Картина пятая

Прошлое. Дом Гарольда. Это их общее воспоминание, десять лет назад, в 1923году. Осеннее утро. Ясность.Ольга и Гарольд вдвоём.

ГАРОЛЬД. Не могу себе поверить, что ты, наконец, в Берлине.

ОЛЬГА. Я – в Берлине…Русская певица, убежавшая от революции… ГАРОЛЬД. А ты не одна здесь такая…Я – немец, ты – русская. Оба мы в Германии. Здесь безопасно и почти спокойно…И больше нам никуда бежать не придётся.

ОЛЬГА. А больше и некуда, Гарольд.

ГАРОЛЬД. Да и незачем, Ольга…Ты – со мной!

ОЛЬГА. О, да! Это очень надёжно…

ГАРОЛЬД. Конечно, не очень… Клара, Урсула, Хайди и ещё несколько славных девочек из кордебалета… ну, как я могу забыть этих ангелов? Да и куда они без меня? Но зато со мной - легко…И я всегда буду любить тебя, Оленька! До самой смерти…Уж чем богат!

ОЛЬГА (смеётся) Ты неисправим… время идёт, а ты не меняешься…

ГАРОЛЬД. А зачем меня исправлять? Неблагодарное занятие…Две вещи невозможно исправить – это погоду и мужчину…Вот видишь, я совсем не могу тебе врать…

ОЛЬГА. А я, ведь, помню Клару…Ещё по Москве…По студии Мейерхольда.

ГАРОЛЬД. Ой, лучше не вспоминай! Она была хорошая девочка. Способная, с неплохим голоском… Ты её дразнила: «Клара у Карла…»

ОЛЬГА (смеётся) «…украла кораллы..»

ГАРОЛЬД. Вот и я говорю, что безобидно, но бедняжка очень сердилась…Она отвечала тебе: «Пфуй!»с сильным немецким акцентом… Ты, ведь, ревновала, да?

ОЛЬГА. Ну, если немного… Мне было 19 лет… И потом, ты ходил за ней – как тень и совсем не говорил ни по-русски, ни по-французски…Мейерхольддавал ей небольшие роли, и когда у неё не выходило, он отдавал их мне…И потом, ты собирался на ней жениться…

ГАРОЛЬД. Откуда ты знаешь? Ты же не говорила по-немецки…

ОЛЬГА. Нет, почему – говорила…

ГАРОЛЬД. А я -то думал – мы понимаем друг друга без слов… и потом, знаешь, я – никогда не женюсь…Самый дорогой способ переспать с женщиной – это жениться на ней! Один раз я уже заплатил эту цену, и теперь – я полный банкрот… и потом с Кларой так нехорошо вышло! Ты не представляешь…

ОЛЬГА. Она ушла от тебя?

ГАРОЛЬД. Всё было гораздо хуже. Лучше – не спрашивай! Ваш Мейерхольд перестал давать ей роли, и она уехала в Берлин.

ОЛЬГА. Конечно, он отдавал их мне.

ГАРОЛЬД. Я был влюблён, как подросток и поехал за ней. С утра я не мог есть, потому что я думал о ней, днём я не мог есть, потому что я опять думал о ней, вечером повторялось тоже самое…А ночью я вспоминал, что безумно хочу есть и ничего не мог с ней делать…не получалось…так иногда бывает от большой любви!

ОЛЬГА. Бедная Клара!

ГАРОЛЬД. В итоге она вышла замуж за австрийца и первым делом завязала с театром. Потом подселана свиные ножки, нашу национальную еду, ты, наверное, слышала, да? А потом - родила ему пятерых детей…Недавно я лёг отдохнуть на лужайке в Люст-гарден и увидел Клару. Она очень изменилась в размерах. Я спел ей: «Клара, ты помнишь, наши встречи?» Она остановилась и посмотрела на меня. Знаю, что поступил невежливо, но подняться ей навстречу – просто не мог. Тогда она сказала мне: «Пфуй!», и позвала двоих полицейских…Они-то и помогли мне подняться. За ней стояли её дети: две девочки и три очаровательных мальчугана. Им было неловко смотреть, как меня уводят под руки по длинным дорожкам Люст-гартена, а ей было нормально… «Клара, ты всё ещё любишь искусство?» Но она не ответила мне даже: «Пфуй!»

(Смех.Пауза)

ОЛЬГА. Гарольд, я в Берлине…

ГАРОЛЬД. Вижу, Оленька! И искренне не понимаю, почему ты не приехала раньше…Ты, правда, верила, что после господина Мейерхольда ты будешь и дальше петь по- русски в столичных театрах?

