ему товары, которые он экспортирует, и потребляющая товары, которые он импортирует. Он должен стараться наряду с морской развивать также сухопутную торговлю. Однако при этом решающую роль играет первая, она приобретает все большее значение и все больше ставит в зависимость от себя сухопутную торговлю. И если изменяются пути морской торговли, то должны измениться тогда и пути сухопутной торговли.

Первыми мореплавателями, предпринимавшими далекие путешествия по Средиземному морю, были финикияне, жившие между старыми культурными странами на Ниле и Евфрате и принимавшие участие в их торговле. Страна их так же, как и Египет, лежала у Средиземного моря. Но качества египетской почвы толкали к развитию земледелия, производительность которого благодаря периодическим разливам Нила была неистощима. Кроме того, для развития морского судоходства недоставало подходящего дерева для постройки крепких судов, точно так же как не было и стимула, даваемого только необходимостью, подвергать себя опасности в открытом море. Хотя речное судоходство достигло у египтян высокого развития, их морское судоходство всегда оставалось каботажным. Они развивали у себя сельское хозяйство и ремесла, в особенности ткачество, и торговля их процветала. Но они не отправлялись в качестве купцов в чужие страны, а ждали, пока иностранцы явятся к ним со своими товарами. Пустыня и море всегда оставались для них враждебными элементами.

Напротив, финикияне жили на морском берегу, на земле, которая лежала сейчас же у скалистых гор, не позволявших широко заниматься земледелием и вынуждавших дополнять его рыболовством. Те же горы доставляли великолепное дерево для постройки судов. Все эти условия и гнали финикиян в открытое море. А нахождение Финикии между странами с высокоразвитой промышленностью давало возможность сочетать рыболовство с морской торговлей. Таким образом, финикияне стали поставщиками индийских, аравийских, вавилонских, египетских продуктов, в особенности тканей и пряностей, для Запада, откуда они в свою очередь вывозили другие продукты, в особенности металлы.

Но со временем финикияне встретили опасных конкурентов в лице греков, жителей островов и морских побережий. Скудная почва заставляла их так же, как финикиян, заняться рыболовством и судоходством. Конкуренция греческого мореплавания становилась все опаснее, так как оно очень быстро развивалось. Сначала греки старались обойти финикиян и открыть новые пути на Восток. Они направились в Черное море, из портов которого через Центральную Азию были завязаны сношения с Индией. В то же время они старались вступить в непосредственные сношения с Египтом и открыть его для внешней торговли. Незадолго до вавилонского пленения иудеев это удалось сделать ионийцам и карийцам. Со времени Псамметиха (663 г.) греки укрепились в Египте, в котором появлялось все больше купцов. При Амазисе (569–525 гг.) они получили уже область у западного рукава Нила, чтобы основать там собственный порт Навкратис. Он должен был стать главным центром греческой торговли. Вскоре после этого Египет, вслед за Вавилоном, подпал под власть персов. Но положение греков в Египте нисколько не ухудшилось вследствие этого. Напротив, иностранцам была открыта торговля во всем Египте, и главные выгоды из этого разрешения извлекли именно греки. Как только персидский режим ослабел, а воинственный дух бывших кочевников, под влиянием жизни в крупных городах, начал исчезать, египтяне попытались снова завоевать независимость, что временами им удавалось (от 404 г. до 342 г. до Р. X.). Но они в состоянии были сделать это только при помощи греков, которые тем временем настолько окрепли, что сумели отбить могущественных персов с моря и с суши и, кроме того, оттеснить их подданных, финикиян. При Александре Македонском эллинизм, со времени 334 г., переходит в наступление против Персии, овладевает ею и кладет конец процветанию финикийских городов, которые давно уже пришли в упадок.

Но еще быстрее, чем торговля Финикии, падала торговля Палестины. Мировая торговля покинула пути, шедшие через Палестину, — экспорт из Индии в не меньшей степени, чем экспорт из Вавилонии, Аравии, Эфиопии и Египта. Как пограничная страна между Египтом и Сирией, Палестина оставалась ареной, на которой чаще всего разыгрывались войны между повелителями Сирии и повелителями Египта, но торговля между этими странами шла уже теперь морем, а не сушей. Географическое положение Палестины ставило ее теперь в невыгодное положение.

