БАХТИН Михаил Михайлович (1895—1975

БАХТИН Михаил Михайлович (1895—1975) — известный русский ученый: философ, филолог, литера­туровед, теоретик культуры. Основные публикации ра­бот Б.: " Творчество Франсуа Рабле и народная культу­ра средневековья и Ренессанса" (1965, 1990), " Эстети­ка словесного творчества" (1979, 1986), " Работы 1920-х годов" (1994), " Проблемы творчества и поэтики До­стоевского" (1994) и др. Определяющее влияние на формирование философских взглядов Б. оказали фило­софские учения Канта, Кьеркегора, Марбургской шко­лы неокантианства, феноменологии. К собственно фи­лософским трактатам у Б. можно отнести только ран­нюю неоконченную работу " К философии поступка" (предположительно начало 1920-х), где он выступает с программой построения " первой философии" нового типа, которая через обращение к " единой и единствен­ной нравственной ответственности" призвана преодо­леть " дурную неслиянность культуры и жизни". Онто­логия человеческого бытия рассматривается в данной работе как онтология поступка, как учение о " единст­венном событии свершаемого бытия". Одно из цент­ральных бахтинских понятий, задающих онтологичес­кое определение человека, — понятие " не-алиби в бы­тии", также подчеркивающее ответственный характер человеческого бытия. Б. исходит из осознания актив­ной причастности бытию со " своего единственного ме­ста в бытии". Соответственно онтология человека оп­ределяется у Б. взаимоотношением между " единствен­ностью наличного бытия" и " целым бытия". Сложную

диалектику этого взаимоотношения Б. пытается прояс­нить с помощью понятий " нераздельно и неслиянно", а также с помощью различения " данного и заданного" в онтологии человека. Указанное взаимоотношение реа­лизуется, согласно Б., в изначальном акте " утвержде­ния своего не-алиби в бытии". Этим актом, по мнению Б., полагается " ответственный центр исхождения по­ступка", в результате чего " место быть" получает необ­ходимую конкретность и " инкарнированность", онто­логическую укорененность. В свете заданной таким образом онтологии на смену homo sapiens приходит " человек поступающий", выявляется онтологическая неслучайность всякого поступка, таким образом нрав­ственная философия обретает онтологические корни. Философия поступка Б. включает развернутую крити­ку " эстетического и теоретического миров" за харак­терное для них отвлечение от " нудительной действи­тельности" " единого и единственного ответственного бытия" и противопоставляет им " ответственное един­ство" мышления и поступка. При этом указанное от­влечение приводит не только к теоретической, но и к онтологической несостоятельности. Как показывает Б., эстетический мир способен породить " двойника-само­званца", чье бытие определяется Б. как " бытие лжи или ложь бытия", " ложь самим собою себе самому" (" Ав­тор и герой в эстетической деятельности"), коренящая­ся в том, что человек отвлекается (отступает) от " цент­ра исхождения поступка", которым отмечено конкрет­ное место человека в бытии. Это отступление в религи­озном (христоцентрическом) контексте осмысляется Б. как " имманентное бытию грехопадение". Заявляя, что эстетический и теоретический разум должны быть мо­ментом практического разума, Б. вводит понятия " по­ступающего мышления" и " участного мышления" и классифицирует философию на ту, в которой участное мышление преобладает " осознанно и отчетливо", и на ту, где это имеет место " бессознательно и маскированно". В работе " Автор и герой в эстетической деятель­ности" Б. предлагает позитивное обоснование эстети­ческого события. Б. показывает, что эстетическое со­зерцание, которое отвлекается от этического смысла и заданности конкретного человеческого бытия, остает­ся внутренне оправданным по отношению к другому человеку. Обозначение проблемы " я — другой", лежа­щей в основании диалогической концепции Б., можно найти уже в трактате " К философии поступка". В рабо­те об авторе и герое эта проблема получает детальное рассмотрение и опирается на такие понятия, как " вне­находимость", " кругозор" и " окружение", " я-для-себя" и " я-для-другого", " другой-для-меня" и др. Согласно Б., моя вненаходимость другому делает эстетическое отношение творчески-продуктивным, поскольку я об-

