Киев осажденный.

Орда темна и смуглолица,

Тысячерука, тяжела…

В.Якушев " Орда".

Впервые печенеги пришли на Русь врагами — впервые после 915 года. Кончились полвека мира, отвоеванные для южной Руси отцом Святослава. Город отвык видеть врага у стен. Люди в ужасе бежали на Гору, в княжескую крепость. Печенеги, надо думать, обрушились внезапно, в описанной Феофилактом Болгарским манере. С киевских стен горожане взирали на захлестнувшее окрестности половодье вражьего войска. Ревели волы и верблюды в печенежьих повозках, доносились вопли на гортанном степном наречьи, и надо всем этим висел утробный рев огромных печенежских труб, сделанных в виде голов священных животных-предков печенежского племени — быков-огузов. Всадники помоложе, в нарядных поясах с серебряным набором подлетали почти под самые склоны киевской Горы, гарцуя на красавцах-аргамаках, подбрасывая и ловя копья. А к городу все тянулись новые и новые орды, над которыми колыхались знамена из звериных шкур.

В город сбежался народ со всей округи, а на дворе была весна — самое голодное время, когда осенний урожай уже съеден, а озимый — не сжат. В городе замаячил призрак голода.

По Льву Диакону, Святослав созвал в поход на греков " все молодое поколение россов". Такие походы, где основную силу составляет вся масса свободных неженатых людей, в Новгороде будут зваться позднее повольем. Именно повольники освоят земли до Урала, проникнут в Сибирь, и еще до Куликова поля и Вожи нанесут поражение Золотой Орде. Но городу, из которого ушли все молодые крепкие парни и большая часть прирожденных бойцов княжьей дружины, было оттого не легче.

Воевода Претич собрал ополчение северы, привел к Днепру, но никак не мог решиться переправиться через реку. Ни осажденные, ни черниговская подмога не могли связаться друг с другом. А в городе между тем становилось нечего есть. Вече всерьез обсуждало сдачу города печенегам. Это, кстати, любопытная деталь. Мы уже припоминали, что в летописи дважды говориться об осаде печенегами русских городов, и оба раза осажденные всерьез помышляли открыть печенегам ворота. О позднейших осадах русских городов половцами, тем более — ордынцами, ничего подобного не говориться. Или не рассматривали русы печенегов, как таких уж страшных врагов? Но ведь знали, не могли не знать, что печенеги способны на многое — вспомним Феофилакта Болгарского, вспомним вырезанные становья орды Арпада. А плен, в особенности — плен у степняков, русы рассматривали как величайший позор, и готовы были на самоубийство, чтоб избежать его. Загадка!

В конце концов стали искать кого-нибудь, чтобы сообщить людям " той стороны Днепра" — киевляне больше не могут терпеть. Вызвался один " отрок" — не то подросток, не то младший дружинник: " Я проберусь". Ему ответили: " Иди". Парень вышел из города — очевидно, ночью — и, с уздечкой в руках, расспрашивая встречных печенегов — " Не видали ли моего коня" — добрался до реки, скинул одежду, кинулся в воду и поплыл. Лучники печенегов не смогли его подстрелить, а с другого берега, привлеченная шумом погони уже приближалась ладья.

Что здесь можно сказать? Во-первых, отрок здесь все же младший дружинник. Он знает печенежскую речь, у него есть печенежская узда (она отличалась от русской сплошными удилами), он может стремительно раздеться и плыть, ныряя, уходя от выстрелов печенегов — великолепных лучников. Трудно предположить такие качества в подростке. Раздеться, кстати, было необходимо, и не только оттого, что одежда могла помешать плыть. Пробраться через печенежские становья отрок мог только в печенежской одежде, а вот с того берега человека в наряде степняка могли, долго не разбирая, поприветствовать стрелой или копьем. Ополчение ведь, посоха лапотная. А напуганный и вооруженный штатский — очень опасное существо, спросите любого военного.