И в то время как масса иудеев могла рассчитывать только на занятие торговлей, все больше уменьшалась возможность заниматься ею в собственной стране.

Они вынуждены были начать торговать с теми народами, у которых не образовался особый торговый класс и которые поэтому охотно принимали иностранных купцов. Таких народов было немало. Всюду, где земледелие являлось главным занятием, где оно не нуждалось в дополнении кочевым скотоводством или рыболовством, где аристократия удовлетворяла свою страсть к расширению землевладения путем образования латифундий внутри страны и внешних войн, предпочитали скорее допускать к себе торговцев, чем отправляться за границу, чтобы самим привозить оттуда иностранные товары. Так поступали, как мы видели, египтяне, и точно так же, как мы уже знаем, вели себя римляне. И тут и там торговцами являлись иностранцы, а именно греки и иудеи. В таких странах они устраивались лучше всего.

Таким образом, сейчас же после вавилонского пленения, как раз тогда, когда иудеи получили разрешение вернуться на родину, начинается диаспора, рассеяние евреев вне пределов их родины. Это рассеяние не было следствием насильственного акта вроде разрушения Иерусалима, а результатом незаметного переворота, который тогда только начинался, а именно изменения путей торговли. А так как главные пути мировой торговли с тех пор продолжают обходить Палестину, то последняя до сих пор притягивает к себе евреев очень мало. И это; будет продолжаться и впредь, хотя бы им дана была полная свобода селиться в стране своих отцов. С этим ничего не сможет поделать никакой сионизм, если только ему не удастся переместить центр всемирной торговли в Иерусалим.

Самые крупные поселения иудеев образовались там, где кипела оживленная торговля и куда стекались колоссальнейшие богатства: в Александрии и позже в Риме. Но не только количественно росли эти иудейские колонии. Увеличивалось также богатство и влияние иудеев. Их сильное национальное чувство связывало их крепкими узами, которые были тем крепче, чем больше в эпоху всеобщего и растущего общественного разложения последних веков до Рождества Христова ослаблялись и разрывались всякие общественные связи. А так как иудеи были разбросаны по всем торговым центрам тогдашнего греко-римского мира, то их внутренняя связь распространялась на весь этот мир, и иудеи составляли союз, оказывавший деятельную помощь всем своим членам, куда бы их ни забрасывала судьба. И если мы еще прибавим к этому их развитые столетиями коммерческие способности, которые они еще более изощряли со времени изгнания, то мы поймем, почему так быстро увеличивались их влияние и богатство.

Александрия, по словам Моммзена, была в такой же степени иудейским городом, как и греческим, и тамошняя иудейская община по численности, богатству, образованности и организации могла смело выдержать сравнение с иерусалимской. В эпоху первых императоров на 8 миллионов египтян насчитывали один миллион иудеев, а влияние их превосходило их численное значение… Им и только им дозволено было образовать, так сказать, государство в государстве, и в то время как другие неграждане управлялись властями, которые были выбраны гражданами, иудеям предоставлено было до известной степени право самоуправления.

«Иудеи, — говорит Страбон, — имеют в Александрии своего собственного этнарха, который является вождем народа, решает все судебные дела и следит за исполнением договоров и обязательств, точно он является начальником самостоятельной общины». Это происходило потому, что иудеи требовали для себя такой специфической юрисдикции на основании своей национальности или — что сводилось к тому же — религии. Государственная власть очень внимательно относилась к национально-религиозным особенностям иудеев и предоставляла им различные льготы. К этому присоединялось очень часто и то обстоятельство, что иудеи скучивались в одной местности. Так, в Александрии из пяти городских кварталов два были заселены преимущественно иудеями».

Но александрийские иудеи достигали не только богатства, они приобретали также значительное влияние на повелителей мира.

