Вступление 28 страница

Искусство владеть будущим.

Усталость снова начала кренить меня. Я снова западал в грозную перетренировку. И без того я не выскребывался из нее уже второй год, однако старательно навешивал новую усталость. Следовало удивляться стойкости организма. Я был по-звериному живуч. Ну а как иначе достать такую силу?!

Нервное истощение держалось цепко. Писать о его проявлениях нет нужды - это болезнь, пусть временная, функционального характера. Но дни были настолько огненно-злыми, что я мучительно-натужно переваливал через каждый. Не жил, а, казалось, сдвигал огромную колоду, которая заслоняла свет и воздух.

Чтобы устоять, жить и снова собирать тренировки, я сложил девиз: " Я отвергаю и не принимаю все правила! Я подчиняю мироздание и все его процессы своей воле! Я изменяю неизменяемое! Мой организм подчиняется только моим законам! Высший судья - моя воля! "

Опять я топтал себя. Опять взводил волю и все взваливал на волю.

Я повторял эти слова дни и ночи: стать выше всех сомнений и слабостей, выжечь в себе цели - и служить им, даже если сотру себя, очень быстро сотру себя...

Отрешенные идут по этому пути. " На этом пути, - говорят они, - белое, синее, желтое, зеленое, красное... Этот путь найден, по нему идет знаток, добротворец, состоящий из жара..."

Да, труд на этих кругах постижения силы (во всем многообразии ее понимания) - жар! Белое, зеленое...- вехи знаний, достоинство опыта. И отрешенные - те, кто выдерживает направление только на цель, поклоняется лишь справедливости и с каждым шагом теряет страх...

Правы философы: ничто сколь-нибудь значительное в мире не совершается без страсти.

Вопреки всей усталости, ошибкам сила созревала. Я носил ее, слышал ее. Поил ею мышцы.

Счастливы ищущие!

Новые тренировочные результаты лишали всякой убедительности доводы моего тренера Богдасарова в пользу более спокойных тренировок, а он постоянно предлагал мне снизить объем работы, привести себя в порядок, беречь себя. Богдасаров был, конечно, прав.

Я люблю гордость большой силы. Те из ее хозяев, которых я знал или о которых читал - их уже не было, - отличались достоинством и гордостью. Всем присуща была общая черта -органическая несовместимость с угодничеством, кроме разве некоторых. В настоящей силе это сразу просвечивает. Это как бы ее душа.

...Я обычно обходился без утренних зарядок, да и настоящие длительные прогулки редко позволял себе: время забирали работа над рукописями, книги и тренировки. Я вообще крайне редко отдыхал. Пренебрегал отдыхом, считая его недопустимой роскошью. Я так понимал: мне отпущено очень мало времени. Сила во мне ненадолго, а спорт обеспечивает мое учение в литературе. И я гнал... с юношеских лет до последних подходов к штанге в большом спорте. Однако на этом гонка не кончилась и отдых не приблизился... И я снова гнал...

Такой режим жизни я считаю серьезным упущением для силы. Я никогда не был только атлетом. Никогда мои мышцы, мозг и тело не служили только силе. Я рвался в будущее, которое не представлял себе без литературы, а настоящее рассматривал лишь как одно из средств продвижения к цели. И топтал настоящее... Попутно с литературой я занимался историей, и в основном по источникам. Впрочем, какое это занятие! Это без преувеличения - страсть. История, как и память, оживляет прошлое, простирая его в будущее.

Глава 166.

И все же хроническая утомленность при необходимости круто увеличить результат к будущему чемпионату мира вынудила нас с тренером произвести изменения даже в тренировочных средствах. Великая гонка называла новые цифры. Неспособные обратить их в силу мышц отпадали. Отчасти в этом и скрывалась причина поиска новых приемов тренировки. Изучение ее других направлений. Найти, раскопать силу...

Мы основательно сократили набор упражнений, но это не являлось уступкой. Наоборот, это позволяло увеличить нагрузку на главные мышцы. Так или иначе, упражнения из сокращенного набора заменяли почти все упражнения по совокупному воздействию на организм. Тренировка стала более поджатой, как бы менее неряшливой. Кроме того, мы отказались от координационно сложных упражнений. Вообще свели к наименьшему все то, что вызывает напряжение внимания и, таким образом, дополнительный нервный расход. Усталь физическая устраняется нехитро, нервная - долго, болезненно и прихотливо. А тренировки в пятнадцать-тридцать тонн за четыре часа работы при высокой интенсивности потрясали организм. Ведь мы не пользовались восстановителями, а жили и тренировались в обычных городских условиях на обычном питании. Господи, эти очереди! За всем - очереди!

