Глава Девять

Стерлингу понадобилось больше часа, чтобы вернуться к дому Оуэна — тот не говорил ему спешить, поэтому он и не торопился, к тому же Стерлинг знал, что Оуэн хотел бы, чтобы он хорошо выглядел, поэтому тщательно подбирал одежду. Самые новые джинсы, такие узкие, что сидеть в них было неудобно. Черные кожаные модельные туфли — такие легко надевать и снимать. Черная же рубашка из шелковистой ткани, похожей на атлас — хотя он был уверен, что это синтетика, — две верхние пуговицы расстегнуты.

Оуэн открыл дверь, когда Стерлинг поднимался по ступенькам, и улыбнулся.

— Наконец-то.

— Я же не опоздал? — Стерлинга охватило легкое беспокойство, хотя Оуэн и не говорил, к которому часу ему прийти, к тому же, пусть он и не спешил, но совершенно точно не тратил времени попусту.

— Нет, но я уже начал думать, что что-то заставило тебя задержаться. — Оуэн вышел на крыльцо, все еще заваленное мебелью, закрыл и запер входную дверь. Положив ладонь на затылок Стерлинга, он крепко сжал его, заставив того вздрогнуть. — Садись в машину.

— Да, Оуэн.

Оуэн задумчиво посмотрел на него.

— Знаешь, я собирался заменить это на «Да, сэр», когда ты слегка попривыкнешь, но теперь не уверен, что сделаю это. Мне слишком нравится, как ты произносишь мое имя.

— Мне тоже нравится, — заверил его Стерлинг. Он уже привык к этому, хотя Алекс выглядел удивленным, когда он рассказал ему об этом.

Клуб находился недалеко — минутах в двадцати езды. Оуэн явно был не склонен к разговорам, и Стерлинг молчал. Он хотел хорошо провести время, а это возможно, только если у Оуэна хорошее настроение, а это бывает, только когда все идет так, как нравится Оуэну. Стерлинг уже научился любить то, что тому нравится, потому что только так можно было заслужить множество таких приятностей, как порка, оргазмы и, что лучше всего, одобрение Оуэна.

Парковку за клубом заливал свет, но тут все равно было жутковато; сам клуб располагался за рядом других зданий и по сути снаружи больше походил на заводское помещение. Стерлинг вспомнил свой первый вечер здесь и то, как он был уверен, что они с Алексом ошиблись адресом.

Теперь, спустя всего десяток посещений, это место казалось ему почти родным, к тому же Стерлингу доставляло удовольствие ходить сюда с Оуэном, который был известен своей разборчивостью и тем, что ему сложно угодить. Стерлинг был иного мнения, но если то, что он саб, который может заставить Оуэна улыбаться, имеет здесь значение, он готов был согласиться с чем угодно.

Первым знакомым лицом, увиденным им в клубе, был Алекс, который, опустив глаза, нес стакан с выпивкой какому-то парню — наверное, своему новому Дому. Стерлинг смотрел, как Алекс садится на колени, протягивая стакан высокому, крепкому мужчине с аккуратно подстриженными усиками, а потом, не вставая с колен, в ожидании устраивается у его ног.

— Стерлинг, — сказал Оуэн, в голосе его прозвучал упрек. — Не пялься по сторонам и смотри на меня, пожалуйста.

Это был нелегкий урок — необходимость каждую секунду, проведенную в клубе, помнить, кто он и что он. Может, ему Оуэн и говорил не пялиться, но множество других людей следили за Стерлингом, ожидая, что саб Оуэна совершит ошибку, оступится. Все, что он делал и говорил, отражалось на Оуэне, и Стерлинг хотел, чтобы все было идеально, ради Оуэна и ради себя. Он не желал быть сабом второго сорта, или что еще хуже — все испортить. Это единственное, чему он научился у отца — урок, который он усвоил.

Опустив голову, Стерлинг пошел за Оуэном к барной стойке, где тот заказал себе выпить. Оуэн поблагодарил Сола, бармена, протянул Стерлингу свой стакан и направился к пустому столику недалеко от бара. Следуя за Оуэном, Стерлинг не мог сдержаться и все-таки незаметно поглядывал по сторонам, но когда Оуэн сел, он опустился на колени, ни на кого не обращая внимания.