Например, очень крупную роль играл генеральный откупщик всего аравийского берега Нила алабарх Александр. Агриппа, ставший позже царем Иудейским, обратился к нему, при Тиберии, с просьбой дать в долг 200 000 драхм. Александр дал ему наличными пять талантов, а на остальную сумму выдал вексель на Дикеархию. Это указывает на тесные деловые сношения между александрийскими иудеями и иудеями, жившими в Италии. В Дикеархии (Путеоли около Неаполя) существовала большая иудейская община. О тех же александрийских иудеях Иосиф Флавий сообщает: «Император Клавдий освободил своего старого преданного друга алабарха Александра Лисимаха, который был управляющим его матери Антонии и брошен был в тюрьму Глем в припадке гнева. Сын Александра, Марк, женился после на дочери царя Агриппы Беренике».

Все, что сказано об Александрии, можно повторить об Антиохии. «Как в столице Египта, так и в столице Сирии иудеям было предоставлено право образовать до некоторой степени автономную общину. То обстоятельство, что Александрия и Антиохия служили центрами иудейской диаспоры, немало способствовало развитию этих двух городов».

В Риме мы можем проследить присутствие иудеев до второго столетия до Р. X. Уже в 139 г. до Р. X. римский претор изгнал иудеев за то, что они допустили к субботнему служению италийских прозелитов. Возможно, что это были члены посольства, отправленного Симоном Маккавеем, чтобы снискать благоволение римлян, которые воспользовались этим случаем для пропаганды своих религиозных воззрений. Вскоре после этого иудеи оседают в Риме, и тамошняя община достигла уже большого значения, когда Помпеи в 63 г. до Р. X. завоевал Иерусалим. Он привел в Рим многочисленных иудейских военнопленных, которые жили там как рабы или вольноотпущенники. Община приобретала все большее влияние. В 60 г. Цицерон жаловался, что оно давало себя чувствовать даже на форуме. И оно еще больше выросло при Юлии Цезаре. Вот как изображает этот процесс Моммзен:

«Как многочисленны были даже в Риме иудеи еще до Цезаря и как крепко держались они друг за друга, показывает замечание одного писателя того времени, что для наместника слишком рискованно притеснять в своей провинции иудеев, так как иначе он по возвращении на родину, наверное, будет освистан столичной чернью. Это иудейство, являвшееся далеко не самым отрадным элементом в малоотрадной картине тогдашнего смешения народов, представляло тем не менее естественно развивавшийся исторический момент, и государственный человек не мог ни отрицать его, ни бороться с ним. Наоборот, Цезарь точно так же, как и его предшественник Александр Македонский, совершенно правильно считал необходимым способствовать его развитию. Если Александр, основатель александрийской иудейской общины, сделал не меньше для этой нации, чем ее собственный Давид построением Иерусалимского храма, то Цезарь в свою очередь как в Риме, так и в Александрии помогал иудеям, даруя им различные милости и привилегии и защищая их своеобразный культ от римских и греческих жрецов. Эти два великих человека, конечно, вовсе не думали сравнять эллинскую или эллино-римскую национальность с иудейской. Но иудей, который не получил, подобно западным народам, такой дар Пандоры, как политическая организация, и потому равнодушно относился к государству, который с таким же трудом расставался с сущностью своих национальных особенностей, как он легко облекал ее в любую национальную оболочку и до известной степени приспособлялся к чуждой национальности, — этот иудей был как бы рожден для такого государства, созданного на развалинах сотен маленьких государств и населенного народами, почти утратившими свои национальные привычки. И в древнем мире иудеи являлись сильным ферментом космополитизма и национального разложения и потому были вполне правомерными членами в империи цезарей, с ее космополитизмом в области политики и человечеством взамен национальности».

На протяжении нескольких строк Моммзен дает нам образчик трех сортов профессорской философии истории. Сначала мы узнаем, что историю делают монархи, что александрийское иудейство создано было несколькими декретами Александра Великого, а не изменением торговых путей, которое еще до Александра привело к образованию в Египте сильной иудейской общины и перенесло затем ее центр в Александрию. Или, быть может, вся насчитывавшая ряд веков всемирная торговля Египта была создана случайным капризом македонского завоевателя во время его непродолжительного пребывания в этой стране?

