Присяга

Перед уходом из Спадщанского леса путивляне похоронили трех бойцов — Ильина, Челядина и Воробьева. Недолго они воевали, но мы никогда не забудем этих первых павших в бою партизан, молодых смелых ребят. Место для их могилы выбрали недалеко от землянок, в глухой чаще, чтобы немцы не нашли могилы и не осквернили её. Земля уже промёрзла, рыли с трудом, торопились. За ночь надо было выйти из леса и скрытно проскочить между хуторами, в которых расположился после боя противник, намеревавшийся утром возобновить наступление.

Перед могилой собрались все семьдесят бойцов и командиров, с оружием, гранатными сумками, заплечными мешками. Тут же стояли две запряженные в подводы лошади — весь наш обоз.

Темно было очень, люди стояли молча, и вдруг раздался голос:

— Товарищи! Поклянёмся…

Кто говорит — не видно, только по голосу узнали — Руднев. [39]

Все придвинулись к могиле, сбились вокруг неё тесной кучкой.

Что было тогда у людей на душе, всё высказали они в клятве, которую произнесли, повторяя слова комиссара. Высказали всю накипевшую ненависть к немцам — за погибших товарищей, за то, что приходится уходить из родного района, за семьи, оставшиеся в сёлах, за горе и муки народа, за. всё, и за то, что может быть завтра прилетит с «Большой земли» самолёт и не найдёт нас в Спадщанском лесу.

Поклявшись жестоко отомстить врагу, отряд двинулся в поход.

Вдоль северной опушки леса по реке Клевень немцы расположили свои заставы, предполагая, что если мы попытаемся вырваться из окружения, то можем сделать это только здесь, чтобы, проскочив через речную низину, выйти сразу в леса урочищ Вишнёвые горы, Марица, Кочубейщина.

Мы же решили прорываться на восток, открытой местностью, между Новой Шарповкой и Кардашами на село Стрельники и оттуда уже повернуть на север, за Клевень. Отряд с обозом, на котором везли раненых, миномёт и пулемёты — трофеи последнего боя, благополучно прошёл полями в нескольких сотнях метров от хутора, где стояли немцы. Назавтра мы были уже за Клевенью.

Оккупанты, чтобы стянуть к Спадщанскому лесу три тысячи солдат и полицейских, оставили без войск несколько районов. К северу от Клевени путь оказался совершенно свободным. Имевшиеся кое-где небольшие полицейские группы разбегались при нашем появлении. Только в одном селе несколько не успевших удрать полицейских попытались оказать сопротивление. Они были убиты.

Вступая в сёла, бойцы с ожесточением рубили поставленные немцами виселицы. Руднев с Паниным собирали колхозников, проводили митинги, говорили народу, что мы скоро вернёмся, чтобы нас ждали, не выполняли немецких поставок, зарывали хлеб в землю.

Поход продолжался четыре дня, не считая днёвки в хуторе Окоп. За это время мы прошли маршем 160 километров, пересекли Путивльский, Шалыгинский, Эсманский районы и вышли в Севский район Орловской области. В декабре отряд остановился в селе Хвощевка, на опушке Хинельских лесов.

В голове колонны (справа) командир партизанского соединения С. А. Ковпак, комиссар С. В. Руднев, начальник штаба Г. Я. Базима. Докладывает начальник разведки

Этот лесной массив лежит к югу от Хутора Михайловского, за которым начинаются уже Брянские леса, и тянется широкой полосой с запада на восток от Новгорода-Северского [40] к Севску. Нам представилось выгодным обосноваться здесь: не отрывались от своего района, всегда имели возможность вернуться туда, и в то же время у нас был надёжный тыл — Брянские леса.