Но вот что самое интересное — печенеги приняли его за своего! И при том он вряд ли прятал лицо и шарахался от костров. Такое поведение — лучший способ привлечь к себе нездоровое внимание часовых или просто коротающих время у тех же костров воинов. Что же получается? А получается, что печенеги не так уж походили на привычный нам облик степняка с плоским носом, узкими глазенками, торчащими скулами и чахлыми волосками на верхней губе и подбородке. Автор Х века, Абу Дулеф, описывает печенегов, как людей " длиннобородых и усатых". В устах, скажем, китайца, такое описание стоило бы немногого, но пишет-то араб, представитель народа, растительностью на лице не обиженного! Печенеги, значит, обладали внешностью если и не нордической, то вполне европеоидной; во всяком случае, киевлянин Х века, пращур украинцев, среди них мог сойти за своего. Да и немец Бруно-Бонифаций, что полвека спустя отправится в печенежские степи проповедовать христианство, не нашел их внешность достойной особого описания, что непременно бы произошло, походи печенеги на монголов или калмыков. Очевидно, печенеги были европеоидным, сармато-аланским по происхождению, лишь недавно перешедшим на тюркский язык, племенем. Стоит в этой связи сказать несколько слов про самих печенегов.

Печенеги делились на восемь племен-фем. В каждом племени состояло пять родов. Имена родов не сохранились, а племена перечисляет в своей книге Рожденный в Пурпуре. Ученые восстановили их тюркское звучание и смысл следующим образом: Явды Эрдим — прославленные подвигами. Куэрчи Чур — синий (небесный, священный) вождь. Кабукшин Йула — предводитель цвета древесной коры. Суру Кулпей — Серые Кулпеи. Кара Бей — Черные Князья. Боро Толмат — Темно Говорящие. Язы Копон — Вожак Язы. И, наконец, Була Чопон — Оленьи Пастухи. Каждым родом и каждым племенем правил особый вождь — архонт, по выражению Константина. Русская летопись называет старейшин печенегов " лучшими мужами в родах". Из знати выбирали десятников и сотников, но многое решала и сходка -вооруженное собрание всех свободных мужчин племени. Власть вождей передавалась внутри одного семейства, но только к двоюродным братьям. Явды Эрдим, Куерчи Чур и Кабукшин Йула звались " кангары", и считались более мужественными и благородными, чем все прочие. Полагают, что это имя печенеги получили на своей среднеазиатской родине. Китайские авторы упоминают там " страну Канг Юй", прославленную " небесными конями с кровавым потом". Из этого последнего можно понять только то, что кони у печенегов были хороши, и производили на китайцев то же впечатление, что мадьярские кони на европейцев. Они-то, видимо, и обеспечивали набегам хозяев ту самую быстроту " удара молнии". По данным раскопок, кони печенегов столь же мало походили на въевшийся в наше сознание образ " степной лошадки", приземистой и толстомордой, как и их хозяева — на типовых плосколицых " степняков" наших исторических романов и фильмов. Это были пращуры туркменских аргамаков, ахалтекинцев. Само слово печенеги толкуют, как " дети Бече". Азиатские народы еще в исторически очень недавние времена, в XIV веке, получали названия по именам вождей — ногайцы, узбеки. Вытесненные со своей родины тюрками-огузами, которых объединял с ними язык и культ предка-быка, Огуз-хана, " сыны Бече" покинули Канг Юй и двинулись на запад. Дальше было то, что мы уже знаем — резня в становьях мадьяр, первая встреча с русами, победоносный поход Игоря. Печенеги ходили в походы на Византию с Симеоном Великим, и это могло быть еще одной причиной для Святослава не брать их на болгар. Союзниками Симеона, скорее всего, было племя Язы Копон, граничившее с болгарами, и Кабукшин Йула, граничившие с венграми. С Русью граничили на правом берегу Днепра Кара Беи и Явды Эрдим.

Одежда печенегов, как можно судить по словам Константина, представляла что-то вроде халатов. Они, как уже сказано, были длиннобороды и усаты, а волосы, как и все тюрки, заплетали в косу. Основными промыслами их были война, охота и скотоводство — разводили они овец и коней. Ремесел у них не было, кибитки, упряжь, посуду каждый сам мастерил и чинил, или добывал в набегах на соседей. Серебряные и золотые сосуды из разграбленных дворцов и церквей Болгарии и Византии соседствовали в становьях с уродливым горшком печенежской работы — ручной лепки, необожженным, из глины, смешанной с коровьим пометом.