ОЛЬГА. Да… Ия даже пела какое-то время какое-то время … правда, для матросов, стоя на деревянной бочке, в обмен на продовольственные талоны. На них можно было купить конскую колбасу и немного хлеба… Матросам не нравилось... Они заглядывали мне за вырез платья и гоготали, когда я пела колоратуры…А однажды один мне сказал: «Знаешь что, барынька, ручки белые, новая власть не любит буржуазное искусство…А спой-ка ты нам про «яблочко» и пляши по-нашему, только подол повыше подбери, чтобы новой власти советов понравится…» Эх, яблочко, куда ж ты котишься… и я совсем как то яблочко решила покатиться в Берлин…

ГАРОЛЬД (насвистывает «Яблочко») А что-то в этом есть…душевное оно, это ваше «Яблочко»!

ОЛЬГА. А ты красиво свистишь…и шутишь тоже…

ГАРОЛЬД. А ты знаешь, я купил радио…

ОЛЬГА. Ты пошутил?

ГАРОЛЬД. Не хочу про грустное, хотя бы сейчас… я так счастлив…я купил радио…

ОЛЬГА. Это же безумно дорого и бесполезно…

ГАРОЛЬД. Ну, почему? (включает приёмник: " Внимание-внимание, в эфире Берлин на волне четыреста метров. Дамы и господа, извещаем вас о том, что с сегодняшнего дня развлекательная служба радиовещания начинает распространение музыкальных произведений телефонно-беспроводным способом". Смотрит на часы.) Восемь часов вечера, 29 октября 1923 год… - сегодня ты прибыла в Берлин, сегодня родилось немецкое радио и…

ОЛЬГА. Просто удивительно, как ты всё умеешь изменить!

ГАРОЛЬД. Я – человек театра, а театр – это постоянное превращение, ты разве не знала?

ОЛЬГА (смеётся) Ну, да, - у мальчика постоянно должны быть новые игрушки…

ГАРОЛЬД. Но за этим будущее, Ольга! Знаешь, что мне сказал Энштейн после концерта в Кролль-опере? «Вашу музыку стоит передавать по радио.Вы только представьте, сколько людей вас услышат…Радио разбудит людей от сонного отупения…» Кстати, Энштейн прекрасный скрипач и сносный физик. Эх, его бы к нам в ансамбль! (пауза) Я как раз очень неплохо заработал на том концерте, вот и решил …

ОЛЬГА. А что потом?

ГАРОЛЬД. А потом – я занял денег у мужа Клары и стал ждать тебя… А знаешь что? Пойдём сегодня в кинематограф? Там будет Великий немой …(пауза) И ещё, Ольга… выходи за меня замуж!

ОЛЬГА (смеётся) Гарольд, я не могу…

ГАРОЛЬД. Уточни, пожалуйста, ты не можешь в кинематограф или не можешь замуж?

ОЛЬГА. Гарольд, ты – бабник и пьяница!

ГАРОЛЬД. Так я завяжу… честно…

ОЛЬГА (в зал) И тут из приёмника полилась музыка, понимаете? Легко, сильно, пронизывающе… А я была тогда так сильно, так остро влюблена… в свою молодость, в свой талант, в этот незнакомый для меня город… Я чувствовала себя очень сильной… и я уже собиралась ему сказать…

ГАРОЛЬД (пылко) Клянусь!

ОЛЬГА. Даже так?

ГАРОЛЬД. Я буду всю жизнь заботится о тебе в силу своих (целует ей руку) достаточно скромных возможностей…

ОЛЬГА (снова в зал) Гарольд всегда умел меня рассмешить и я уже собиралась согласиться, как вдруг подумала о Чаплине, об одном его фильме – с каким удовольствием и смаком они с Малышом ели хорошо приготовленные, проваренные ботинки…И я тут же поняла, что это наше с Гарольдом ближайшее будущее… (Гарольду) Гарольд, извини, но я – не могу!

ГАРОЛЬД. Почему, дорогая? Я же обещал – я исправлюсь!

ОЛЬГА. Мне больше нравится Чарли…

ГАРОЛЬД. Почему он? Почему не я?

ОЛЬГА. Он смешнее… (пауза) Твой Берлин, Гарольд, - слепящие, цветные осколки! Как будто бы мир раскололся на острова, и они так искрятся на солнце, что слепит глаза и выступают слёзы…

ГАРОЛЬД. Так выпьем за то, чтобы никто из нас не порезался об них.

НАТАША (в зал) Мы оба смеялись… и нам было – легко!

Картина седьмая.

Все четверо по-прежнему в кабачке. Теперь Ольга вспоминает об отношениях с Димитрием, и, вообще, вспоминает о его существовании.

ОЛЬГА. Митенька, не грусти, мой бедный! Я всегда помню о тебе...

(Свет меняется. Это - перенос в другой момент прошлого.