Сидя на коленях у ног Оуэна в первый раз, он ужасно смущался. Станут ли все смотреть на него? Что они подумают? Но теперь он знал, что полы здесь безупречно чистые, а многим хватает ума не глазеть на него, и единственное, о чем они думают, смотря на него, это как хорошо он выглядит. В этом его заверил Оуэн, когда они возвращались домой, прошептав на ухо:

— Все тобой восхищались. Видели, какой ты красивый, и жалели, что ты принадлежишь не им.

Сейчас, наблюдая за капельками, выступившими на стекле стакана Оуэна, Стерлинг почему-то вспомнил об этом.

Вскоре к столу Оуэна подошла женщина — ее звали Элиза, больше Стерлинг ничего про нее не знал. Скуластое худое лицо, обесцвеченные волосы, чересчур внимательный взгляд. Оуэн расцеловал ее в обе щеки, и они начали о чем-то разговаривать, их голоса были слишком тихими, а музыка — громкой, так что Стерлинг не мог ничего разобрать. Он не то чтобы отключился — Оуэну могло что-нибудь понадобиться, и он должен быть готов, — но ощущение было очень похоже на погружение в транс. Когда он опускался на колени — тело словно само принимало правильную позу, — с ним такое нередко бывало, и только прикосновение Оуэна приводило его в себя.

Пальцы Оуэна погладили его по лицу, заставляя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— Красивый, — прокомментировала Элиза, в голосе ее звучал легкий акцент — наверное, французский. Стерлинг не мог сказать наверняка. Он никогда не был заграницей. Отец как-то заявил, что и Штаты для него достаточно хороши. — Хотя не совсем твой тип.

— Мой, — ответил Оуэн, потрепав Стерлинга по щеке. — И что касается моего типа… кое-кто, чье мнение я очень ценю, говорит, что он то, что мне нужно.

— И кто же это? — спросила она.

Стерлинг рискнул мельком взглянуть на нее и решил, что на самом деле она не злится, хоть и пытается хмуриться. Ее глаза явно весело поблескивают.

— Майкл.

— А! Ну да, уж кому знать, как не ему. — Элиза кивнула, и Стерлинг почувствовал, как губы словно сами по себе недовольно надуваются.

Он слишком часто слышал про Майкла и чертовски ревновал. Он знал, что отношения с Майклом у Оуэна были самыми серьезными и продолжительными, что они расстались по обоюдному согласию, и что Майкл переехал в Новую Зеландию или, может, Австралию — куда-то очень далеко, и только это примиряло Стерлинга с существованием этого Майкла.

— И все же… тебе всегда нравились сабы попроще, — протянула Элиза. — А этот совсем не кажется мне простым. Новичок, ведь так?

— Да, — сказал Оуэн. — Девственник.

Было трудно держать себя в руках, когда Оуэн выдавал такую интимную информацию, потому что формально Стерлинг не был девственником ни в одном из смыслов этого слова. И все же он продолжал смотреть в пол и прислушиваться к разговору — пусть он и не может принять в нем участие, но следить за ходом никто не запрещает.

— Может, выведешь его на сцену, чтобы все могли оценить его по достоинству? — спросила Элиза, и Стерлинг тут же взволнованно поднял голову, умоляюще посмотрев на Оуэна.

— Нет, — уверенно отрезал Оуэн. — Еще слишком рано.

— Я могу, — не менее уверенно возразил Стерлинг, хотя он и не имел права говорить без разрешения.

— Ты только что доказал, что не готов, — холодно произнес Оуэн, и в его взгляде вспыхнуло раздражение. Этот огонек подсказал Стерлингу, что он только что потерял те немногие привилегии, которыми наградил его Оуэн, наверное, просто для того чтобы было что забирать, когда Стерлинг не слушался.

— Или что заслуживает наказания, — заметила Элиза. Стерлинг не знал, чувствовать ему себя благодарным или возмущаться из-за явного удовольствия, которое вызывала у нее мысль о том, что его накажут прилюдно. — Я бы очень хотела посмотреть, как ты учишь своего мальчика хорошим манерам.

— Не сегодня, Элиза, — сказал Оуэн с твердостью, которая была так хорошо знакома Стерлингу.

Он вздохнул чуть тяжелее, чем следовало, и Оуэн рассерженно поглядел на него — ну ладно, наверное, не стоило выражать свое раздражение так явно.

— Иди, — сказал ему Оуэн.

У Стерлинга сжалось сердце.

