От автора 17 страница

Дима пожал плечами. Он не ожидал ничего другого.

— А что говорят американцы?

— Ах да. Хочешь услышать еще плохие новости?

— Давай.

— Лэнгли сообщает, что некий морпех арестован за убийство командира — в Иране, между прочим…

Дима поморщился:

— Дальше.

— Они не собираются признавать, что на месте убийства был русский. Это осложнит их положение. Но по секретным каналам они сообщают, что показания задержанного подтвердили заявления российских спецслужб: некий Дмитрий Маяковский находится на свободе и представляет собой потенциальную угрозу для европейских стран.

Он покачал головой:

— Бедный парень! Конечно, они ему не поверили.

— Интересно, почему он не обвинил тебя в убийстве своего командира? — спросил Булганов.

— У него был нелегкий выбор: или обвинить меня во всех смертных грехах и забыть то, что я рассказал о Соломоне, либо попытаться передать им мое сообщение. Он мог бы спасти себя, но выбрал второе.

— Редко встретишь такое бескорыстие и самопожертвование… — Булганов смолк. Он был озадачен.

Оморова нахмурилась:

— Сколько вы с ним там сидели, час?

— За час можно многое узнать о человеке. Хотелось бы мне дать ему знать, что я еще на свободе. Ты можешь это устроить?

Он выглянул из окна. Далеко внизу до самого горизонта раскинулась россыпь мерцающих огней новой Москвы.

— Он спас мне жизнь для того, чтобы я смог довести операцию до конца. Я просто обязан это сделать.

Форт-Дональдсон, США

Блэкберн сам не знал, рад ли он возвращению на родину. Пока он видел в Америке только часть авиабазы Эндрюс, где его пересадили из самолета без иллюминаторов в фургон без окон. Спускаясь по трапу, он оглядел огромное летное поле, странные машины, встречающиеся только на аэродромах, и американский флаг, уныло повисший во влажном воздухе. Какая-то женщина из служащих аэродрома, не зная, кто он, посмотрела на него так, как симпатичная молодая женщина смотрит на молодого человека, и улыбнулась соблазнительной улыбкой, при виде которой у Блэкберна что-то сжалось внутри. Наверное, больше никогда ни одна женщина не посмотрит на него так.

Семь часов до Форт-Дональдсона он ехал в тесном тюремном фургоне. Под сиденьем находился туалет, благодаря чему заключенного не нужно было выводить наружу. Пару раз щель в двери открывалась, чья-то рука просовывала ему батончик «Херши» и бутылку воды. Окно было замазано краской. Блэкберну отчаянно хотелось увидеть хотя бы клочок неба и дерево.

Когда фургон приехал в Форт-Дональдсон, Блэкберна сразу отвели в здание военной полиции, в комнату для допросов. За металлическим столом сидел низенький усатый человечек, в больших очках в черной оправе; он был погружен в чтение толстой кипы бумаг. Когда Блэкберн вошел, человечек снял очки и поднялся:

— Меня зовут Шваб, я ваш адвокат.

Рука, протянутая Блэкберну, оказалась сухой и холодной, но все-таки это была рука. Он уже не помнил, когда ему в последний раз подавали руку.

Тонкие губы адвоката растянулись в осторожной улыбке. Сплетя пальцы, он склонился над папкой и понизил голос почти до шепота:

— Сейчас я ваш единственный друг, поэтому чем больше вы мне расскажете, тем проще мне будет вам помочь.

Блэкберн промолчал. У него не было настроения ничего рассказывать. Он уже излагал свою историю три или четыре раза — он уже сам не помнил сколько — различным людям, не называвшим ни своих имен, ни должностей. Он едва соображал, ему ужасно хотелось спать после перелета, он не знал, сколько сейчас времени. Блэк с сомнением посмотрел на Шваба:

— А чем вы вообще занимаетесь?

Шваб удивленно уставился на него.