По-прежнему мы мало " зубрили" технические элементы, что тоже высвобождало время, а дополнительное время - это опять-таки увеличение объема силовой работы. Да, сила! Только она подчиняет победы!

Гибкость и скорость - качества возрастные. При всем голоде на время мы ввели много упражнений на гибкость и поддержание скоростной реакции. О гибкости мы никогда не забывали еще и потому, что она сберегала суставы. Работа с предельными тяжестями предполагает крайние из допустимых растяжений суставных связок, нагрузку на узлы связок, головки мышц. Не всегда классические упражнения классически удавались на соревнованиях: тогда суставы оказывались в критических режимах - их подготовленность и уберегала от травм, не говоря уж о том, что гибкость сама по себе выигрыш в силе (глубже сед, глубже " разножка" и т. д.).

Режим для сердца в тяжелой атлетике весьма далек от полезного. Поэтому силовую работу необходимо сопрягать с бегом после тренировки. " Мотор" нужно держать под нагрузкой и контролем.

О канонах. При выполнении рывка я, согласно принятым канонам, держал ноги в стартовом положении сравнительно выпрямленными, дабы сразу обеспечить скорость штанге. Лишь в ту зиму я окончательно убедился, сколь много теряю из-за бездумного копирования. Ведь ноги у меня значительно крепче спины. Так зачем в повиновение канону я выбрасываю из усилия самые мощные мышцы? Зачем взваливаю на более слабые мышцы спины основную работу? Не проще ли изменить старт? По совету тренера начал пробовать новый старт давно, еще перед Играми в Риме (1960), но только сейчас убедился в его преимуществах. Следовало вводить его в работу без ограничений. А старт забавный - толчковый, но для рывка!

Особое внимание я обращал на крепость брюшного пресса.

Все это, само собой, тренировочные мелочи. Поиск же касался существа тренировки.

Разумное питание, умение дышать, обилие свежего воздуха - основа нормальных обменных процессов. Об этом знают, но все внимание приковано к силе, отчасти и к размеру мышц, а также - громадному собственному весу. Чтобы избежать крупных неприятностей со здоровьем, как-то сбалансировать вред перегрузок большого спорта, надо помнить о разумном питании, полноценном отдыхе и закаливании. Тяжелоатлеты несут урон от неполноценного дыхания. Поэтому нужно осваивать специальные упражнения, не с тяжестями. Я, к сожалению, понял это слишком поздно...

Глава 167.

Традиционные мартовские соревнования Приз Москвы я пропустил. Шемански дал спектакль на полусиле. Он приехал не для опробывания мускулов своих и соперников - увидеть Москву. Этот атлет, как никто, умел распределять силу. Умел собираться. Глядя на его выступления из заурядных, нельзя вообразить, как он способен меняться в главной борьбе! Вялый, скучноватый, даже просто слабый, он преображался...

В те месяцы я открыл для себя А. И. Герцена и не мог отвести взгляда от слепящего света строк: " Он веровал в это воззрение и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные..." (Герцен А. И. Поли. собр. соч., 1956, т. 11. С. 16).

А Бальдассаре Кастильоне!

" Нужно повиноваться истине, а не большинству".

Или его же: "...правда и состоит в том, чтобы говорить то, что думаешь, даже если заблуждаешься..."

Не сворачивать с избранного пути, быть преданным центральным мыслям, не разменивать эти мысли; победами и стойкостью утверждать правоту моральных принципов, гордиться принадлежностью к великим заповедям прошлого и настоящего.

" Истину нужно искать и принимать, отстраняя все посторонние для этого соображения, даже соображения добра", - моральность этой формулировки заставила меня ломать голову. Как без добра? Разве может быть здоровым то, что приносит в жертву добро?.. Снова и снова я заходил на эти мысли. Где ответ, в чем?.. А ведь именно в ответе - направление жизни; именно он, ответ, обнажит это направление и, следовательно, определит все дни твоей жизни... Она должна быть подчинена истине. Стремление найти истину и безусловно согласиться с ней - это обязательное требование, общее и для науки, и для морали, - позже эти своего рода постулаты подробно сформулирует советский математик академик Александр Данилович Александров, ректор Ленинградского университета в 50-60-е годы.