Темнота. Свет. Входит избитый Митя. Ольга его не видит.)

ОЛЬГА. Митя, вот всё в тебе хорошо, только ты всё время не вовремя…

МИТЯ. Пришёл, как мог! И потом, Лёлечка, чем раньше начнёшь, тем раньше устанешь! А зачем тебе усталый пианист?

ОЛЬГА. Это не твоя шутка, дорогой…Так у нас обычно шутит Гарольд..

МИТЯ. Да, ты права. Куда мне – претендовать на остроумие! Я – конченый меланхолик…

ОЛЬГА (замечает, что он избит) Боже мой, Митя, что с тобой?

МИТЯ. А что?

ОЛЬГА. Кто это тебя так? У тебя всё лицо в крови…

ДИМИТРИЙ. Пострадал – за честь! Или ты думаешь, я не способен на поступок? Защитить честь - свою и своего круга?

ОЛЬГА. Способен…способен! Лучше скажи, где тебя так уделали? Хочешь водки?

ДИМИТРИЙ (гордо) Да…хочу! (Ольга наливает ему рюмку водки. Митя залпом выпивает) Вот ты представь, Лёлечка… Нет, я не могу…Ты бы их видела! Как я там одного – возил… возил.. эм.. мордой, да, именно мордой – не побоюсь этого слова! - по столу!...Нет, Лёлечка, ну я не могу! Видела бы ты всё это…Видела бы ты меня…

ОЛЬГА. Уже вижу…Митя, кто тебя избил?

ДИМИТРИЙ (в запале) Ты помнишь директора московского театра товарища Прутикова? Что ты смеёшься? Он очень практичный человек и у него, действительно, такая фамилия – товарищ Прутиков. А театр его был – полная дрянь. Никто не ходил…И вот, Лёлечка, ты знаешь, что придумал товарищ Прутиков? Он дал объявление, что состоится концерт из 10 номеров, и что товарищи зрители, которым не понравится последний номер, могут получить назад деньги за билеты…Естественно, аншлаг! И вот конферансье объявляет последний десятый номер…

ОЛЬГА. Митя!

ДИМИТРИЙ. …последний десятый номер – «Интернационал»! Исполнили худо-бедно, но зал аплодировал стоя…И никто, никто не посмел забрать деньги назад у товарища Прутикова…

ОЛЬГА. Митя, дорогой, ты слышишь меня?

ДИМИТРИЙ. Лёлечка, я тебя всегда слышу…А дай-ка мне ещё водки!

ОЛЬГА (наливает ему ещё рюмку.Митя лихо её опрокидывает) Ты скажешь мне или нет?

ДИМИТРИЙ. Мы играли в Ecke-Kneipe у «Фроляйн Эльзы»…

ОЛЬГА. Господи! У «Фроляйн Эльзы»…Что, в Берлине мало пивных?

ДИМИТРИЙ…для простонародья играли – Шуберта и Шумана… Им даже нравилось – под их пиво со свиными рульками и пирогами…И всё было бы хорошо, Лёлечка, гладко…клянусь тебе, моя дорогая! если бы не пришли эти господа-товарищи национал-большевики в формах и повязках… «Сыграй, -говорят, - «Deutschlandü beralles», чистенький пианистик…». Так и сказали, ты представляешь? А я им говорю: «Плохо просите, господа –товарищи. Я – дворянин по происхождению и окончил консерваторию в Одессе…» (во время их разговора, Ольга обрабатывает раны на лице Мити. Стирает кровь. Смазывает спиртом ссадины и побои.) Лёля, мне щиплет! Прекрати…Ты делаешь мне больно…

ОЛЬГА. Эти господа-товарищи сделали тебе гораздо больнее, дорогой!

ДИМИТРИЙ. Нет, ты дослушай…

ОЛЬГА. А разве это ещё не всё?

ДИМИТРИЙ. Они так растерялись от моего высокомерного тона…Лёля, больно! Лёля, перестань! (Ольга йодом прижигает ему ссадину) Они, прямо, замолчали, ты представляешь? Я молчу, и они молчат… И тут один из них, самый плюгавенький, говорит: «Играй, пианистик, а –то, ведь, пожалеешь! Вытащим тебя из-за рояля и пристрелим…». И ты знаешь, я сыграл им «Deutschlandü beralles», потому что я – очень хороший пианист… а потом они говорят: «А сыграй-ка нам ещё!» А я – им: «Я же не в тюрьме, чтобы подневольно играть! И потом, господа, вы делаете ошибки в немецком языке… употребляетеAkkusativ вместо Genetiv-а…»

ОЛЬГА. Боже мой, Митя, ты сошёл с ума! Так прямо им и сказал?

