Единица измерения — директор

Однако, как ни привлекательна и неисчерпаема тема банкета, а вместе с ней и проблема трезвости и трезвенности, лучше от нее отступить без детальной проработки, тем более, что жизнь ученого-организатора, кем и был в первую очередь Евней Арстанович, полна куда более острых проблем. Одной из них было, есть и будет внедрение в практику.

В шестидесятые годы для академической науки практическая отдача еще не требовалась столь жестко, как это стало теперь. Но крестьянская натура директора нашего института требовала возврата в землю того, что земля дала в виде того или иного урожая. Произросшие в стенах академии идеи должны были вернуться в те источники, которые кормили науку — на наши огнедышащие металлургические заводы. Вот только как рассаживать эти идеи, никто толком не знал. Требовались интуиция, талант, смелость и военная хитрость. Это, конечно, качества стратега, и им в полной мере был Евней Арстанович Букетов.

Вот одна из его многочисленных баталий на этом поле брани. Дело было связано с той самой уральской Верхней Пышмой, которая уже упоминалась и где был расположен медный завод. Когда Евней Арстанович был доцентом в Казахском горно-металлургическом институте, он возил на этот завод студентов на производственную практику. Тогда же он обратил внимание на уникальный полупродукт — медеэлектролитные шламы, которые содержали золото, серебро, медь, селен, теллур. Последние два элемента — так называемые халькогены, спутники меди, и может быть с этого зародилось ставшее впоследствии мощным научное направление с названием «Химия и технология халькогенов и халькогенидов», которому посвящено четыре всесоюзных и одна международная конференции, регулярно проводимые в Химико-металлургическом институте и неразрывно связанные с именем академика Букетова. Но это все лет через 15, а пока...

Мы придумали обжигать электролитные шламы не в допотопной подовой печи с ручным перегребанием дымящего и ядовитого материала, а в шахтной печи — удобном аппарате непрерывного действия. Сложили модель этой печи в чемоданчик, привезли на завод, показали в действии — всем понравилось, анализы хорошие, культура! Но главный инженер изрек: «Дело это сложное потребует реконструкции, отразится на себестоимости продукции, сорвет план». В общем, обычная наша «государственная» песенка. Вернулись мы ни с чем, подавленные. Рассказали, что да как, но такой оборот ничуть не удивил Евнея Арстановича, только раззадорил: «Двинем-ка мы в Унипромедь, у них там своих свежих идей в этом деле нет, попробуем действовать в одной упряжке!». А что такое Унипромедь? Это головной проектный и исследовательский институт по медной промышленности не только Урала, но и других регионов бывшего Союза. Расположен в Свердловске, рядом с Верхней Пышмой, имеет свой опытный завод. Никого там лично не знаем.

По приезде Евней Арстанович зашел со мной к заместителю директора по научной работе Унипромеди Артему Александровичу Бабаджану, рассказал, что есть идея, хотел бы обсудить со специалистами института для проведения совместной работы. Бабаджан направил нас к заведующему лабораторией редких элементов Людварду Даниловичу Кирру. Там Евней Арстанович представился как коллега, то есть завлабораторией редких и рассеянных элементов ХМИ. Они и беседовали как коллеги, непринужденно, пригласили для разговора тех, кто занимается селеном и теллуром. Говорили о железках, о схемах регулирования, о подготовке материала к обжигу, где ставить печь, хватит ли мощности проводки и т.п. Под конец, когда убедились, что дело можно начинать, Л.Д.Кирр говорит: «Это предложение нужно затвердить на техсовете института, я сейчас позвоню директору, попрошу включить в повестку сегодняшнего заседания». Слышим, говорит по телефону: «Иван Семенович, тут у нас один завлабораторией из карагандинского института предлагает совместную работу для Пышмы по шламам, мы ее детально обсудили, очень стоящая, нужно бы сегодня и обсудить, не теряя времени». Мы поняли, что согласие дано. После обеда перед назначенным часом Евней Арстанович сказал мне: «Нужно зайти к директору заранее, представиться, здесь табель о рангах чтут по-старому». Он вошел в кабинет к И.С.Елисееву, да так и остался до начала совещания. В назначенный час мы все расположились за длинным столом, застав весело беседующих Ивана Семеновича и Евнея Арстановича. Елисеев начал совещание так: «Я вам представляю своего коллегу директора Химико-металлургического института Букетова Евнея Арстановича...»