Эпос родственных печенегам огузов, сохранившийся у их потомков в Азербайджане, воспевает чудеса и мудрость великого шамана и певца " Отца Нашего Коркута". Но вождь с таким именем — Куркуте — был у печенегов в исторические времена, и многие отождествляют его с Курей, князем печенежским нашей летописи. Правда, Константин упоминает Куркуте, как деятеля прошлого, времен прихода " детей Бече" из страны Канг Юй в южнорусские степи, а в летописи Куря пережил Святослава. Это противоречие снимается как раз эпосом огузов. Там Куркуте-Коркут — вещий старец, " Отец" племени и его верховный духовный авторитет, советник ханов и провидец, вечный глубокий старец, которого никто не помнит молодым, у Константина — обычный военный вождь. Можно предположить, что перед нами один и тот же человек в разные этапы своей жизни. В молодости — военный вождь, затем — шаман, наконец, верховный шаман и высший авторитет для разрозненных печенежских племен, " Отец" печенегов. То, что говорит наша летопись о Куре, согласуется с этим образом… но об этом в свое время.

Итак, благополучно миновав вражеский лагерь, избежав смерти от стрел кочевников и в холодных водах весеннего Днепра, отрок сообщил людям Претича: " Если не подойдете завтра к городу, сдадутся люди печенегам". Воевода обратился к своим ратникам: " Пойдем завтра в ладьях, и, захватив княгиню и княжичей, умчим на этот берег. Если же не сделаем так, погубит нас Святослав". Хорошо предложение; хороша и аргументация. Общинный воевода Северского Левобережья, очевидно, хорошо представлял возможности и боевой дух ополчения. Вопреки иным сегодняшним певцам общины и ее лапотных воителей, защищавших-де землю Русскую почти без отрыва от производства хлеба и иных сельхозкультур, Претич вовсе не думает, что в силах его воинства разгромить или хотя бы отогнать кочевников. Все, что можно сделать — взять на внезапность, на испуг, и быстро вывести из Киева мать и детей великого князя. О судьбе стольного Киева, матери городов Русских, никто и не вспоминает. Основной довод — страх перед князем. " Бояху бо ся зело его, зане был муж свирепый" — приводит Татищев строки недошедшей до нас летописи.

Вот оно, ополчение — в полный рост.

Страх перед грозным князем пересилил страх перед огромной ордой на другом берегу. В глухой предрассветный час ополченцы Претича в ладьях скопом двинулись на другой берег, трубя в рога и трубы, крича, и вообще производя побольше шума. В ответ поднялся шум и в городе, Татищев даже сообщает, что киевляне сделали вылазку, и " начали жестоко биться с печенеги". В сонных головах не ожидавших ничего подобного степняков молнией ударило:

— Святослав!!!

В один миг " бесчисленное множество" степных дикарей словно слизнул языком их предок Огуз-хан. Только шаяли непрогоревшие костры и темнели в утреннем тумане неопрятными грудами опрокинутые и затоптанные в паническом бегстве шатры-вежи. Конечно, печенегам не пришло в голову, что князь никак не мог подойти с другой стороны Днепра, что не мог он и появиться у днепровских круч из дальней Болгарии столь стремительно. Во-первых, все произошло слишком внезапно, чтобы рассуждать, а страх перед Святославом был слишком силен. Печенеги ничуть не хуже Претича сознавали разницу между ополчением с топорами и рогатинами и княжеской дружиной — особенно той, которую ведет Святослав. Полки Претича они равнодушно созерцали все это время; одна весть, одна мысль о появлении дружин Святослава обратила орду в безоглядное, повальное бегство. Во-вторых, печенеги наверняка испытывали перед Святославом тот почти религиозный трепет, который вызывают сильные и жестокие полководцы цивилизованных народов у дикарей. Вспомним поклонение азиатов Искандеру Зуль-Карнайну, Александру Македонскому, вспомним репутацию Ермолова у народов Кавказа, и некоторых британских полководцев времен империи у арабов (стоит вспомнить " Бездонный колодец" Честертона, с его " арабской легендой" — лордом Гастингсом). Можно вспомнить и нашего Ермака, которого аборигены Сибири почитали богом и сделали его могилу местом почитания. Святослав был силен и беспощаден, Святослав в один год уничтожил казавшуюся кочевникам вечной Хазарию — этого было достаточно, чтобы печенеги смотрели на него, как на бога. А в отношении бога всякого рода умствования о том, что он " не мог" или " мог", в высшей степени неуместны. Греша против своего земного божества, осаждая его родной город, кочевники, сознательно или нет, ждали кары -внезапной и страшной, как удар молнии. Они ждали этого громового рева труб в предрассветье, потому и отреагировали на него мгновенно.