За этой верой в чудодейственную силу декретов следует вера в прирожденную силу расовых особенностей. Оказывается, что народы Запада получили от природы «дар Пандоры», наклонность к политической организации, которой иудеи не знают от самого рождения. Очевидно, природа создает из себя политические способности раньше еще, чем существовала какая-нибудь политика, и распределяет их по своему произволу между различными «расами», что бы это слово ни означало. Этот мистический каприз природы принимает особенно комические формы, если мы вспомним, что до вавилонского пленения иудеи имели в этом «даре Пандоры», как Моммзен называет политическую организацию, такую же долю и так же использовали его, как и остальные народы, стоявшие на той же ступени культурного развития. Только гнет внешних условий лишил их государственности и отнял у них материал для политической организации.

Рядом с монархической и естественнонаучной философией истории становится еще третья. Это — та идеология, которая считает, что полководцы и организаторы государств руководятся такими же идейными соображениями, какие немецкие профессора высиживают в своих кабинетах. Так, беззастенчивому авантюристу Цезарю навязывается намерение создать абстрактную космополитическую национальность, и ему же приписывается мысль, что иудеи являлись наиболее пригодным средством для ее создания и потому, мол, Цезарь покровительствовал иудеям!

Если бы даже Цезарь высказывался в этом смысле, то и тогда нельзя было бы считать эти его идеи действительными мыслями. Так же мало, как можно принимать всерьез фразы Наполеона III. Либеральные профессора того времени, когда Моммзен писал свою римскую историю, относились с доверием к наполеоновским фразам, но это не свидетельствовало об их политическом понимании. Впрочем, у Цезаря мы не находим даже следов таких идей. Цезари всегда любили употреблять модные фразы, при помощи которых их демагогия имела успех у легковерных пролетариев или легковерных профессоров.

Тот факт, что Цезарь не только терпел иудеев, но и оказывал им покровительство, при его постоянных долгах и денежных затруднениях, объясняется гораздо проще, хотя и не так возвышенно. Деньги стали решающей силой в государстве. И Цезарь защищал иудеев и оказывал им покровительство, потому что у них были деньги, потому что они были ему полезны и могли еще принести пользу, а не потому, что их расовые особенности могли помочь ему при создании «абстрактной», стершейся национальности.

Иудеи умели ценить его покровительство. И смерть его они сильно оплакивали. Вот сообщение Светония:

«При торжественном публичном чествовании убитого Цезаря его оплакивали жившие в Риме чужеземцы, каждая нация на свой манер, в особенности же иудеи, которые несколько ночей подряд дежурили у того места, где был выставлен труп Цезаря».

Август также умел ценить значение иудейства. Моммзен говорил: «Города Передней Азии сделали при: Августе попытку привлечь к набору в армию также иудеев и запретить им праздновать субботу. Но Август решил по-другому: он сохранил status quo или даже юридически санкционировал освобождение иудеев от военной службы и позволение праздновать субботу, что прежде практиковалось только некоторыми наместниками или городами в греческих провинциях. Август также объявил наместникам в Азии, чтобы они не применяли к иудеям строгие законы империи о союзах и собраниях… Он милостиво относился к иудейской общине в предместье Рима по ту сторону Тибра и, при своих раздачах, назначал дополнительную раздачу для тех, кому мешала явиться суббота».

Иудейская община в Риме должна была тогда быть очень многочисленна. К одному иудейскому посольству к Августу в 3 г. до Р. X. из общины присоединились свыше 8000 (только мужчин?) человек! Еще недавно в Риме открыли многочисленные иудейские могилы.

Впрочем, если торговля составляла главное занятие иудеев, то все же не все иудеи на чужбине были купцами. В больших иудейских поселениях находили себе занятие также иудейские ремесленники. Иудейские врачи упоминаются в надписях, найденных в Эфесе и Бенозе.

Иосиф Флавий рассказывает даже об одном придворном артисте в Риме, который был иудеем: «В Дикеархии, или Путеоли, как ее называют италийцы, я познакомился с актером Алитуром, иудейского происхождения. Он был любимцем Нерона. Через его посредство я познакомился с императрицей Поппеей».