Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Серийная постановка рефлекса






Теперь нам лучше видно, какая система выработки рефлексов скрывается за мотивами конкуренции и «персо­нализации». Действительно, та идеология конкуренции, которая некогда, апеллируя к «свободе», составляла золо­тое правило производства, ныне всецело переместилась в сферу потребления. В условиях множества маргинальных отличий, когда один и тот же товар чисто формально распа­дается на разные виды благодаря внешнему оформлению, конкуренция оказывается особенно острой, широко разво­рачивая последнюю, сомнительную свободу выбора — сво­боду случайно выбирать вещи, которые будут отличать вас от других3. По сути, можно считать, что идеология конку-

1 Об этой тавтологической системе самоопознания свидетельствует каждый в отдельности рекламный знак, поскольку он всегда одновременно указывает сам на себя как на рекламу.

2Не такова ли отчасти и функция тотемистической системы, согласно Леви-Строссу? Через произвольные тотемные знаки демонстрирует себя строй всего общества в своей имманентной длительности. В этом смысле реклама предстает как последняя стадия развития культурной системы, ко­торая в репертуаре торговых марок вновь обретает ту скудость знакового кода, что свойственна архаическим системам.

3 Само слово «конкуренция» двузначно: «concourir» означает одновре­менно «соперничать» и «совместно стремиться». Состязаясь с другими, мы оттого лишь вернее «сбегаемся» в одну точку. На известном уровне техни­ческого развития (особенно в Соединенных Штатах) все вещи той или иной категории становятся эквивалентными, и требование дифференциации ве­дет лишь к тому, что они каждый год, по одним и тем же нормам, все вместе заменяются. Точно так же при предельной свободе выбора все оказываются подчинены ритуальной необходимости владеть одной и той же вещью.

ренции в данной сфере служит тому же самому процессу, а значит и той же самой цели, что и в сфере производства: если потребление пока еще воспринимается как род «сво­бодной профессии», область личностного самовыражения, тогда как производство, мол, окончательно заорганизовано, — то это лишь потому, что техника психологического планирования сильно отстает от техники планирования эко­номического.

Нам по-прежнему хочется того, чего нет у других. В том, что касается выбора и использования товаров, мы по-пре­жнему находимся (по крайней мере, в Западной Европе — на Востоке эта проблема еще не встала) в героической ста­дии конкуренции. В отличие от Соединенных Штатов, у нас еще не сложилась систематическая, синхронно-цикличес­кая смена моделей1. Что это, психологическое сопротивле­ние, сила традиции? Нет, просто большинство нашего на­селения пока еще не достигло достаточно высокого уровня жизни, когда все вещи располагаются на одном уровне мак­симальных потребностей и остается, по сути, лишь один на­бор моделей, так что важно становится уже не их разнооб­разие, а сам факт обладания «последней» моделью — обяза­тельным фетишем социального самоутверждения. В Соединенных Штатах 90% населения практически желают только одного — владеть тем, что есть у других, и этот мас­совый выбор с каждым годом переносится на новую по­следнюю модель, которая является единообразно наилуч­шей. Сложился устойчивый класс «нормальных» потреби­телей, фактически равный всему населению. Хотя в Европе мы к этому еще не пришли, но, необратимо тяготея к аме­риканской модели, мы уже хорошо чувствуем, сколь двой­ственна наша реклама: она побуждает нас к конкуренции, но

1 В Соединенных Штатах основные вещи — машина, холодильник — в тенденции имеют заранее исчисленный и предписанный срок службы око­ло года (для телевизора — три года, для квартиры — несколько больше). В конечном счете социальные нормы «стэндинга» создают круговорот вещей со все более коротким циклом: далеко не тождественный циклам природы, хотя порой и совпадающий любопытным образом со старыми сезонными циклами, этот новейший цикл и необходимость ему подчиняться образуют сегодня подлинную мораль американского гражданина.

через эту воображаемую конкуренцию она уже ориентиро­вана на глубинную одинаковость, на постулат единообразия, на инволюцию к блаженному состоянию потребительской массы. Она говорит нам: «Покупайте это, потому что оно ни на что больше не похоже!» («элитное мясо», «сигареты для happy few», и т.д.) — но вместе с тем и другое: «Покупай­те это, потому что этим пользуются все»1. И здесь вовсе нет противоречия. Понятно, что каждый чувствует себя ориги­нальным, хотя все и похожи друг на друга, — для этого нуж­на лишь схема коллективно-мифологической проекции, то есть некая модель2.

На основании этого можно считать, что окончательным завершением общества потребления (не в силу какого-то макиавеллического заговора технократов, а просто по струк­турной логике конкуренции) становится функционализация самого потребителя, психологическая монополизация всех его потребностей — то есть вполне единодушное потребле­ние, наконец достигшее гармонической согласованности с концентрацией и абсолютной заорганизованностью произ­водства.

Свобода «по недостатку»

С другой стороны, идеология конкуренции ныне повсе­местно отступает перед «философией» личностного самоосу­ществления. В современном обществе, с его повышенной

1 Это превосходно выражается в двузначном рекламном «вы», напо­добие английского «you»: «Guinness is good for you». Что это, своеобразная формула вежливости (то есть персонализации) или же обращение к кол­лективу? «Вы» в единственном числе или же во множественном? И то и другое сразу. Это каждый — в той мере, в какой он похож на всех осталь­ных; в конечном счете это гномическое «вы», равнозначное неопределен­но-личному местоимению on (см. у Лео Шпитцера — «Sprache im technischen Zeitalter», декабрь 1964 г., с. 961).