— Что? Эмм, то есть… простите?

— Иди, — повторил Оуэн, махнув рукой в сторону танцпола, где сейчас был Алекс, за которым с явным удовольствием наблюдал его Дом. — Иди поговори с другом, поздоровайся со знакомыми. Просто уйди. — Прежде чем Стерлинг поднялся, Оуэн сжал его плечо, ненадолго, но довольно сильно, предупреждая и одновременно обещая будущее наказание. — Возвращайся, когда сможешь нормально себя вести.

Хотя ему и хотелось возразить, заявить, что он уже готов, Стерлинг знал, что лучше подчиниться и вернуться позже, чем спорить, поэтому лишь кивнул, сказав:

— Да, Оуэн, — и поднялся на ноги.

Уже уходя, расстроенный не из-за того, что его несправедливо прогнали — он знал, что облажался, — а потому что Оуэн очевидно считал, что он так и не сдвинулся с мертвой точки, Стерлинг услышал, как Элиза протянула:

— Оуэн? Ты всегда был так консервативен, monpetit [4]; что с тобой случилось?

Стерлинг не знал, можно ли ему танцевать с Алексом или говорить с ним без разрешения его Дома — боже, как его там зовут? Кирк, точно, — поэтому просто стоял у края танцпола, пока Алекс не перехватил его взгляд и не прошептал беззвучно «привет». К этому тоже было трудно привыкнуть — разному уровню контроля со стороны Домов у всех членов клуба. От некоторых Стерлинга бросало в дрожь, потому что они обращались со своими сабами как с грязью под ногами; другие были, наоборот, слишком снисходительны. Для него они как крошка медвежонок со Златовлаской, Оуэн был абсолютно прав.

Когда песня закончилась, Алекс направился к столу Кирка и сел на колени у его ног. Стерлинг в ожидании замер, и мгновение спустя Кирк кивнул, Алекс снова встал, улыбнулся и подошел к нему.

— Привет, как дела? — спросил он.

Стерлинг пожал плечами.

— Нормально.

— Звучит убедительно. Хочешь воды?

Он покачал головой.

— Оуэн не разрешал. Он отослал меня, чтобы я поговорил с тобой — я действовал ему на нервы. — Ладно, может, он и преувеличил, но не слишком.

Алекс обеспокоенно посмотрел на него.

— Что ты натворил?

— Возразил ему. — Стерлинг не собирался углубляться в детали, но Алекс ждал, поэтому он вздохнул и добавил: — Я сказал, что готов к сцене на публике. Он не согласился.

— Ну, он за тобой следит и вовсе не кажется таким уж рассерженным. Скорее он выглядит так, словно думает, что ты самое прекрасное, что он когда-либо видел.

Каким-то образом Стерлингу удалось удержаться и не повернуться, чтобы посмотреть на Оуэна, хотя ему бы очень хотелось увидеть это выражение на его лице. Особенно сейчас, когда он не мог думать ни о чем, кроме осуждения в его голосе.

— А как у тебя дела?

— Отлично, — сказал Алекс и энергично закивал. — Я очень нравлюсь Кирку. Он говорит, что я лучший из всех, с кем он играл.

Стерлинг постарался не показать своих сомнений, потому что Алексу совсем ни к чему это видеть. Он не смог бы объяснить, почему сомневается, но все-таки сомневался. Кирк не делал ничего плохого, а Алекс выглядел счастливым, так что…

— Здорово. Рад, что мы оба нашли себе кого-то. — Стерлинг огляделся. — Помнишь тот вечер, когда ты привел меня сюда? Все это походило на бред. То есть я хотел этого, боже, очень хотел, но, казалось, мне здесь не место.

— Но теперь все по-другому, да?

— Да, Оуэн… — Стерлинг замолк на полуслове. — Эмм, Кирк смотрит сюда. Наверное, хочет, чтобы ты… — Кирк поманил Алекса рукой, и тот с виноватой гримасой отошел от Стерлинга и направился обратно к столику. Кирк перехватил взгляд Стерлинга и, едва заметно улыбнувшись, позвал и его.

Оуэн не приказывал ему говорить только с Алексом, а обычно он был очень конкретен. В любом случае, он саб в БДСМ-клубе — ведь вряд ли у него возникнут проблемы из-за разговора с другим Домом, если тот сам этого хотел? К тому же Кирк не стал бы подзывать его, если бы это было против правил, ведь так? Размышляя о том, сколькому ему надо еще научиться, Стерлинг послушно подошел к столу Кирка. Алекс уже опустился около него на колени, и было странно стоять, когда Алекс сидел.