— То есть помимо того, что защищаете меня.

Шваб скривился и указательным пальцем поправил очки.

— Я защищаю тех, кому никакой адвокат уже не поможет. Кому-то же надо это делать.

Наверное, это была шутка, но Блэкберн ее не оценил; он уже не знал, осталось ли у него чувство юмора. Затем, без предупреждения, Шваб бросил бомбу:

— Хотите поговорить с матерью?

Шваб набрал номер и подождал. Ждать пришлось недолго. Видимо, адвокат заранее позвонил его родителям. Блэкберн представил себе мать, сжимающую телефонную трубку двумя руками, — ему много раз приходилось видеть этот жест; таким образом она как будто старалась приблизиться к собеседнику.

— Здравствуй, сынок.

Голос у нее был отчетливым и сильным, словно она несколько дней репетировала эти слова, наверное, так оно и было.

— Я знаю, что у меня только две минуты, но сразу хочу тебе сказать: мы с твоим отцом очень любим тебя и верим тебе, слышишь?

— Мама?

— Да, милый?

Голос у нее надломился — она услышала сына впервые с того момента, когда узнала, что он в тюрьме.

— А папа далеко?

— Нет, милый, он здесь, рядом. Я сейчас дам ему трубку.

Из трубки донесся шорох, приглушенные голоса, мгновение спустя Блэкберн услышал, как отец откашлялся.

— Ну что ж, сынок, по крайней мере, теперь тебя не убьют в Ираке.

— Папа, я понял, — торопливо заговорил Блэкберн.

— Что, сынок?

Голос у отца был такой, как будто он состарился лет на десять; слова сына явно ошеломили его. Но Блэкберн продолжал. У него было очень мало времени.

— Папа, теперь я знаю, каково это. Я понял, каково тебе было во Вьетнаме. Думаю, именно это поддерживало меня в последние… Теперь я понял.

Последовала пауза, затем родители обменялись несколькими словами, которых он не смог разобрать.

— Прости меня, сынок, боюсь, я не понимаю, о чем ты.

— То, через что тебе пришлось пройти… Именно из-за этого я пошел в армию — чтобы узнать, каково тебе там было.

Молчание на другом конце провода сказало ему все.

Блэкберн попытался придумать, что еще сказать, но ничего не приходило в голову. Бремя, лежавшее у него на сердце, стало еще тяжелее. Он передал трубку Швабу, который удивленно смотрел на него.

— Это все? Вы уже закончили?

Блэкберн кивнул. Он давно представлял себе откровенный разговор с отцом, представлял, как они впервые посмотрят друг другу в глаза. Но сейчас его отец думает лишь об одном: «Неужели мой сын стал убийцей?»

Шваб положил трубку на рычаг, поставил на стол огромный квадратный кейс и извлек оттуда вторую темно-серую папку.

«Как они умудрились настрочить столько бумаг за такое короткое время?»

— Начнем.

— Что именно?

Шваб пристально взглянул на своего нового подзащитного. «Ну, поехали», — подумал он.

— Я уже рассказал все, что помню. Я виновен. Я все равно что покойник.

Блэкберн уронил голову на руки.

Москва

Примерно в половине одиннадцатого вечера они выехали в аэропорт Домодедово на «роллс-ройсе» Булганова. Дима, свернувшийся на заднем сиденье, размышлял о том, откуда эта неестественная тишина: из-за пуленепробиваемых стекол или из-за того, что он оглох? Кролль сидел рядом с шофером, с нескрываемым удовольствием рассматривая приборную панель. Сзади вместе с Димой и Оморовой расположился сам Булганов.