В тех месяцах - все противоречия моей тренировки. Я определенно выходил на новые результаты, преодолевал болезненность. Ту болезненность, которая не смывается неделями отдыха, заботливостью и уходом...

И я снова любил силу. Любил все той же молодостью чувств. Меня примяли борьба и ошибки, запалила гонка, но чувства не изменили цвета.

И в то же время все больше и больше людей вмешивалось и втиралось в мою жизнь. Все больше и больше я терял себя, становился человеком-символом. Я знал, что и почему, но это не избавляло от нелепой выставленное напоказ. Подобная жизнь убивает искренность.

И еще я страшился заданности в жизни. Она вытравляет человеческое. Знать, что будет спустя неделю, год, годы. Быть в казарменном шаге... А человек - это стихия. Он безграничен. И вдруг поднимается над самим собой. Он всегда таит возможность быть другим и созидать новое. Но только не жевать дни! Только не хоронить дни!

Глава 168.

Чемпионат США 1963 года выигрывает Сид Генри, в троеборье-1125 фунтов (510, 3 кг). Мягкий, деликатный, в полном смысле интеллигентный, он казался случайным в " железной игре", или, как ее однажды назвал тренер и атлет, а по профессии архитектор Дмитрий Петрович Поляков, " железной свалке". И говорено то было старым атлетом с таким язвительным двусмыслием!..

Я видел, Генри увлечен силой, но не настолько, чтобы отдавать себя. А это определяет душу тренировки. При всем том Генри был смел и решителен в соревнованиях.

Что до интеллигентности... После чемпионата мира в Стокгольме Лев Кассиль напечатал в " Вечерней Москве":

" Незадолго до отъезда в Рим я говорил о Власове с одним из наших тяжеловесов, в прошлом не раз уходившим с помоста в звании чемпиона.

- Боюсь я за него, признаться, - сказал мне атлет.- Нервы могут подвести. Очень уж он у нас интеллигентный.

...И недаром в книге " Дороги ведут в Рим" приводится высказывание старого итальянского журналиста о Власове: " Невероятно! Это же ученый, а не штангист..."

Американские соперники Ю. Власова тоже делали ставку на то, что у нашего атлета сдадут " интеллигентные нервы"... Но он сумел собраться и доказать, что воля у него не слабее мышц. Он ушел с помоста, вернее, был унесен на руках восторженными " тиффози" чемпионом Олимпиады... показавшим совершенно невероятный результат...

Помнится, что в Палаццетто делло спорт не нашлось даже соответствующих таблиц. Цифру рекорда пришлось выводить от руки мелом на демонстрационной доске.

" Век Андерсона" сменился " веком Власова"..." (Кассиль Л. Перо и штанга.- Вечерняя Москва, 1963, 10 октября).

На мой взгляд и опыт, как раз черная, бессознательная сила неустойчива в борьбе. Она по природе своей лишена устоев, а следовательно, и способности сносить испытания, предполагающие определенные волевые напряжения, жертвы, самоограничения.

Победа Сида вовсе не означала конец Шемански. Я знал, как умеет выколачивать силу маэстро Шемански. За ним еще сохранился рекорд мира в рывке, " узурпированный" 28 апреля 1962 года в Детройте. И надежды на то, что у атлетов с возрастом притупляются скоростные качества, не оправдывались: Норб держал рекорд цепко. Да, из всех соперников самым серьезным по-прежнему оставался он. Несмотря на возраст, у него был запас силы. Жим можно " качать" до последнего своего дня на большом помосте (когда мне было сорок три, я, не тренируясь со штангой десятилетие, за полтора месяца довел жим лежа на наклонной доске, сорок градусов, с 95 до 190 кг; причем между делом, без нацеленности и соответствующего режима и при собственном весе 105 кг). Эту особенность силы учел Норб и тренировку изменил в пользу жима.

Зима, весна и начало лета 1963 года отлетели подозрительно мирно - никаких наскоков рекордами, неожиданностей результатов, газетной травли. Пружины будущих поединков взводились сдержанно и осмотрительно.

Я ощущал перемену в отношении к себе. Если я ушел от поражения в Будапеште с наименьшей из допустимых разниц - всего 2, 5 кг, - то что может учинить Норб в Стокгольме, на будущем чемпионате мира? Что он готовит? Что и как свяжется в будущей встрече?