Хорошей базой для отряда мог служить лесокомбинат, расположенный в 35 квадрате лесного массива. С целью разведки туда было послано несколько бойцов во главе с Дедом Морозом. Вернувшись, Ильич сообщил, что в посёлке лесокомбината живёт какой-то странный народ. Большинство занимается сапожным делом, но видно, что люди все не здешние, пришлые, должно быть скрываются от немцев. Узнать от них ничего нельзя, относятся с подозрением, боятся, не подосланы ли полицией. Вблизи посёлка землянки, построенные недавно, пустые, говорят, что в этих землянках жили какие-то партизаны, но где они сейчас — никто не знает или не хочет говорить. В одном доме нашли человека, спрятавшегося в чулане. Хозяйка долго не хотела открывать этот чулан, а когда её убедили, что бояться нечего, крикнула человеку через дверь, что свои пришли. Человек сидел в чулане с пистолетом в руке. Поговорили с ним, оказался командиром какого-то партизанского отряда, собирался будто бы в лес уходить, но толком объяснить, где его отряд, не мог, разбрелись куда-то люди.

— Словом, треба побалакать с ними, як Микола Щорс балакал с хлопцами, — закончил свой рассказ Дед Мороз.

8 декабря мы заняли лесокомбинат. В посёлке были дома, вовсе покинутые жителями. Тут расположились штаб, хозчасть, санчасть, разведка и одна боевая группа. Остальные группы разместились в лесу, в пустовавших землянках.

Поговорили с людьми, жившими в посёлке, со всеми этими «сапожниками». Оказалось, как и думали, — частью военнослужащие, попавшие в окружение, пробиравшиеся откуда-то издалека и застрявшие здесь, частью партизаны, которым надоело сидеть в лесу, ничего не делая. Поставили перед всеми вопрос прямо: что же вы, дорогие товарищи сапожники, всю войну будете сапожничать? Люди откровенно сознались: а что делать, если нет даже патронов? То ли пробираться через фронт — так где он, фронт, неизвестно, говорят вот, что немцы будто бы уже в Москве, то ли в лес уходить к партизанам, а что толку в лесу сидеть, как вон они сидели тут в землянках, сами же потом в поселок пришли. Спрашивают: нет ли у вас, товарищи, [41] радио, не знаете ли, что на фронте происходит? Чувствовалось по всему, что страшно оторвался этот народ от жизни, а услышал бы он только голос с «Большой земли», сразу забросил бы сапожные колодки, взялся за своё настоящее дело.

Радио у нас не было, но мы с Рудневым нашли способ встряхнуть этих людей, напомнить им о долге. Приближался к концу третий месяц существования Путивльского отряда. Эту дату предполагалось ознаменовать принятием присяги. Сейчас это было как нельзя более кстати. Надо только сделать всё, решили мы, чтобы наша клятва Родине была произнесена в торжественной обстановке, по-армейски и на виду всех людей, собравшихся в посёлке лесокомбината.

11 декабря я отдал приказ о приведении к присяге бойцов и командиров отряда.

Боевые группы выстроились возле штаба. После команды «Смирно, под знамя!» знаменосцы пронесли перед фронтом боевых групп только что сшитое отрядное знамя и остановились с ним у стола, на котором лежал текст присяги. Он был составлен нами самими.

Я обратился к бойцам и командирам с короткой речью. Подвёл итоги трёхмесячной борьбы и сказал, что когда мы уходили из Путивля, каждый из нас в душе поклялся бороться, не считаясь ни с чем, до полной победы, что недавно мы повторили эту клятву над могилой своих товарищей, павших смертью храбрых, а сегодня поклянёмся ещё раз здесь, в Хинельском лесу; дадим святую воинскую клятву «Большой земле», товарищу Сталину, по призыву которого мы поднялись на борьбу с врагом. И я первый прочёл текст присяги: «…Как партизан, клянусь перед всем советским народом, перед партией и правительством, что буду бороться за освобождение моей Родины от ига фашизма до полного уничтожения его».

Выступил с речью и Руднев, потом все в порядке старшинства читали присягу, подписывались на обороте, я каждого поздравлял. Всё это, как и следовало ожидать, произвело большое впечатление не только на принимавших присягу, но и на всех окружавших нас людей.