— Здрасьте, — сказал он. — Я Стерлинг. Не знаю… простите, не знаю, должен ли я тоже сесть на колени.

— Не надо, — демонстративно великодушно ответил Кирк. — Можешь называть меня господин Кирк. Развлекаешься?

— Конечно, — отозвался Стерлинг. — Ну то есть… я новенький. Я пока еще учусь.

Кирк окинул его медленным оценивающим взглядом. Боже, ну и здоровый же парень. Наверное, на фут выше Стерлинга и фунтов на шестьдесят потяжелее. Стерлинг не смог удержаться — особенно в свете такого явного интереса — и задумался, каково это — заниматься сексом с кем-то настолько властным. Каково это, когда тебя имеет такой мужчина?.. Боже.

— Я бы с удовольствием кое-чему тебя научил, — сказал Кирк, облизнув губы. — Не то чтобы я пытаюсь увести тебя у Оуэна, я, конечно, лучше воспитан, но если вдруг тебе станет интересно, позвони.

В руку Стерлингу незаметно перекочевала визитка.

— О, вы с Алексом вместе… ну разве не прекрасная картина? Мне нравится представлять это. — Кирк улыбнулся и так сильно сжал пальцы на затылке Алекса, что побелели костяшки, а Алекс вздрогнул. — Не забудь, красотуля. Мы бы славно повеселились. Не так ли, Алекс?

— Да, господин Кирк, — тут же ответил тот и всхлипнул, когда хватка Кирка стала еще крепче. Стерлинг почувствовал, что интерес к мужчине сошел на нет, хотя он с самого начала не испытывал к тому ничего больше влечения, вызванного такой несомненной силой и сексапильностью. Он подошел бы для одной ночи, и Стерлинг был уверен, что боль после нее обеспечена, но на более длительное время? Скучно. Слишком… банально.

— Сомневаюсь, но спасибо. — Стерлинг старался говорить спокойно и вежливо, но судя по поджатым губам Кирка, у него не очень-то получилось.

— Может быть, учить тебя манерам мне понравится даже больше, чем трахать эту тугую маленькую задницу. — Кирк хлебнул из стакана бурбона со льдом, тут же на столе стояла бутылка. Оуэн не заказывал больше одной порции виски или небольшого бокала вина в те вечера, когда у них были сессии, а чаще вообще не пил. — Я всегда думал, что репутация Сойера заслужена, но с тобой, малыш, он явно плохо работал. — Кирк сверкнул зубами. — У меня вышло бы лучше.

Почему-то в это верилось мало, но, с другой стороны, Алекс выглядел довольным, а этот вечер напомнил Стерлингу, насколько мало все-таки у него во всем этом опыта.

— Я признателен за предложение, — сказал Стерлинг Кирку, то же, но другими словами — может, хоть так до него дойдет. Судя по выражению его лица, не дошло. — Спасибо. Я, наверное, пойду к Оуэну, пока он не заскучал. Увидимся, Алекс.

Тот не ответил, но на мгновение поймал взгляд Стерлинга и чуть заметно улыбнулся. Ничего, завтра или послезавтра они поговорят.

Не успел он сделать и нескольких шагов, как его остановила женщина, судя по виду, Домина — даже если не обращать внимания на миниатюрную рыжую девушку, что висела у нее на руке, — если подумать, Стерлинг уже видел их здесь.

— Привет, красавчик. Не хочешь поиграть с нами?

— О, простите, — запнувшись, ответил Стерлинг, говорить «нет» абсолютно незнакомым людям было неловко. — Я… я здесь не один.

— А твой хозяин не любит делиться? — Женщина проследила за его взглядом и наткнулась на Оуэна. — О, понятно. Ну ладно, попытка не пытка. Уверена, тебе бы понравилось. Мы здесь каждую неделю, так что если передумаешь, нас легко найти. — Она протянула руку и погладила Стерлинга по щеке, длинные покрытые темно-красным лаком ногти царапнули кожу.