А пока я ляпал все ту же ошибку в тренировках: изнурял себя пробой новых приемов. Все было так просто, правда лежала на ладони - зачем искать? Сбавь обороты - и захлебнешься силой. А я ничего не видел! Я боялся остановки. Как же я был слеп: ведь отдых - это самое верное и неотразимое оружие спортсмена! Искусство владения им не менее сложно, чем знание нужных упражнений, характера нагрузок. Отдых возрождает силу, заморенную безрассудством фанатичной работы. Отдых в любом случае беспроигрышный ход. Совершенно надежный. Я им не владел. Не хотел владеть. Все перекладывал на способность " нести". Отдых является самостоятельной величиной, но не подчиненным элементом. Непонимание этого - один из самых грубых промахов моей спортивной жизни.

Но ведь любят всегда неразумно, а я любил силу, не почитал, а страстно, горячо любил. Я гнался за ней, мечтал овладеть, приручить, сделать своей, нести в себе, не расставаться.

Еще юношей, задумываясь о смерти, я ставил себя в нее только сильным. Умереть сильным. Сделать последний шаг - и рухнуть, но сильным, прямым, не размытым страхом за себя и жизнь. Не унижаться перед смертью.

О таком последнем шаге можно только мечтать.

Глава 169.

В первые дни лета на стадионе в Лужниках на празднике, посвященном приезду Фиделя Кастро, выступали представители различных сборных команд страны. Меня, как назло, лихорадило. Не случайно, конечно. Я рассчитывался за все извращения и насилия тренировок и вообще режима жизни. Температура болталась у отметки 38 градусов.

Все же Воробьев убедил меня выступить. Редко я встречал человека с таким задушевным даром убеждать.

В тот день было жарко - 29 градусов. В нише стадиона воздух стоял разморенный, лениво-неподвижный. Уже на разминке я почувствовал: дышать нечем. Я сделал три попытки установить мировой рекорд, в последней был очень близок к успеху, но... рекорд закапризничал и не дался.

И почти тут же я провалился в отупляющее безразличие. Не было сил пошевелиться. С трудом я воспринимал происходящее, все от меня отгородила какая-то ватная прослойка.

Мертвыми ногами я вышел со стадиона и прилег на скамейку. Я лежал под трибунами, обезвоженный, раздавленный. Связь с внешним миром я сохранял лишь усилиями воли. И сколько ни дышал - не хватало воздуха, я задыхался.

Пришел в себя лишь через несколько часов...

На спортивном празднике газеты " Фольксштимме" в Вене атлеты работали в такой же застойно-душный, жаркий вечер 29 июня. Я, по мере возможностей, избегал выступлений на открытом воздухе: нет пространственной привязки, следовательно, велика вероятность потери равновесия. А тут опять без тренера... из-за экономии средств. И все же мировой рекорд в жиме - 190, 5 кг взял с первой попытки. Это сулило успех в толчке. Я уже давно должен был толкать 220 кг. Понимал: мешает усталость и, как следствие, боязнь. По силе же готов давно. Эта боязнь и определила поведение под штангой. Это только с виду я контролировал мышцы...

Соревновались в Пратере, крупнейшем венском парке.

Я решил прорваться на рекорд в толчке через возбуждение от победы в жиме. Как говорят атлеты, был в " кураже".

Толкаю 200 кг - разгон. Мышцы в порядке и движение на заученности. Заказываю рекордный вес. С запасом цепляю на грудь 212, 5 кг, еще легче встаю - и вдруг отчаянно-больной удар по кистям, будто ломом. Гриф завис без упора на грудь. Пытаюсь уложить - стоит торчком, не льнет к груди. Ничего понять не могу, бросаю штангу. Первая мысль: целы ли кисти? В горячке боль не всегда острая. Вроде кости на месте... Думаю, выручили бинты. Я защищался от суставных грыж эластичными бинтами - целым слоем бинтов.

А меня уже опять вызывают. Собрался. Выхожу. Пробую гриф, а он коромыслом согнулся! Поэтому и были торчком кисти. Подшипники втулок заклинило - вот и удар по кистям! Единственный в моей практике случай. Как штанги надвое ломались - видел. Сталь обрезало. От износа. Но чтоб гнулись?..