В тот же день я прошёл по посёлку, заглянул в один, другой дом, спрашиваю: «Ну, как дела? Не возьмётесь ли шить сапоги для нашего отряда?» — «Нет, говорят, довольно, посапожничали, хватит, надо воевать». [42]

* * *

Регулярных немецких войск в районе Хинельских лесов не было. В сёлах имелись только небольшие группы полиции. После занятия лесокомбината отряд приступил к их уничтожению. За несколько дней были очищены от полиции все окрестные сёла. Во время этой операции партизаны захватили на немецких базах много оружия, боеприпасов, лошадей, обмундирования, и продовольствия, часть которого была роздана населению, а часть оставлена для нужд отряда. На паровой мельнице лесокомбината начался помол зерна, в пекарне круглосуточная выпечка хлеба и заготовка сухарей. Мы и здесь почувствовали себя уже хозяевами.

Одного только недоставало: не знаем, что происходит на «Большой земле». И вот приходит в штаб какой-то человек и сообщает под секретом, что у него есть радиоприёмник, что он ежедневно слушает Москву — в Москве всё в порядке, наступление немцев как будто приостановлено. Кто он такой? Учитель, живёт тут под лесом. Где у него радиоприёмник, я не стал расспрашивать. Не до того. Шутка ли сказать — Москву слушает! Да он бы и не сказал, вероятно конспирировал. Он обещал регулярно передавать нам сводки Совинформбюро.

Я сразу отнёсся к нему с доверием, понял, что свой. Так оно и оказалось. Это был один из подпольщиков, оставленных здесь местной партийной организацией.

Условились, что я буду посылать в указанное им место к определённому часу кого-нибудь из партизан и чтобы посланный имел на чём записать сводку, которую ему продиктуют там.

В тот же день боец, посланный в лес к этому учителю, принёс записанную на морозе, карандашом, не очень разборчиво, сводку Совинформбюро. Это было событие, которое и сейчас кажется вехой, отмечающей один из крупных поворотов на нашем пути.

Руднев начал читать сводку вслух, но все деды — я, Базима, Алексей Ильич — надели очки. Ладно, пусть он прочтёт, а потом мы сами будем читать. Каждому хотелось увидеть эти дорогие слова из Москвы собственными глазами. Я побоялся, что бумажку так захватают, что буквы совсем сотрутся, ничего не разберёшь, и велел переписать сводку. Переписывать стали все, кто только ни прибегал [43] в штаб, услышав, что там читают сводку Совинформбюро. Дождался наш народ весточки из Москвы!

В дальнейшем был установлен порядок: приносят из лесу сводку, сейчас же все, у кого хороший почерк, переписывают её и — в народ, в партизанские землянки, в окрестные сёла.

13 декабря боец, посланный в лес за сводкой, принёс сообщение Совинформбюро о разгроме немцев под Москвой. Вот это был праздник! Все бойцы и командиры тотчас засели за переписывание. В домах посёлка, в лесу, в землянках — все писали, карандашом, чернилами, у кого что было и на чём было — на листках из тетрадей, блокнотов, на страницах, вырванных из книг, на обрывках старых газет. Панин собирал и отправлял в сёла агитаторов.

Как раз в это время у нас окончательно оформилась и парторганизация отряда. Панин был выбран секретарём партбюро. По профессии он каменщик, его воспитала партия, когда в годы сталинских пятилеток он работал на стройках. Очень скромный человек. Ему всегда казалось, что он должен делать больше, чем он делает, и если я или Руднев заговаривали о том, кому бы поручить то или иное дело, всё равно какое — боевое, политическое или хозяйственное, — Панин убеждал, что это дело надо обязательно поручить ему, и мотивировка у него обычно такая была:

— Я свободнее всех.

На этом основании он даже выговорил себе право в качестве общественной «нагрузки» варить суп для товарищей, с которыми он жил вместе при штабе. Так как суп он варил отлично, против этого не стали возражать.