2 Когда в моде была прическа а-ля Брижитт Бардо, каждая модная де­вица в своих собственных глазах была неповторима, поскольку соотносила себя не с тысячами себе подобных, но с самой Бардо — сияющим образ­цом, источником оригинальности. В конце концов ведь и сумасшедших вовсе не смущает, что в одной и той же больнице находятся четыре-пять человек, считающих себя Наполеоном. Просто сознание при этом опре­деляет себя не через реальные, а через воображаемые соотношения.

интеграцией, индивиды уже более не соперничают друг с дру­гом в обладании благами, они самореализуются в своем по­треблении, каждый сам по себе. Лейтмотивом является те­перь уже не конкурентный отбор, а персонализация для всех. Одновременно и реклама от коммерческой практики обра­тилась к теории потребительского «праксиса», которая увен­чивает собой все здание общества. Такая теория излагается в американской рекламе (см. Дихтер, Мартино и др.). Логика ее проста: 1) общество потребления (вещей, товаров, рекла­мы) впервые в истории предоставляет индивиду возможность вполне раскрепостить и осуществить себя; 2) система потреб­ления идет дальше чистого потребления, давая выражение личности и коллективу, образуя новый язык, целую новую культуру. Таким образом, потребительскому «нигилизму» про­тивопоставляется «новый гуманизм» потребления.

Итак, пункт первый: самоосуществление личности. Д-р Дихтер, директор Института исследований мотивации, так определяет проблемы изучения этого нового человека1: «Перед нами сегодня стоит задача позволить среднему аме­риканцу чувствовать себя нравственным человеком даже тогда, когда он флиртует, тратит деньги, покупает себе вто­рую или третью машину. Одна из фундаментальных проблем нашего процветания — санкционировать и оправдать в гла­зах людей пользование его благами, доказать им, что делать из своей жизни удовольствие — нравственно, а не безнрав­ственно. Разрешить потребителю свободно пользоваться жизнью, доказать ему его право окружать себя вещами, обо­гащающими его быт и доставляющими ему удовольствие, — такова должна быть одна из первейших задач любой рек­ламы и вообще любого проекта, служащего стимулированию спроса». Итак, благодаря этой управляемой мотивации мы вступаем в эпоху, когда реклама берет на себя моральную от­ветственность за все общество в целом, заменяя пуританскую мораль гедонистической моралью чистого удовлетворения, создавая в лоне сверхцивилизованного общества как бы но­вую природность. Последняя фраза, однако, двусмысленна:

1 «Стратегия желания».

то ли целью рекламы является избавить человека от его зас­тенчивости перед счастьем, то ли стимулировать спрос? Ради чего предполагается реорганизовать общество — ради об­щего удовлетворения или ради прибыли? «Нет, — отвечает Блестен-Бланше (в предисловии к книге Паккарда «Неза­метное внушение»), — исследования мотивации не угрожа­ют свободе индивида; они ни в коей мере не посягают на его право поступать рационально или же иррационально». В этих словах слишком много то ли простоты, то ли хитрос­ти. Дихтер высказывается яснее — мы живем в состоянии пожалованной нам свободы: надо «разрешить потребителю свободно пользоваться...», позволить людям, не стесняясь, быть как дети. «Свобода быть собой» фактически означает свободу проецировать свои желания на промышленные из­делия. «Свобода наслаждаться жизнью» означает свободу вести себя иррационально и регрессивно, тем самым приспосабливаясь к определенному социальному строю производства1. Такая «философия» сбыта не останавлива­ется перед парадоксом: она приписывает себе рациональ­ную цель (объяснять людям, чего они желают) и научные методы — и все это для того, чтобы стимулировать у челове­ка иррациональное поведение (согласиться представлять собой лишь комплекс неопосредованных влечений и до­вольствоваться их удовлетворением). Впрочем, сами влече­ния тоже опасны, и новейшие колдуны от потребления бла­горазумно избегают освобождать человека ради столь взрыв­чатой цели, как стремление к счастью. Они предоставляют ему лишь разрядку напряжений, то есть свободу «по недо­статку»: «Всякий раз, когда создается, порождая чувство фрустрации и побуждая к действиям, некоторая разность на­пряжения, всегда есть основания надеяться, что тот или иной новый товар, отвечая стремлениям целой группы, уничтожит это напряжение. Тогда велики шансы и на то, что этот товар утвердится на рынке» («Стратегия желания», с. 81). Цель состоит в том, чтобы влечения, ранее блоки-

1 Пользуясь схемой Маркса («К еврейскому вопросу»), можно сказать, что индивидуум в обществе потребления свободен в качестве потребите­ля и только в качестве такового. Его эмансипация формальна.

ровавшиеся теми или иными психическими инстанция­ми (такими как табу, сверх-Я, чувство вины), могли кри­сталлизоваться в вещах — конкретных инстанциях, упраз­дняющих взрывчатую силу желания и материализующих в себе ритуально-репрессивную функцию общественно­го строя. Опасна та свобода быть собой, которая проти­вопоставляет индивида обществу. Зато безобидна свобо­да обладать вещами, поскольку она и сама неосознанно вовлечена в их игру. А потому такая свобода нравственна, что и говорит д-р Дихтер; в ней даже состоит главная цель всякой нравственности, поскольку она примиряет потре­бителя одновременно с самим собой и со своей группой. Отныне он — идеальное социальное существо. Традици­онная мораль требовала от индивида лишь соответство­вать своей группе, тогда как «философическая» реклама теперь требует от него соответствовать самому себе, раз­рядить в себе любые конфликты; она дает ему беспример­но глубокую моральную загрузку. Табу, страхи и неврозы, делающие индивида распущенным и отверженным, сни­маются ценой успокоительной регрессии в вещи, кото­рая дает всестороннюю поддержку образам Отца и Мате­ри. Все более «свободная» иррациональность первичных позывов идет рука об руку со все более строгим контро­лем на верхней ступени.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.