ладаю " избытком видения" по отношению к другому: мне есть чем его одарить и это дар, в котором другой, по словам Б., испытывает абсолютную нужду. Как под­черкивает Б., результатом эстетической деятельности, эстетического события становится рождение другого в новом плане бытия, определенном новыми, " трансгре­диентными" другому ценностями. Но, как уже отмеча­лось, это онтологическое приращение, будучи недо­ступным другому, требует в качестве залога мое собст­венное бытие. Чтобы сохранить позитивность эстети­ческого, необходимо вести одновременно смысловую и ценностную интерпретацию отношения " я — другой", определять эстетическое видение " помимо смысла", но тем не менее удерживать его " вместе" с ним. Б. удер­живает это место единого и единственного бытия, ког­да специально подчеркивает, что речь идет о " конкрет­ной вненаходимости меня единственного". Таким об­разом, именно по отношению к другому обнаруживает­ся единственность и " незаместимость" моего места в мире: мой дар другому исходит из моей точки зрения, укоренен в моем месте в бытии. " Эстетическое созер­цание и этический поступок, — пишет Б., — не могут отвлечься от конкретной единственности места в бы­тии". Эстетическая концепция Б. развивалась в поле­мике с " формальным методом" в искусствознании, с одной стороны, и с концепцией " вчувствования" в эс­тетике конца 19 — начала 20 в., с другой. Если первое направление вело, по мнению Б., к потере героя, то второе — к потере автора, разрушая, таким образом, художественное событие, понимаемое как событие ди­алогическое. Позднее свойственный эстетическому со­зерцанию момент завершенности был оценен Б. как на­силие, несовместимое с идеей диалогизма как живого отношения двух сознаний. В этой связи " новая художе­ственная модель мира", созданная, по мнению Б., в ро­манах Достоевского, преодолевает завершающую ав­торскую активность, монологическое сознание автора. Полифонический роман Достоевского предстает как " сочетание неслиянных голосов" в незавершимом диа­логе. Анализируя воплощенное в романах Достоевско­го художественное видение жизни человеческого со­знания, Б. делает вывод, что " само бытие человека есть глубочайшее общение. Быть значит общаться", быть на границе. Диалогический характер человеческого бы­тия, из которого исходит Б., определяет и его подход к разработке философских основ гуманитарных наук, и в частности к анализу проблемы текста в гуманитарных науках. Гуманитарные науки, поскольку они имеют де­ло с личностью, предполагают диалогическую актив­ность познающего, диалогическое движение понима­ния, которое, в свою очередь, основывается на диало­гическом контакте между текстами и на сложном взаи-

моотношении текста и контекста. Признание несконча­емого обновления смыслов в новых контекстах приво­дит Б. к различению малого времени и большого вре­мени, трактуемого как бесконечный и незавершимый диалог. В культурологическом аспекте наибольшую из­вестность получила книга Б. " Творчество Франсуа Раб­ле и народная культура средневековья и Ренессанса", в которой Б. развивает концепцию народной смеховой культуры (в противоположность культуре официаль­ной) и идею карнавала, разнообразные проявления ко­торого Б. анализирует, основываясь на принципе амби­валентности. Если в литературоведении влияние Б. очень велико, то философское осмысление его идей и концепций только начинается, причиной чему стала как биография самого Б., так и судьба его наследия. Очевидна глубокая созвучность его идей западным ди­алогистам (Бубер и др.). Вместе с тем разносторон­ность затронутой им проблематики не только оставля­ет открытым вопрос о единстве бахтинской мысли, но и делает ее способной к диалогу с самыми разнообраз­ными подходами в современной философской мысли: феноменологическими, герменевтическими, постмо­дернистскими.

Т.В. Щитцова