Он вызвался участвовать в операции в последнюю минуту. Дима был объектом охоты. За его голову была объявлена награда. Стрелять без предупреждения. Он мог выбраться из Москвы и попасть в Париж только с помощью Булганова — точнее, его личного самолета. Олигарх зажег новую сигару и выпустил дым через ноздри; глаза его возбужденно сверкали. Булганов не относился к числу сторонников режима, и Дима без труда заручился его помощью. Но богач ничего никогда не делал бесплатно. Когда они садились в машину, Булганов назвал свою цену:

— Я поеду с вами, договорились? Иначе никакого самолета.

— Согласен, — солгал Дима.

Оморова с непроницаемым выражением лица посмотрела на него; взгляд ее, казалось, спрашивал: «Ты что, разрешишь ему играть там в бандитов и полицейских? Ты серьезно?» И Дима на мгновение нахмурился, словно отвечая: «Не говори ерунды, конечно нет». Он пока не знал, как избавиться от Булганова, но был уверен, что придумает что-нибудь по дороге в Париж. В конце концов, его учили справляться с неожиданными препятствиями.

Возможно, присутствие Оморовой заставило Булганова распустить хвост. Он начал разглагольствовать:

— Знаете, какая проблема в постсоветской России? Здесь можно любого обвинить в краже чего-нибудь откуда-нибудь. — Он снова затянулся сигарой, наполнив салон клубами дыма. — И это будет правдой. Возьмите меня: я владею таким богатством, о котором до развала СССР и мечтать не мог, но я прекрасно знаю, что никакие пуленепробиваемые стекла меня не спасут, если я выйду из милости у Кремля. Поэтому мне нужно иметь что-то против них, чтобы они оставили меня в покое.

Он одобрительно покосился на Оморову:

— Правда, Катя?

Дима сообразил, что до сих пор не спросил ее имени. «Идиот». Она лучезарно улыбнулась Булганову. Если кто-то и мог убедить олигарха остаться в Москве, так это она. Но Булганов не собирался сдаваться.

— Знаешь, Дима, я тебе завидую.

«Это уже смешно, — подумал Дима. — Может, он красуется перед женщиной?»

— Ты многое умеешь. И тебе плевать на деньги. Богатство — это бремя. Оно не дает тебе ни минуты покоя. Оно как новорожденный младенец. Требует круглосуточного присмотра, без выходных. А вот ты — тебе не о чем волноваться. Ты свободен.

Дима решил не отвечать. Ему нужно было многое обдумать. Соломон занимал все больше и больше места в его мыслях. К вечеру понедельника все их проблемы и разочарования, скорее всего, потеряют всякое значение на фоне невиданной катастрофы — и в Париже ему больше некого будет искать.

У него была еще одна проблема: Блэкберн. Американец заплатил слишком высокую цену за то, что спас Диме жизнь.

Он обернулся к Оморовой:

— Как ты думаешь, послание дошло?

Та вздохнула:

— Я ничего не могу гарантировать. Этим каналом уже сто лет не пользовались. Нам остается только надеяться.

«Роллс-ройс» въехал на территорию аэропорта через ВИП-ворота и направился к самолету, ожидавшему на взлетной полосе.

Форт-Дональдсон, США

Джордж Джейкобс мелькал на базе так давно, что никто уже не помнил, когда он сюда пришел. На самом деле он работал в Форт-Дональдсоне дольше всех остальных гражданских. Он поступил сюда в шестнадцать лет, а сейчас ему было пятьдесят восемь. Джордж работал хорошо, не ввязывался в неприятности, всегда был готов помочь. «Для меня не существует черной работы» — таков был его традиционный ответ на любую просьбу. Он всегда был энергичен, всегда в отличном настроении, всегда напевал во время работы старые песни. Он знал наизусть всего Коула Портера, Бадди Холли и Синатру.

Сначала Джордж присматривал за садом, потом его хозяева решили, что он будет полезнее внутри здания, и он устроил так, что его перевели в уборщики. Вскоре Джорджа заметили и сделали ремонтным рабочим. С того времени он получил доступ практически ко всем уголкам базы: он чинил шпингалеты, приклеивал отставшие кафельные плитки, чистил вентиляционные шахты. И все это он делал так тихо и незаметно, что большинство служащих не обращали на него внимания. Словом, он вел себя так, как приказали ему люди, представляющиеся Кузеном Хэлом.