А в памяти Вена осталась не страхолюдной комичностью горбом согнувшейся штанги, а радостью от рекорда. После выступления с утра подались за город. Конец июня - линька птиц, а тут в приозерных рощах низко, флейтово заходятся в переборах черноголовые славки. Я люблю птиц. Начитан о них. Узнаю. Рад узнавать. И что славки смолкают позже всех, не в новость... Тучная в зрелости зелень, смутные озера, флейтовая нежность в распевах - это память взяла главным. Будто выпал из бездушного механического хода. Ошеломленно, жадно, с тоской ловил это движение жизни, другой, совсем забытой в гонке, недостижимой, пока в гонке... Искусственной, надуманной представлялась игра в озорство силы. Дни невозвратны, а я опаиваю себя силой, не вижу их. Все задвинуто ненасытностью силы... Долго я святил тот день в своей памяти.

После, вместе с Каплуновым, я выступал в Винер-Нейштадте и Эйзенштадте. Но уже другие события опять бросали отчетливую тень впереди себя.

Поездка легла ошибочным нерассчитанным грузом на последние недели перед чемпионатом страны - III Спартакиадой народов СССР. Будущее опять складывалось в задачу со многими неизвестными. Для решения ее требовалось протащить себя по новым испытаниям. Неизвестные величины сразу обрели плоть и выразительность...

Глава 170.

Странные это были выступления по всему свету. Огромные залы - ни одного свободного места. Яростные атаки на мировые рекорды. Безмерный риск (в случае несчастья грошовая пенсия - и все!). И ни копейки в честный заработок - за бешеный труд, риск, насилие над собой, за жестокое усечение своей же жизни. А ведь сколько битком набитых залов - десятки тысяч зрителей, слава, уважение самые громкие...

Сейчас это не укладывается в сознании. Впрочем, уже тогда поездка за границу воспринималась как милость и награда. Холопами мы были. По прозванию - свободные граждане, а по существу холопы, и отпускали нас, как в старину крепостных, на заработки. Но те хоть что-то себе оставляли, пусть гроши, а нам и того не доставалось. За благо подразумевалась поездка - милость, умильная благодарность и предмет гложущей зависти других. И как величайшее наказание - отстранение от поездок. Тот еще кнут для свободного гражданина!

Глава 171.

После возвращения домой следовало дать спад в нагрузках. Однако я продолжал гнуть намеченную программу.

Не снизил я нагрузок и накануне турне по Австрии. Все из того же желания выдержать годовой цикл, по которому спад должен был последовать лишь перед чемпионатом мира. Поэтому я поехал в Вену без отдыха. На турне меня еще хватило; вернулся же с окончательно заезженными мышцами, однако сразу включился в работу. Я прилежно наслаивал ошибки.

Я поставил целью силу, достойную шестисот килограммов. И даже чемпионат мира уже мешал этой работе. И именно поэтому я был растренирован в классических темповых упражнениях.

Черновая работа на силу не увязывается с тонкой координацией, высокой скоростью и вообще хорошим мышечным тонусом. Кажешься себе тяжелым, глухим - реакция усталых мышц. Нет, я не был слеп, но эта работа не стыкуется с выступлениями, тем более частыми.

Сор соревнований стопорил движение, затуплял силу, путал график. Вскоре еще раз убедился в этом. А я любой ценой стремился соблюдать заданность в движении, то есть нагрузки по расчетам. Вот тут и мстили жестоко соревнования. Ведь, выступая усталым, с заезженными мышцами, кое-как глотнув в трех-четырех тренировках воздух отдыха, я работал на износ.

Я постоянно вводил ошибку. Я жил в мире реальных отношений, но жизнь - нагрузки, опыт - вел без учета, будто я свободен от всяких отношений. Надлежало строго учитывать все соревнования, вводить поправки на отдых до и после выступления.

Однако я был лишь с виду в такой степени прямолинеен. Поправки на соревнования в расчетах очень удлинили бы движение к заданным результатам. А я не смел рассчитывать на время такой длины.

Подобные ошибки я закладывал в 1961-1963 годах. Я был профессионалом. Календарь, то есть чиновничья роспись, определял мою жизнь. Свой план набора силы вступал в противоречие с этой казенной росписью. В этом крылись причины разного рода срывов. За счет надрыва я связывал воедино свою жизнь. Если бы я был свободен в тренировках!

Скверно чувствовал я себя в конце июля. Насилие худо отозвалось. А на приведение себя в порядок не оставалось тренировок. Впереди - обязательное выступление на III Спартакиаде народов СССР. Штанга, потяжелев, утратила подчиненность. Я сохранял лишь приблизительный контроль над ней.