Тут нужно было видеть, как и без того выпуклые голубые глаза Людварда Даниловича, чуть было не выскочили из орбит: — Как так, он целых два часа как равный с равным беседовал с директором академического института, да еще и представил его своему директору как рядового завлабораторией! Потом Л.Д.Кирр не раз вспоминал об этом и, будучи в годы войны фронтовиком, говорил, что такое возможно было только на фронте в разгар боевых действий, когда не до званий, и каждый мог поплатиться жизнью за оплошность в действиях, а не в регалиях. Так ведь и у нас ставкой была научная честь института, за которой стояли работа и жизнь многих сотрудников... Так или иначе, но дела в Унипромеди пошли очень быстро, за каких-то два месяца была собрана и успешно испытана укрупненная установка, и теперь мы уже двумя институтами вышли на пышминский завод. Но главный инженер и тут не растерялся: «У вас же есть опытный завод, разве можно с укрупненно-лабораторной установкой идти сразу же в цех, зачем такой риск?». Пришлось строить полупромышленную установку на елизаветинском опытном заводе, в уральской глубинке со всеми ее прелестями. Например, топка нашей печи работала на дровах (!), и регулирование температуры велось с точностью плюс-минус полено. Но самое главное — процесс обжига шел отлично, и теперь уж придираться было не к чему, если даже при плохой регулировке результаты получались отличными. Ах, если б так...

Прежний главный инженер перешел в Министерство цветной металлургии, в Москву, а новый — бывший начальник шламового цеха — заявил: «Сейчас мы испытываем новую технологию по обжигу в печи кипящего слоя, и пока ее не испытаем, к вашей приступать не будем. Завод — не полигон для проверки всяких идей, нам нужно заниматься производством». Потянулись долгие месяцы ожидания конца испытаний, которые шли хуже некуда, хотя цех был напичкан сложной управляющей аппаратурой, и там денно и нощно трудились представители известного института. Признаться им в несостоятельности своей технологии даже в те, уже потеплевшие времена было страшно. Разбазаривание государственных средств, крах карьеры, падение научного авторитета, личная трагедия ученого — вот что стояло за этим. Испытания остановились, новый участок цеха напоминал какую-то вымершую цивилизацию. Никто не хотел ставить точку над i. Мы совместно с Унипромедью не раз обращались в министерство с просьбой приступить к испытаниям нашей технологии, но неизменно получали короткий отказной ответ с явно надуманной мотивировкой.

Евней Арстанович ходил чернее тучи, не зная, что предпринять. Но вот однажды прямо с раннего утра вызывает меня к себе в кабинет, долго молчит, о чем-то сосредоточенно думает. Молчу и я, жду чего-то необычного, больно уж не похоже это на нашего лидера. И в самом деле: «Виталий Павлович, я думаю так, надо написать письмо Брежневу». Он помолчал. «Не от меня, как от директора, а от тебя, как от молодого специалиста и ученого. Что ты возмущен тем, с чем столкнулся при внедрении нового в производство, что потеряны годы и утрачивается вера в технический прогресс в нашей стране. Писем от директоров у него пруд пруди, а от молодых, думаю, нет. До него письмо, конечно, не дойдет, но в аппарате, может, как-то сработает». Я согласился и на следующее утро принес проект письма. Он взял его в руки, нахмурился. Стал читать — вижу усмехнулся, потом начал хохотать, как обычно, до слез. Понравилось то, как я, чтобы быть доходчивым для генсека, сравнил размер нашей печи с местом, которое занимают три рядом стоящих и бесконечно спорящих директора: нашего института, Унипромеди и завода. Хитрость же была в том, что все директора были очень крупные — наш под 100 кг, да и те, если и уступали по росту, то в диаметре явно превосходили. Облегченно вздохнув, махнул рукой: «Пойдет! Посылай! Может, это хоть их зацепит».

Письмо было отправлено, и буквально недели через две звонок из Унипромеди: приезжайте, есть телеграмма из ЦК, приступаем к немедленному внедрению. Оказывается, в министерстве сидел соавтор печи КС, и все наши прежние письма оседали у него. Что и говорить, мы за три месяца спроектировали, поставили и внедрили на заводе шахтные печи, которые работают до сих пор...

Думаю вот о чем. Если бы Евней Арстанович держался традиционных путей «пробивания» или казенных служебных записок — ничего бы не получилось. Он нашел и поддержал единственно верное решение, использовал самый вероятный шанс, исходя из понимания человеческой психологии и реалий нашего времени, — это и есть мудрость.