Боже, может, он случайно выбрал дезодорант, который, как в рекламе, притягивает всех в зоне видимости? Стерлинг почувствовал подступающую панику, как вдруг Оуэн медленно поднялся и направился к нему, приближаясь с неизбежностью стихийного бедствия — торнадо, цунами, землетрясения, неотвратимый и пугающий, даже несмотря на то, что какая-то частичка Стерлинга захлебывалась восторгом оттого, что этот взгляд направлен на него. Взгляд, кричащий «Мое!», перекрывая все звуки вокруг.

Тихо пробормотав «да, мэм» и заработав одобрительную гримаску, он шагнул в сторону и молча застыл. Оуэн шел к нему, а людям хватало ума расступаться перед ним, хотя шагал он расслабленно, не торопясь и вежливо улыбаясь.

Все читалось только по глазам, а они обжигали холодом.

Если бы Стерлинг мог придумать причину броситься к Оуэну прямо там, он бы поступил так, не раздумывая. Вместо этого, когда тот подошел к нему, он сделал единственно возможное: встал на колени на твердый пол и опустил голову, открывая шею, как послушный пес подставляет брюхо. Он мог думать только об одном: Оуэн был абсолютно прав, он совершенно не готов к этому, и он надеялся, что Оуэн уведет его от этой женщины и заберет в безопасное место, потому что это уже слишком, очень слишком.

— Я просто беседовала с твоим мальчиком, — сказала женщина Оуэну. — Такой хорошенький. Не знала, что он твой — я не видела, с кем он пришел, к тому же сейчас он был один. Я всегда думала, что ты лучше заботишься о своих сабах.

Стерлинг поморщился. Оуэн этого не заслужил, в самом деле, виноват был только он сам: не в том, что к нему приставали, конечно, а в том, что произошло раньше. Боже, он жалел, что не может забрать обратно те необдуманные слова. Он не осмеливался поднять голову, но не мог заткнуть уши, хотя ему и не хотелось слышать, как Оуэн оправдывается, или обвиняет его, или кричит, или делает то же, что всегда делал отец, когда считал, что Стерлинг подвел его.

— Спасибо, — ответил Оуэн ровным, довольным голосом. — И да, он очень хорошенький, но он совершенно точно не один. — Он не поднимал голоса, но по залу тут же разнесся шепот, люди вокруг не могли не заметить возросшего напряжения, и следующие слова Оуэна лишь довершили картину:

— Он принадлежит мне, а, как тебе должно быть известно, Талия, я не делюсь.

— О, знаю. Я так ему и сказала. — Талия говорила так спокойно и непринужденно, что Стерлинг задумался, это результат долгих тренировок или она просто не слишком умна. — И все же лучше присматривать за ним, не думаешь? Любой будет рад получить его — сейчас, если тебе все равно, или позже, когда он тебе надоест.

Тьфу, его самое любимое, очередное напоминание, что рано или поздно Оуэну он наскучит. Стерлингу хотелось огрызнуться, сказать Талии, что Оуэн замечательный, а его самого она никогда не получит в сабы, потому что даже без Оуэна он никогда не падет так низко, но ему хотелось доказать Оуэну, что он может держать себя в руках, поэтому он не поднял головы и не сказал ни слова.

— Пока что ему с легкостью удается удерживать мой интерес, — сказал Оуэн. — Если что-то изменится, ты узнаешь об этом первой. А сейчас прошу меня простить, я собираюсь воспользоваться твоим замечательным советом и не выпускать его из поля зрения и пределов досягаемости. — Щелчок пальцев заставил Стерлинга подняться, и он впервые за время этого разговора заглянул прямо в холодные серые глаза. Оуэн бесстрастно смотрел на него, почти как в ту ночь, когда они встретились тут, но тогда между ними была стена, которой не чувствовалось сейчас.

— Время игр закончилось, — тихо произнес Оуэн, в его голосе или словах не было угрозы, зато она читалась в тяжелом взгляде.

— Спасибо, — с благодарностью выдохнул Стерлинг. Даже раздраженный Оуэн был лучше Талии, от которой у него бегали мурашки по коже. Ему так хотелось оказаться в тишине спальни Оуэна, и он вдруг поймал себя на том, что прижимается к нему, словно ища утешения.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда я с тобой закончу. — Оуэн не стал ждать ответа, развернулся и направился к двери, так что Стерлингу ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, держась в шаге или двух позади, как, он видел, делали другие сабы. Если бы ему приказали, он бы пополз отсюда на четвереньках, опустив голову, лишь бы показать всем зрителям — а казалось, что смотрит весь зал, — насколько он хочет принадлежать Оуэну.