Случалось, я приходил на тренировку, когда в зале никого не было. Богдасаров уходил в столовую, ребята мылись в душе.

Гулкий, пустой зал со следами чьих-то последних усилий: рассыпанные диски, неубранный станок, забытые лямки для тяг на подоконнике, густой запах пота.

Я перебирал взглядом ноты этих подробностей и думал, что вот я люблю силу, не щажу себя, а она порой приносит столько горя! За что?! За преданность?!

Я подходил к штанге. Она стояла смирно, холодно, сыто. Я крутил гриф и шептал, уговаривая ее: " Не причиняй мне новых печалей..."

Глава 172.

А вот уже не тень, а сами события!

" Вижу 575 кг!

Соревнования штангистов второго тяжелого веса, пожалуй, самый интересный этап спартакиадного турнира богатырей, - писал Я. Купенко в " Советском спорте", (1963, 2 августа).-Зрители были предельно возбуждены, порой несдержанны, шумливы; всех разжигал жгучий интерес к выступлению человека, ставшего символом советского спорта, Юрия Власова, и, безусловно, его ближайшего соперника украинского атлета Леонида Жаботинского...

Жаркая погода мешает Юрию Власову уловить нужный ритм движений. Он фиксирует 175 кг, но сходит с места. Та же ошибка не позволяет ему во втором подходе зафиксировать 185 кг. И все же через три минуты он блестяще выжимает этот вес. Затем он заказывает 192, 5 кг. Это уже мировой рекорд! Поднимет ли? Поднял... но в последний момент атлет сходит с места...

Пятый день длятся соревнования. Одолевает усталость. Я сажусь в уголок зала и мечтаю: все то, что происходит сейчас на помосте, как-то переплетается с прошлым. В памяти воскресают великие мастера жима. В 1950 году Джон Дэвис достигает в этом упражнении 160 кг. " Это новая эра", -отмечалось в журнале " Стрэнгт энд Хэлт". В 1953 году малоизвестный гигант из Канады Даг Хэпбёрн берет в Стокгольме 168, 5 кг. Неужели это предел? Через два года в Москве в Зеленом театре Пол Андерсон фиксирует 185, 5 кг (это ошибка, Эн-дерсон зафиксировал в Москве 182, 5 кг.-Ю. В.). Фантастично, непостижимо!

И вот теперь в таблице рекордов имя Юрия Власова и его результат-190, 5 кг. А на подходе новый рекорд. Что же дальше? Какие возможные резервы Юрия Власова в этом упражнении?

Я думаю, не будет бестактным с моей стороны сделать некоторые предположения, основанные на непрерывном росте результатов Власова. Стиль жима, умение подбирать нужные упражнения, увеличение собственного веса до 140 кг, разумеется, за счет мышечной массы, как это было до сих пор, позволит Власову в недалеком будущем выжать 200 кг...

Власов не в " рывковом" состоянии. Травма мышц шеи мешает ему точно закончить движение. Приходится ограничиться результатом 152, 5 кг. А Жаботинский фиксирует... в дополнительном подходе... 165 кг. Неожиданность подвига потрясла всех...

Какая перспектива рывка у Юрия Власова и Леонида Жаботинского? Возможности у первого, на мой взгляд, далеко не исчерпаны, что касается Жаботинского, то и подавно...

Судьи вызывают Жаботинского, и он последовательно выталкивает 185 и 200 кг и с суммой 530 кг заканчивает превосходное выступление. У Юрия Власова другая раскладка: он толкает 195 кг, затем 205... Победил, как и предполагалось, Власов. Его сумма отличная - 542, 5 кг. И все же чувствуется какая-то неслаженность в его выступлениях...

Когда я думаю о ближайшем рекорде в троеборье, то реально вижу 575 кг. Возможно, что этот результат будет показан на XVIII Олимпийских играх в Токио"... (Эти 575 кг я накрыл раньше.-Ю. В.).

Итоги личного зачета Спартакиады: Власов (Москва) - 542, 5 кг, Жаботинский (Украина) - 530 кг, Поляков (РСФСР) -490 кг.

Я весил на соревнованиях 132, 5 кг-сказалась мощная силовая работа. Меня затяжелили новые мускулы.

Купенко отроду не бывал на моих тренировках, не навещал в зале ни меня, ни тренера. Он видел выход этих тренировок. И все выводы делал по формальностям выхода.