Все его карьерные усилия были направлены на то, чтобы получить возможность наблюдать за тем, что сюда прибывало и отбывало отсюда. Самолеты, техника. Он обладал энциклопедическими познаниями во всем, что касалось военного транспорта. Джордж мог взглянуть на «Хамви» с расстояния пятидесяти метров и назвать номер шасси с точностью до нескольких цифр. Он мог отличить С-130, изготовленный в Сиэтле, от С-130, изготовленного в Миссури. Кому это было нужно? Он не спрашивал. «Не спрашивай, просто сообщай сведения». Таковы были условия сделки. Джордж так преуспел в своей работе именно потому, что никогда не спрашивал, просто выполнял.

Поэтому, когда последний Хэл позвонил ему и они встретились в забегаловке «Тако Белл» на шоссе № 45, он был поражен.

— Сейчас будет немного другое задание, — сказал Хэл. — Ты готов?

— Ты меня знаешь, — ответил Джордж, вгрызаясь в эмпанаду с яблоком и карамелью — его любимую.

— В тюрьме на базе сидит один парень. Ты туда ходишь?

— Конечно, но я его увидеть не смогу. Он в одиночке.

— Мимо его камеры сможешь пройти?

— А как же.

— А в коридоре, когда ты проходишь мимо, бывает кто-нибудь?

— Иногда.

— Они на тебя смотрят?

— Да нет.

— Ты у нас любишь петь, да?

Каждый раз, когда Хэл говорил что-то подобное, у Джорджа мурашки пробегали по коже: хозяева знали о нем все.

— Да, люблю.

Он уже собрался перечислить десять своих самых любимых песен, но Хэл прервал его:

— У меня для тебя есть новая песня.

И он продиктовал Джорджу слова.

Блэкберн лежал на нарах, слушая тишину. Примерно раз в полчаса из коридора доносились какие-нибудь звуки. Блэк слышал шаги, но не видел, кто там ходит. Скрип колес тележки с обедом был самым приятным звуком. Тележка останавливалась только один раз: он был единственным заключенным.

Но сегодня он услышал новый звук. Блэк не поверил своим ушам, решив, что это очередная игра воображения. «Да-де-да-де-дада. Да-де-да-де-дада». Голос пожилого мужчины. Он напомнил ему о деде. Пение сопровождалось каким-то царапаньем, шумом шагов и лязганьем стремянки. «Да-де-да-де-дада. Да-де-да-де-дада». А потом Блэкберн услышал слова.

«Я лечу в Париж, как и обещал. Я буду там завтра. Да-де-да… Не отчаивайся, повторяю, не отчаивайся».

Джордж решил, что это ерунда какая-то, а не песня. «Апрель в Париже» — вот это песня! Но он пел то, что ему приказали, осматривая трубы вентиляционной системы, проходившие вдоль потолка коридора. Он не знал, стоит ли начинать их чистить, потому что, насколько ему было известно, к ним уже много лет не прикасались, а это была одна из тех работ, которые могли затянуться надолго. Хотя именно это и нужно было Хэлу. Предлог для того, чтобы еще раз вернуться в этот коридор. Джордж был обязан какое-то время поработать сверхурочно, поэтому он сказал начальнику, что постарается сделать как можно больше за выходные.

Париж

Было два часа ночи, когда «Лир» Булганова начал снижаться над Парижем, пронзая висевшие над городом плотные облака. Шел дождь. Разбрызгивая лужи, самолет тяжело шлепнулся на мокрую взлетно-посадочную полосу № 2 аэропорта имени Шарля де Голля.