Весь путь до машины он молчал, зная, что Оуэн не пожелает слушать его доводов, пока сам о них не попросит. Хотя это было нелегко — Стерлингу так хотелось объяснить, что все это не его вина, что он не начинал этих разговоров.

Захлопнув дверцу, Оуэн вставил ключ в зажигание, положил руки на руль и внезапно спросил:

— Все еще думаешь, что готов к игре на публике?

— Нет, — тут же отозвался Стерлинг. — Боже, нет. Мне так жаль, я понятия не имел, что все начнут подбивать ко мне клинья. Я не пытался с ними заговорить, клянусь, и я думал, что с моей стороны будет невежливо проигнорировать их, и что они не стали бы обращаться ко мне, если бы это было, ну вы понимаете, против правил. Но я не хотел этого.

К его удивлению, Оуэн пожал плечами.

— Я знаю. Я видел, что тебе не по себе… и что бы там ни говорила Талия, я все время за тобой присматривал. Я всегда это делаю. Ты еще научишься говорить «нет» так, чтобы это хорошо отражалось на нас обоих, просто нужно немного практики. Талия была права в одном — мне не следовало отпускать тебя от себя, как бы я ни был раздражен. Прости, мне нужно было лучше о тебе заботиться.

От слов Оуэна Стерлинг почувствовал себя таким жалким, каким не чувствовал даже после порки.

— Вы хорошо обо мне заботитесь! — возразил он. — Куда лучше, чем Кирк об Алексе.

— Не суди отношения других, — сказал Оуэн. — Может быть, Алексу нравится, когда все именно так. Хотя Кирк… он не слишком опытен, и говорят, что он иногда заходит чересчур далеко. Я не говорю, что он игнорирует стоп-слова, но он нередко доводит сабов до предела.

Это куда больше походило на беседу, чем ожидал Стерлинг, особенно учитывая их прошлые приезды в клуб, которые заканчивалось тем, что они в полном молчании возвращались к Оуэну, где тот задавал Стерлингу порку, на которую тот так напрашивался, а однажды даже связал и оставил на два часа: поначалу к разочарованию Стерлинга, а позже — и к удовольствию.

— Мне тоже так показалось, — признался Стерлинг. — Он дал мне свой номер.

— Я так и думал, — ответил Оуэн. — Выбрось его, пожалуйста. Незачем пособничать соблазну.

— Я бы не соблазнился, — вздохнул Стерлинг. — Я серьезно — вы заботитесь обо мне. Вы ведь не позволили мне уговорить вас на то, на что, по-вашему, я не готов, верно?

— Верно, — согласился Оуэн. — Кирк тоже не позволил бы, между прочим, но он мог бы сам попытаться уговорить тебя на… то, чего ты не хочешь или к чему не готов. Я так не делаю. Если я когда-нибудь предложу тебе что-то, в чем ты не уверен, надеюсь, что ты будешь таким же дивно словоохотливым, как и всегда — и тут же мне все выскажешь.

«Дивно словоохотливым» было сказано с издевкой, так что Стерлинг сразу вспомнил, что, может, Оуэн и с пониманием отнесся к тому, что произошло, но лишь отчасти.

Оуэн завел мотор и выехал с парковки.

— Тебе любопытно, какое наказание полагается за встревание в разговор. — Это был не вопрос; Оуэн знал его достаточно, чтобы понимать, о чем именно думает сейчас Стерлинг: внутри все сжималось от страха и возбуждения. Обычно Оуэн старался убедиться, чтобы в настоящем наказании присутствовал элемент, который бы пришелся Стерлингу не по душе, но нельзя отрицать тот факт, что Стерлингу нравилось, когда его учили дисциплине, а Оуэну — его наказывать.

— Да, Оуэн. — «Любопытно» — не то слово.

— Что ж, не волнуйся. Очень скоро ты все узнаешь.

Конечно, этого хватило, чтобы заставить его сидеть как на иголках весь оставшийся путь, но, слава богу, было уже довольно поздно и на дорогах почти не осталось машин, так что они добрались до дома Оуэна очень быстро. Подъездная дорожка и крыльцо были завалены результатами их дневной работы; Стерлинг виновато подумал, что ему стоило бы складывать вещи поаккуратнее. Дому явно не хватало того, что домашние телешоу называли семейным очарованием… правда, едва ли Оуэн собирался продавать свой коттедж.

