Романтизм и творчество Жуковского

По основному характеру своего настроения и по формам своего поэтического творчества Жуковский теснейшим образом примыкает к школе сентиментализма, к школе Карамзина, которого он торжественно называл своим учителем. В качестве переводчика, Жуковский обращается за вдохновением к таким писателям, которые или не имеют никакого отношения к романтизму или весьма слабо связаны с ним. Его элегии и баллады сами по себе еще не выводят нас из пределов сентиментализма, или «доромантизма на почве чувствительности». Склонность к дидактизму и рассудочности, отсутствие утонченной символики и причудливой фантастики проводит резкую грань между творчеством Жуковского и романтиками. Философия и эстетика немецких романтиков Жуковскому оказалась трудными для усвоения. «Для нас еще небесная и несколько облачная философия немцев далека», – писал он 17 ноября 1827 г. Он никак не мог согласиться с Тиком в понимании Шекспира. Питомец сентиментализма, Жуковский, однако, в своём творчестве перерос его. Дух арзамасской вольности толкал его вперед. Литературные формы сентиментализма оказались недостаточными, чтобы вместить в себе все содержание поэзии Жуковского: естественным образом он эволюционирует в сторону романтики; возможно говорить даже о некотором влиянии на него со стороны немецких романтиков (приблизительно с 1816 – 1817 гг.). Известно, что Жуковский ценил произведения Тика, Новалиса, Шлегеля и др. и собирался даже (в 1817 г.) составить из них альманах; с Тиком он находился и в личных сношениях. В творчестве Жуковского, действительно, было и нечто романтическое; это – религиозно-эстетический идеализм, поэтическое анахоретство, предощущение невидимого мира, интуитивное постижение невыразимого, божественного начала во вселенной. Самая его эстетика носит на себе печать романтики. В этом случае эволюция Жуковского особенно показательна. От классической традиции и сентиментальных воззрений, от Лагарпа, Гома, Зульцера, Эшенбурга и Энгеля через посредство Бутервека и Шиллера он близко подошел к эстетике романтиков.

За истинным гением Василий Андреевич Жуковский признавал божественный дар интуиции, способность «вдруг доходить до того, что другие открывают глубоким размышлением», способность постигать в видимом «что-то лучшее, тайное, далекое», а это и есть «прекрасное», основное содержание искусства. Для благочестивого поэта все прекрасное сливается «в одно: Бог», и поэзия для него – «откровение в теснейшем смысле», «небесной религии сестра земная». Акт поэтического «откровения» предполагает абсолютную свободу: «Поэт в выборе предмета не подвержен никакому обязующему направлению. Поэзия живет свободой». В виду всего сказанного, литературное направление творчества Жуковскогоможно определить, как сентиментальный романтизм.

Творчество Жуковского и русская литература.

Жуковский обладал тонкой художественной организацией и был истинным поэтом. Пусть его творчество небогато самостоятельными идеями и яркими образами, по его идеализм, его глубокое и искреннее поэтическое настроение, его стихов «пленительная сладость» по праву сделали его учителем всего пушкинского поколения. Переводы Жуковского приводили русского читателя в общение с мировой литературой и значительно расширяли его эстетический кругозор. Люди 1820-х, 1830-х и даже 1840-х годов не отвергали своей связи с Жуковским. По свидетельству князя В. Ф. Одоевского, воспитанники университетского Благородного пансиона в начале 1820-х годов зачитывались Жуковским, «и новые ощущения нового мира возникали в юных душах и гордо вносились во мрак тогдашнего классицизма». В 1830-х годах, в период философского и мистического идеализма (столь родственного идеализму старых масонов), творчество Жуковского еще продолжало действовать на сердца молодежи. В его поэзии будущий славянофил И. В. Киреевский находил «ту идеальность, которая составляет отличительный характер немецкой жизни, поэзии и философии». Так же трактуют его Одоевский, Бакунин и Белинский. Жуковский сохранял свое значение всюду, где проявлялось дыхание идеализма. Характерно, что Валерий Брюсов, представитель позднейшего модернизма, или неоромантизма, свою «романтическую поэму» «Исполненное обещание» «благоговейно» посвятил памяти Жуковского.

С другими, более реалистическими течениями русской умственной и литературной жизни Василий Андреевич Жуковский не имел столь непосредственной связи. У него не было живого чувства действительности: ведь настоящее и близкое ему «зрится отдаленным». «Народность», к которой жадно стремилась русская литература с 1830-х годов, отразилась у Жуковского в литературной переделке сказок, в старом, т. н. «русском стиле» (напр., в комической опере «Богатырь Алеша Попович, или страшные развалины»), да в немногих, условных картинках русской природы и русского быта. Такие писатели, как Грибоедов и Рылеев, не удовлетворялись творчеством Жуковского, не видя в нём жизненной правды и реализма. Жуковский не мог идти в ногу с теми, кто создавал русский художественный реализм и социальный роман. Но теоретически он понимал значение этого движения и благословлял других (напр., А. Н. Майкова, гр. В. А. Соллогуба, А. И. Зонтаг) на изображение русской действительности и, в частности, на общественный роман. Наш художественный реализм, в конце концов, одухотворен тем же идеализмом, который присущ и поэзии Жуковского. Как талантливый и своеобразный переводчик и как оригинальный поэт, Жуковский органически входит в историю русского литературного развития, особенно в период исканий «истинного романтизма».