Только вождь печенегов, в силу своего положения обязанный быть самым храбрым в племени, рискнул вернуться и посмотреть, что же на самом деле происходит. В " бесчисленной" орде не нашлось ни одного человека, рискнувшего к нему присоединиться. Что ж, и это тоже долг вождя — отвечать за племя перед богами. И если земной бог гневается на сынов Бече, то кто лучше вождя объяснит ему, зачем они пришли сюда, кто лучше сможет вымолить у свирепого Белого Бога с Севера прощение для племени? Если же не сумеет… что ж, он — вождь, ему отвечать.

Это тоже привилегия вождей, князей, конунгов — ложиться очистительной жертвой за народ на алтарь гневного божества.

Может, Он насытится одной жертвой. Может, Он не будет наказывать племя.

Подъехав ближе, вождь печенегов увидел наверняка ничего не прояснившее ему зрелище эвакуации Ольги с двором и внуками.

Его заметили. Претич, наверняка махнув отрицательно рукой какому-нибудь чересчур ретивому ополченцу, ухватившемуся за лук, выехал навстречу нарядному одинокому степняку на красавце-скакуне в пышной сбруе.

Еще не подъехав вплотную, печенег окликнул…

Вот еще недомолвка — на каком языке они говорили? Претич мог знать язык кочевников. Но, учитывая обстоятельства, скорее уж печенег обратился к нему, коверкая, наверно, безбожно русские слова: " кто се приде? " Кстати, и по стилю диалога можно догадаться, что на родном языке говорил, строя сравнительно длинные предложения, Претич. Печенег же изъяснялся рублеными фразами.

Претич ответил: " Люди с той стороны". Ответ, что называется, дипломатичный — ничего нового печенег узнать из него не мог. Он и сам видел, что перед ним — люди, и что они только что переправились из-за реки Варух, как сыновья Бече звали Днепр.

Я так и чувствую через десять с лишним веков молчание, повисшее вслед за этими словами. Слишком важным был для дикаря следующий вопрос, слишком страшным мог быть ответ, чтоб его было легко задать.

Наконец, вождь решился: " А ты князь ли? ".

Претич ответил: " Я дружинник его, пришел в сторожах, а за мной — главное войско и князь, бесчисленное множество". Летописец замечает: " Так сказал он, чтобы напугать печенегов". " В сторожах" — говоря нынешним языком, в разведотряде. Так что пред нами диалог командира русских разведчиков с вражеским главкомом.

Печенег едва ли слышал его, буквально раздавленный свалившимся на него после первых слов воеводы облегчением.

Не Он! Пусть Его человек, но — человек, не Он!

Вряд ли привыкший перед своими воинами быть непроницаемым вождь удержал мальчишечью ухмылку облегчения. А может, и удержал, только вспыхнули бешеной радостью темные рысьи глаза.

" Будь мне друг", сказал степняк Претичу.

" Так и сделаем", отвечал ему воевода.

Они ударили об руки. В те времена это был не такой дешевый, напрочь обесцененный дежурной вежливостью, хуже — корректностью, жест, как в наши дни. Что далекий Х век — еще лет сто назад далеко не всякому в обществе подавали руку. Еще раньше всякое важное дело между людьми закрепляли рукобитьем. С момента, когда сват ударял об руку с отцом невесты, брак считался делом бесповоротно решенным. А Новгородская судная грамота 1471 года требует закреплять рукобитьем крестное целование, самую, в общем-то, священную для христиан присягу. Уж не отсюда ли пошла потом русская поговорка: " По рукам, и за бога"? Не был этот обряд чужд и восточным народам арийского происхождения, к которым, как уже говорилось, принадлежали печенеги. " Поданная правая рука — самый верный залог дружбы у персов", писали древние путешественники, " Ведь после того, как подана правая рука, не позволено у них ни обманывать, ни сомневаться".

Чем это было для Претича? Просто дипломатическим ходом? Два раза печенеги осаждали русские города, согласно летописи, и два раза вече всерьез толковало о сдаче. И оба раза печенегов обманывали, проводили, словно медведя на вершках и корешках, словно и впрямь бледнолицый хитрец — простодушного сына прерий. За другими степняками история не сохранила такой репутации простаков, наоборот. Так что ж — и это просто обман? Надул хитрый Претич дикаря? Мне кажется, нет. Мне кажется, что рус, воин и воевода прекрасно понял степняка, понял, что и зачем его привело. Человек, в одиночку идущий туда, откуда сбежало огромное полчище — храбрец. Человек, готовый ответить за свое племя перед богом — истинный вождь. Пусть он и дикарь из степного племени — он достоин уважения и дружбы руса.