ВИП-бригада таможенников встретила их у трапа с зонтами и проводила к ожидавшему ВИП-автобусу. Путешествуя вместе с Булгановым, повсюду видишь только ВИП-объекты. Когда Дима ступил на парижскую землю, сердце его забилось чуть чаще. Обратный отсчет пошел. Они с Кроллем были облачены в одинаковые черные костюмы «Хьюго Босс», позаимствованные у московских телохранителей олигарха. На Диме костюм сидел лучше, чем на Кролле, которому брюки были коротковаты; подпрыгивающая походка делала его похожим на неуклюжего, долговязого подростка.

Они приготовили свои иранские паспорта — времени обзавестись новыми не хватило, — но благодаря влиянию Булганова французские таможенники приветствовали их как старых друзей. Их даже не попросили снять нелепо выглядевшие черные очки.

— Я уже решил, что нас сейчас расцелуют в обе щеки, — заметил Кролль.

— Смотри не привыкни к хорошему, — бросил Дима.

— Можно бы и повежливее, зачем таким тоном, — упрекнул его Кролль.

По дороге в Париж Дима не произнес ни слова. Он сидел, глядя в дождливую ночь, погруженный в воспоминания, смешанные с дурными предчувствиями относительно предстоящих событий — несомненно, главных в его жизни. Столько было поставлено сейчас на карту, что поражение исключалось. Он думал о фотографиях, которыми шантажировал его Палев. Имени не было — только место, где работал его сын. И — какая жестокая ирония — именно это место являлось целью Соломона.

Квартира Булганова находилась неподалеку от Елисейских Полей. Когда «роллс-ройс» подкатил к подъезду, Дима увидел припаркованный совсем рядом потрепанный мини-вэн «рено-эспейс» с тонированными стеклами, без крышек на дисках. Правда, Россен забыл приклеить на дверцу объявление: «Осторожно: наружное наблюдение».

— Ну что, когда начинаем? — спросил Булганов, потирая руки.

— Ты немного отдохни, а мы пока свяжемся с нашим местным контактом.

Булганов, казалось, был слегка разочарован, но, учитывая отвратительную погоду и позднюю ночь, счел предложение приемлемым.

— Здесь кнопки, — показал он. — Если передумаете и захотите с комфортом провести ночь, просто наберите семь-четыре-семь-четыре.

— Он что себе вообразил, — процедил сквозь зубы Кролль, — что у нас пикник?

Булганов скрылся в здании, и боковая дверца «рено» открылась. Из машины выскочил Россен и, обняв старого друга, расцеловал его в обе щеки:

— Как давно мы не виделись!

— А по телефону ты со мной по-другому разговаривал.

За десять лет, прошедших со дня их последней встречи, Россен постарел лет на двадцать и набрал около пятнадцати килограммов. На смуглом лице выходца из французского Алжира прибавилось морщин, но живой взгляд говорил о том, что он не утратил интереса к работе.

— Заходите в мой офис. Я вам покажу кое-что интересное.

Внутри фургона пахло кофе, чесноком, окурками и плесенью.

— Сначала позвольте заметить, что я действовал исключительно осторожно, учитывая ваше нынешнее положение. Если бы начальство вспомнило о наших с тобой прежних взаимоотношениях, меня бы к этому и близко не подпустили.

Дима почувствовал нетерпение, которое испытывал всякий раз, имея дело с Россеном.

— Давай уже говори, ладно?

— Мне удалось выяснить кое-что существенное, но я сразу должен предупредить: эта операция сопряжена с немалой опасностью.

— Мы это уже поняли, — сказал Дима.

— Наш преступник очень, очень умен. Это вы сразу должны понять. Как тебе известно, у меня имеется доступ к базам данных Главного управления внешней безопасности, [20]Центрального управления контрразведки и Разведывательного управления министерства обороны…

Дима нетерпеливо закивал:

— И все сведения о нем уничтожены.