Он не знал, да и вряд ли его это интересовало, что я перетренирован, качу тренировки на другую цель, не на спокойные, обеспеченные победы. Да и только ли Яков Григорьевич вел анализ без учета того, что я не " восстановился" после австрийского турне, что сам метод тренировок принципиально отвергает специальную подготовку к Спартакиаде? Наблюдатели исходят из цифр. Господствует метод оценки лишь по внешности фактов, при этом ускользают смысл действия, явления, и уж во всяком случае - широта оценки.

Усталость, перетренировки, перемогания, ход без передышек, понукания болельщиков - я вдруг почувствовал... слезы. Я стою на пьедестале почета, а на щеках слезы. Я первый! Я победитель, но никакой радости, а горечь и рыдания перехватывают горло...

Я стоял и не шевелился. Я даже не вытер слезы - тут же сами сгорели: я был еще в распаленности работы. Но после, уже когда я вышел из зала, сел за руль, - задохся слезами.

Слабость унижает, но в том-то и дело, что бывают состояния, когда невозможно ей не дать выхода; без этого в тебе что-то поломается, произойдет перенапряжение душевных сил.

Слабость, если она не в ладонях любимого, дорогого человека, - сколько же раз ее проявление бывает для унижения тебя и новой боли!

Я вел машину, окаменев, беззвучно плача. Путь домой из Сокольников лежал через всю Москву. Только иногда я шептал: " Не могу, больше не могу!.."

Это был приступ сокрушительной слабости; для посторонних - жалкая сцена, достойная презрения и слова " бедненький".

А я катил машину не через Москву, а в новую яму судьбы...

...К тому времени я убедился: цена благополучия в обществе - почти всегда потеря собственного достоинства. Чем выше достаток - ниже падение. Плата за блага - духовное и нравственное вырождение. Исключения довольно редки.

А уже Швеция ждала любопытством старого зала " Эриксдальсхаллен". У великой гонки пустые глаза и ход без сердца...

Поездка в Австрию-ошибка. Я уразумел это в канун Спартакиады. Да, рекорд был, но турне усугубило выход из нагрузок, рассчитанных на совсем иной ритм работы, дополнило и без того чрезмерное утомление.

Сами по себе частые выступления не опасны, но такой характер они неизбежно принимают при режимах плотных тренировок, преследующих более отдаленные цели.

Даже разминочные тренировки накануне Спартакиады складывались туго. Я был пришиблен усталостью.

Следовало без промедлений снижать нагрузки, а я все гнул свое. Я видел ту, настоящую силу, - до нее какие-то шаги из месяцев работы, силы уже в мышцах. Только свести хвосты нагрузок по расчетам. И никогда никакой " Будапешт" не повторится! Будет другая сила! Совсем другая!

И я не менял ни одной цифры в тетради.

Выдержать натяжение дней.

Я не надеялся на результат, я верил, знал: будет. Меня поглощала лишь одна мысль: возьму ли расчетный результат? В него не верят, его называют фантастическим, а он уже в мышцах. Еще немного, всего каких-то несколько шагов. Недели этих шагов...

И тут Спартакиада, ее килограммы - я не выдержал. Через несколько дней после Спартакиады я заявил по телевидению об уходе из спорта.

Я отказался выехать на всесоюзные сборы, обязательные перед чемпионатом мира, и прекратил тренировки. Ничего от привязанности к спорту - выжгли, обуглили непрерывные усилия, рекорды, турне, взведенность жизни и сама жизнь, как проходной двор...

Сколько же сыпанулось упреков в зазнайстве! Будто накормили грязью.

То, что принимали за заносчивость, в действительности являлось подчинением жизни интересам дела. Все, что хоть в какой-то мере не соответствовало этой цели, исключалось, каким бы ни было дорогим или привлекательным. И это была не бравада и не рисовка. При несоблюдении этого правила я не выдержал бы ни ритма тренировок, ни напряжения литературной работы.

Зазнайство. К тому времени я имел все мыслимые титулы. Не существовало наград, которыми я не обладал бы. И если бы я гнался за благами, следовало вести себя иначе. Ведь несокрушимость здоровья - это и есть долгая жизнь в спорте. Я же это самое здоровье превратил в предмет беспощадной эксплуатации. Я стремился в отведенные мне судьбой годы достать 600 кг в сумме троеборья.