Печенег подарил Претичу коня, стрелы и саблю. О том, что такое конь для воина-степняка, написано немало. Этот дар, собственно, был символом безграничного доверия вождя печенегов к новому другу. Ну не с двумя же саблями и не с заводным же конем он прорывался против подхваченного ураганом паники, обезумевшего от ужаса племени?! Конь кочевнику — друг, почти побратим. Больше — это половина собственного " я" степняка. Он живет верхом на коне. Как надо было стремиться к дружбе, кого видеть в новом друге, чтоб сделать такой подарок?

Претич оценил дар и ответил равноценным. Он подарил печенежскому вождю меч, броню и щит. Дар этот был, конечно, очень ценен и в чисто материальном плане — вспомните, читатель, как оценивали кольчуги и мечи славян и русов арабы, великолепный оружейники. Как ромеи собирали русские клинки, как Рено де Монтабан стал неуязвим для оружия врагов благодаря " кольчуге из Руси". Но, конечно, смысл дара был в ином. Меч, наследие отца — вспомните: " Я не оставляю тебе иного наследства, кроме этого меча" — неразлучный спутник воина-руса. Этот дар стоил печенежского скакуна. Это показывает, насколько серьезно отнесся воевода к дружбе с кочевым вождем. Более того, он не расстался с дарами друга до смерти — его так и положили в могилу. С конем в печенежской сбруе, с печенежской саблей, с печенежскими луком и стрелами. Его курган носил имя Черной могилы — предание связало его с именем защитника своего края от хазарской чумы, князя Черного. Но, после раскопок, в нем обнаружили останки руса Х века с доспехами и конем, в сопровождении жены и мальчика-подростка (сына? Оруженосца?), нашли в кургане монету Никифора Фоки и печенежское оружие. Тогда и вспомнили знатного руса, жившего в одно время с Фокой и поменявшегося оружием с печенегом.

Жаль, не найдено печенежской могилы, с русской кольчугой и шлемом, с мечом, меченым именем Людоты или Славимира. Хотя, как знать — судьба степняка переменчива. Может, и не было у храброго вождя никакой могилы, и тризну по нему правили коршуны с воронами, а плакала на ней пробегавшая тучка…

Но я верю, что Боги степи не оставили храбреца. Уже после гибели нашего героя от рук печенегов, к его старшему сыну пришел и поклялся служить ему печенежский князь Илдея. Что-то уж очень знакомое в этой преданности и беззаветной отваге. Уж не Илдея ли выехал тогда к Претичу?

Надо думать, подарил воевода печенегу и коня — не пешком же он нагонял свое племя? Его и на коне было теперь отыскать непросто, а пеший степняк в чужой, а после набега — просто враждебной — стране почти готовый покойник. Просто русский конь, пусть и неплохой, пусть и дружинный, на фоне скакуна вождя печенегов поблек и в летопись не попал.

Как видите, тактика киевских князей себя вполне оправдывала. Правда, при этом князь должен внушать уважение даже диким разбойным соседям. Вот младший сын нашего героя печенегам такого уважения не внушал. Вспомнить только, как у брода на Трубеже — в 50 километрах от Киева! в одном дне пешего пути! — печенежский вождь кричал ему: " выпусти мужа, а я своего, да пусть борются. Твой одолеет — дам три года мира, мой одолеет — будем вас три года разорять! ". Этот степняк по наглости побивает, пожалуй, даже Басаева — тот все-таки хамил в лицо " всего лишь" премьеру, а не правителю русской державы. А тот предложение степняка принял. И во всем-то его войске не нашлось никого пригоднее ремесленника-кожемяки. Спасибо ему, защитил Русь. А ну как не одолел бы? Очень показательны эти сказания о двух отроках — том, что с уздечкой, и кожемяке. Видно, как изменилось отношение печенегов к Руси, к ее правителю, после крещения. Собственно, к нему проявляли гораздо меньшее почтение, чем к рядовому язычнику, " пришедшему в сторожах".

Но мы отвлеклись. До крещения, до дикаря, смеющегося в лицо сыну того, чье имя обращало в бегство орды его предков — еще не одно десятилетие. Пока же — подведем черту под повествованием о том, как сметка русов и бесстрашная честность печенега положили конец интриге Никифора Фоки.