Россен кивнул и помахал пальцем:

— На самом деле я даже не уверен в том, что у них вообще были о нем какие-нибудь сведения. Он прекрасно умеет заметать следы. Но! — Глаза француза загорелись. — В Центральной службе безопасности информационных систем… — он остановился, чтобы перевести дыхание, — мне накопали кое-что об экстремистской группировке из Северной Африки, «Force Noir», [21]в которую Соломон якобы внедрился в конце девяностых в Клиши-су-Буа.

— Хороший район.

Дима помнил этот пригород: мрачные однотипные многоэтажки, испещренные граффити и увешанные спутниковыми тарелками. И ни одного белого лица.

Россен кивнул, и уголки его губ опустились в галльской гримасе отвращения.

— Один из худших — почти все лето две тысячи пятого там не прекращались беспорядки. Но Саркози их тогда прижал, и теперь там стало получше. — Он включил ноутбук. — Итак, мы немного понаблюдали за парой кварталов, где, как мы знаем, они наиболее активно действуют. — Он нажал на клавишу, словно пианист, открывающий концерт. — И вот пожалуйста!

Дима уставился на экран: Соломон. Точь-в-точь такой же, каким он его помнил, каким его описывал сержант Блэкберн. Высокого роста, выступающие надбровные дуги, высокие скулы, темные пустые глаза. Неопределенный возраст и национальность. Совершенный тройной агент двадцать первого века, превратившийся в террориста. Дима почувствовал, как сильно забилось его сердце и напряглись мышцы.

— Это он.

Он развернул ноутбук к Кроллю, который нагнулся к экрану. Затем Россен подвинул ноутбук к себе:

— Есть кое-что еще.

Россен продемонстрировал фотографии троих мужчин, входивших в тот же дом и выходивших из него.

— Бернар, Сико, Рамон. Фамилий у них, похоже, нет. На всех имеется досье в полиции.

— Мне Сико больше всех нравится, — сказал Кролль, глядя на самого мускулистого и устрашающего из троицы.

— Когда были сделаны эти снимки?

— Вчера.

— Хорошая работа. Записи есть?

Россен открыл новое окно и зачитал:

— Соломон вошел в три тридцать, вскоре после этого появились остальные трое. Похоже, все живут в квартире на девятом этаже. Соломон ушел в восемь. Мы проследили за ним до небольшого отеля на улице Марселена Бертло, это примерно в четырех километрах оттуда. Он зарегистрировался там как Зайед Трахоре, вполне алжирское имя. Однако через час вернулся в тот дом, и я уверен, что он еще там.

Россен позволил себе триумфальную ухмылку, затем продолжил. Дима подумал: «Вот человек, который любит свою работу».

— А теперь самое интересное. Вчера в девять тридцать вечера к дому подъехал фургон «ситроен» с эмблемой компании «Карготрак», занимающейся воздушными грузоперевозками. Должен добавить, это не самое лучшее время для прогулок в том районе. Сико и Рамон выгрузили коробку размером с небольшой холодильник и унесли ее в дом.

Дима посмотрел на Кролля:

— Он перевез ее на грузовом самолете.

Кролль вздохнул:

— Это удобнее, чем тащить с собой в качестве багажа.

Россен поднял палец:

— У «Карготрак» долгосрочный контракт с ЦРУ по перевозкам в Афганистан и на близлежащие территории. Как я уже сказал, это умный парень.

Кролль запустил навигатор.

— Это что такое? — внезапно забеспокоился Россен.

— Наша страховка.

Кролль проверил координаты по карте Парижа на одолженном у Оморовой айпаде.

— Неплохо.

Дима нахмурился:

— Надо пошевеливаться. Где Владимир?

— В отеле.

— Надеюсь, это недалеко от Клиши.

Россен улыбнулся:

— В трех кварталах от отеля Соломона. Там можно прекрасно прочувствовать местную атмосферу.

— У него есть все необходимое?

— Все в порядке.

— Ты что, никогда не спишь?