ДИМИТРИЙ. Да. Так прямо и сказал. Этими самыми словами…

ОЛЬГА. А они что?

ДИМИТРИЙ. А они – туповаты…Долго думают… а я не стал ждать, я почему-то подумал про товарища Прутикова… и заиграл «Интернационал». «Ин-тер-на-цио- нал», понимаешь? Кое-кто у «Фроляйн Эльзы» стал мне аплодировать, причём стоя.. Кое-кто – возмущаться… Завязалась драка…Ну, и мне немного досталось…

ОЛЬГА. Митя, ну, зачем так было глупо геройствовать? Ради чего? Это же так опасно по нынешним временам.

ДИМИТРИЙ. Я так счастлив, Ольга!

ОЛЬГА. Глупый…Ты меня напугал. Ты всегда счастлив, когда я боюсь!

ДИМИТРИЙ. Зато ты сейчас со мной…и заботишься! Оно того стоило… я же, Лёлечка, очень печальный человек… Это всё так – показное, чтобы тебе понравиться… Я же – меланхолик…

ОЛЬГА. Все мы не без греха…

ДИМИТРИЙ. Я – конченый неудачник!

ОЛЬГА (смеётся) Митя … хороший мой…ну, улыбнись! Ты же мне – как брат!

ДИМИТРИЙ. Старший или младший?

ОЛЬГА. Да какой хочешь!

ДИМИТРИЙ. Вот, ведь, всегда умеешь развеселить! (насвистывает «Интернационал») Или что? Или Гарольд свистит лучше?

ОЛЬГА. Да оставь! Я же тебя люблю…

ДИМИТРИЙ (суетливо) Интересно- интересно – за что же это ты так меня любишь? Я скучный… у меня плохой характер…

ОЛЬГА. Митя, не начинай!

ДИМИТРИЙ. Я – зануда…

ОЛЬГА. Ну, прошу тебя! Это – не так…

ДИМИТРИЙ. Я не очень привлекателен для женщин…Я никогда их не понимал до конца! Вот, например, моя мама …(Ольга снова прижигает ему

ссадину.) Ты делаешь мне больно! (ворчливо) Нельзя ли помягче, Лёля? Да, да, да! Женщины почти не интересуются мной…Для них я - друг, брат, пианист… Кто угодно… К тому же я не очень-то хорош собой… Вот моя мама, она очень начитанная была. Она часто повторяла, шутила, наверное: «Вору – луна, дворянчику – честь…». А я запомнил. Я же по чести жил, Лёлечка! Я…я - очень старался…

ОЛЬГА. А я, Митя, тоже люблю тебя… и никогда не брошу…это – по чести!

ДИМИТРИЙ. Вот объясни мне – за что? Такая как ты – такого как я? Искренне не понимаю…

ОЛЬГА. Да не за что…Просто мы с тобой – оба русские…

(пауза)

ДИМИТРИЙ. Лёля, я знаешь, о чём мечтаю? Как мы с тобой в Россию поедем… Только ты и я…В Одессу…Проснёмся с утра и спустимся к морю, пройдёмся по Набережной? Вот помню, как сейчас – перед глазами стоит! мы с мамой едем на службу к Николе-Чудотворцу рано-рано…И такая ранняя весна, первые дни марта, и кругом снег…Тарантас трясётся. Дорога в рытвинах…Я же, мальчиком, в хоре пел…И мне мама говорит: «Митенька, всё хорошо будет…Вот только ты Херувимскую на полтона ниже бери…» А я же знаю, что она права, моя бедная мама, но такой восторг меня переполняет в церкви, такое счастье, что слёзы сами собой катятся по лицу, и я не могу остановиться. И всё равно пою высоко, неправильно, а у самого перед глазами – её, мамино, прекрасное лицо: «Иже херувимы тайно образующе и Животворящей Троице

Трисвятую песнь припевающе,

всякое ныне житейское

отложим попечение…»Лёля, родная моя, прошу тебя, умоляю, поехали в Россию!

(пауза)

ОЛЬГА. Да той России больше нет, Митя. Разве ты ещё не понял?

ДИМИТРИЙ. Но мы попытаемся…

(пауза)

ОЛЬГА (смеётся) И там тебе разрешат играть «Интернационал»…

ДИМИТРИЙ. И, ведь, разрешат!

ОЛЬГА. Как последнее желание, прежде, чем поставить к стенке.

ДИМИТРИЙ. Да всё я понимаю… Назад пути нет…Так – мечта! (Пауза) Лёля, скажи, а ты бы хотела посмотреть какой стала Одесса или Москва? Ну, хотя бы только Москва…Как там они сейчас строят свой новый мир, в котором нам не нашлось места? Хотела бы, Лёля, скажи?

Затемнение.