Прежде чем открыть дверь, Владимир тщательно рассмотрел их в глазок.

— Я придавил подушку сорок пять минут назад.

Дима по-братски обнял товарища:

— Где же твоя подушка?

Он оглядел номер. Их ждал небольшой арсенал: три пистолета-пулемета «Глок», коробка светошумовых гранат, три мощных фонаря, приборы ночного видения, любимые канаты Владимира.

Дима взял канаты:

— Это тебе пригодилось, чтобы выбраться из Ирана?

— Амара уговаривала меня остаться на похороны. Веревки мне понадобились, чтобы спуститься из окна ее спальни.

— Значит, она уже смирилась со своей потерей.

— Она чертовски разозлилась, когда я не взял ее с собой в Париж.

— Ты же ничего ей не рассказал, да?

— Я сибиряк, а значит, не идиот.

— Ты уже протрезвел для новой операции?

— Если надо, то да.

Дима обернулся к Россену:

— Если ты нам понадобишься…

Россен покачал головой:

— Ближайшие пару дней меня в городе не будет.

— А по-моему, ты говорил, что ушел в отставку.

Россен пожал плечами:

— Ты был прав: никто из нас не уходит в отставку.

Они поехали в грязном «ситроене-ксантия», раздобытом для них Россеном. В три часа ночи машина с тремя мужчинами вполне могла вызвать любопытство полиции, не говоря уж о багажнике, полном оружия. Кролль изо всех сил старался не превышать скорость, пока не сообразил, что в такой час никто особенно не следит за соблюдением правил.

Подъезжая к Клиши, они вынуждены были свернуть на боковую улицу: дорогу им преградили пожарные, тушившие горящий автомобиль. Группа полицейских запихивала в фургон упиравшихся молодых людей. Ночь на субботу была не самым лучшим временем для экскурсий в Клиши.

— Как жалко, что нельзя одновременно напасть на квартиру и номер Соломона.

— Сначала мне нужна бомба. Проверь навигатор.

Огонек мигал. Дима должен был испытывать облегчение, но что-то не давало ему покоя, а что именно — он не мог определить.

— Давайте надеяться на то, что на этот раз он от нас не уйдет.

Вход в дом зиял черной дырой, дверь давно была выломана. Лифт не работал.

— Девятый этаж. Мать твою!.. — выругался Владимир.

— Ничего, тебе полезно. Пошли.

На третьем этаже они чуть не наступили на двоих наркоманов, валявшихся в беспамятстве. Под ногами хрустели шприцы. В нескольких квартирах не было дверей, виднелись обгоревшие стены. А те немногие, у которых еще остались двери, судя по доносившемуся изнутри шуму, вскоре должны были с ними распрощаться. На восьмом этаже им встретилась компания гопников с капюшонами, надвинутыми до глаз; у каждого парня был пистолет.

— Давайте обратно, если хотите жить.

— Нам некогда, отвали, — сказал Дима и, почти не целясь, выстрелил в руку главаря.

Пистолет звякнул об пол. Юнец скрючился на полу, остальные шмыгнули в какую-то дыру.

Девятый этаж. Квартира шесть. Они в последний раз сверились с навигатором. Ярко-зеленый огонек по-прежнему мигал. Дима надел прибор ночного видения. Остальные двое последовали его примеру. Они тщательно осмотрели дверь. Затем Дима и Владимир встали по обеим сторонам от нее, готовые вломиться внутрь, а Кролль выстрелил в замок.

Вбежав в квартиру, Дима выстрелил несколько раз — на всякий случай вверх, чтобы не задеть бомбу. Квартира была примитивной: спальня, гостиная, кухня и ванная. Все стены были исписаны граффити. Воняло мочой. Никаких признаков жизни.

— Тьфу, пропасть. Не та квартира, — сказал Кролль.

— Именно та, — возразил Владимир.

Он стоял в ванной, указывая на маленький зеленый огонек — устройство слежения. Но бомбы рядом с ним не было.

Форт-Дональдсон, США

В следующий раз, услышав шаги, Блэкберн вскочил на ноги. Дверца, через которую ему подавали пищу, закрывалась неплотно, оставляя с одной стороны узкую щель. Через нее просачивался луч света из коридора. Блэкберну хотелось прижаться лицом к двери, чтобы разглядеть человека, который пел, но с потолка на него смотрела круглосуточно включенная камера. Шваб сказал ему, что они боятся, как бы он не покончил с собой. Сейчас Блэкберн уже был уверен, что песня ему приснилась. Как мог Дима прислать ему сообщение сюда? Откуда он узнал, где Блэкберн?

Но что, если этот человек действительно передал ему сообщение от Димы? Попытавшись заговорить с ним, Блэкберн его раскроет. Поэтому он принялся насвистывать.

Никакого ответа. Лишь скрежет стремянки о пол, затем шаги.

Он снова засвистел.

Ничего.

Джордж направился к своему грузовику. Он часто выезжал днем с базы за сигаретами. Но сейчас ему не нужны были сигареты. Он взял запасной телефон, которым можно было пользоваться только в чрезвычайной ситуации, и набрал номер Хэла.

— Он ответил свистом. Что мне делать?

— Ты туда еще пойдешь?

— Могу.

— Пой еще — только теперь «Я здесь, в Париже».

Прошло тридцать минут или около того — у Блэкберна не было часов. Снова послышались шаги. И скрип лестницы. А затем — песня.

«Я здесь, в Париже».

Париж

Дима попытался совладать с приступом ярости. Попытался, но это ему не удалось. Гнев ведет к ошибкам, он всегда говорил это своим ученикам. А ошибка может стоить тебе жизни.

Если бы он не так сильно устал, если бы не провел несколько суток без сна, если бы мысли его не были заняты молодым человеком с фотографий, то у него, скорее всего, хватило бы ума ничего не трогать. Он увидел все, что нужно. Теперь следовало уходить.

Но он совершил ошибку. Он протянул руку и взял «маячок».

Только после этого он заметил провода. А потом мелькнула ослепительная вспышка.

Форт-Дональдсон, США

По выходным в медицинском центре Дональдсона было пустынно. Джеки Дуглис, временно замещавшая врача в Сент-Элизабет, была дежурной медсестрой. О боже, какая же здесь была тоска! Джеки мечтала работать врачом в отделении экстренной помощи. Она решила это еще в школе, и осуществление мечты близилось. Но торчание на полупустой базе морпехов в жаркий уик-энд не соответствовало ее представлениям о карьерном росте. Вдобавок ее подруга Стэйси устраивала пикник, а ей пришлось его пропустить.

Вой сирены заставил ее подскочить на месте. В дверь вразвалку вошел Уэйн, здоровенный, вечно сонный санитар:

— У нас срыв на гауптвахте.

Джеки не поняла, что значит «срыв», да и насчет значения слова «гауптвахта» тоже не была уверена. Но это звучало интересно, и ей хотелось отвлечься. Поэтому она вышла из медпункта на заасфальтированную площадку и последовала за Уэйном. В коридоре возилась группа мужчин. Заметив решетки, Джеки поняла, что такое гауптвахта. Некоторые мужчины опустились на колени. «Может, кто-то в обмороке, нужно сделать искусственное дыхание?» Она начала вспоминать нужный ритм.

Но молодой человек на полу не нуждался в искусственном дыхании. Двое охранников заставили его опуститься на колени, а третий старался надеть ему на ноги металлические обручи.

Один из них, обернувшись, заметил Уэйна:

— Готово?

Джеки увидела, что Уэйн неловко возится со шприцем.

— Эй, пустите меня! Я врач! — закричала она в первый раз в жизни. Она так долго ждала, когда можно будет наконец произнести эти слова.