— Заходи, — приказал Оуэн. — Ты знаешь, что делать.

Да, Стерлинг знал. Раздевшись, он опустился на колени у любимого кресла Оуэна и стал ждать, когда узнает, каким будет наказание.

— Хочешь еще что-нибудь сказать мне о том, что случилось в клубе? — спросил Оуэн, усаживаясь в кресле.

— Нет, — нерешительно произнес Стерлинг. — Вы ведь все и так знаете, а я уже извинился. Я не о том, что вы не должны… эээ… делать что-то с тем, что я заговорил без разрешения, потому что я знаю, что вы должны, но я хочу, чтобы вы знали, что мне жаль, и…

— Хватит, — прервал Оуэн, и Стерлинг закрыл рот, не закончив следующего слова. — Хорошо. Я запрещаю тебе говорить до утра. Совсем. Твое стоп-слово на время наказания мы заменим жестом; если по какой-либо причине тебе понадобится тайм-аут или срочно домой, можешь сказать мне об этом, сев на колени и сцепив пальцы на затылке. Сделай это сейчас, пожалуйста, чтобы показать, что все понял.

Стерлинг замер на мгновение, потом положил обе ладони на затылок и сплел пальцы. Подняв голову, он посмотрел на Оуэна, надеясь, что тот видит, как ему жаль и что он доверяет ему и сделает все, что ему скажут.

— Очень хорошо. — Оуэн провел пальцами по волосам Стерлинга и отвернулся. — Подожди. Не двигайся.

Размышляя о том, какой козырь прячет в рукаве Оуэн — да, он все еще слишком много думал, но ничего не мог с собой поделать, — Стерлинг ждал, пока Оуэн не вернулся с черным резиновым круглым кляпом на ремешках. Он видел такие раньше, но Оуэн никогда не вставлял ему кляп, и при этой мысли рот наполнился слюной, а член стал еще тверже.

— Открой рот, — сказал Оуэн, и Стерлинг послушно подчинился.

Сжимать зубами резиновый шарик было странно; он не давал закрыть рот, натягивая губы. Стерлинг несколько раз неловко сглотнул, пока Оуэн застегивал ремешки у него на шее. Стерлингу пришлось опустить руки, чтобы не мешать ему, поэтому он завел руки за спину — как обычно.

— Он будет на месте ровно час, — непринужденно бросил Оуэн. — Во-первых, чтобы закрепить урок, но большей частью — потому что мне нравится, как ты с ним смотришься. Твой рот — это часть тела, которую я еще особо не напрягал, но, думаю, это изменится, потому что ты просто не представляешь, как выглядишь сейчас; твои губы обхватывают кляп, а глаза умоляют о прикосновении. И ты его получишь.

Хотелось облизнуть пересохшие губы, так много сказать Оуэну… а еще очень хотелось пить, но это могло подождать. Он знал, что, как только истечет час, Оуэн разрешит ему попить, сам держа бутылку у его губ, если к тому моменту у Стерлинга будут связаны руки. Ему не нужны были слова, чтобы сказать Оуэну, если ему понадобится, например, в туалет — для этого он всегда мог нарушить позицию без разрешения, хотя и старался по возможности не прерывать Оуэна.

Тот наклонился в кресле, не сводя взгляда с лица Стерлинга, словно не мог отвести глаз.

— Завтра я обязательно спрошу, какие ощущения это вызывает, но сейчас я и сам вижу, насколько это тебя заводит. — Оуэн провел босой ногой по бедру Стерлинга, задев пальцами подобравшиеся яички. Наверное, ему следовало бы как-то выразить протест, отпрянуть, но Стерлинг услышал свой беспомощный стон. — Раздвинь ноги шире. Я хочу видеть, как сильно тебе нравится это наказание.

Какая-то часть его умирала от смущения, одно дело — возбуждаться, когда ты с кем-то целуешься, занимаешься сексом, и совсем другое — когда Оуэн просто смотрит на него, не делая больше ничего. Слегка расставив колени, чтобы Оуэн мог видеть его возбужденный член, торчащий прямо вверх, Стерлинг вдруг подумал, что сказали бы родители, если бы увидели его сейчас. В каком они были бы ужасе, какое испытали бы отвращение. Мысль о маме заставила его вспыхнуть.

И плевать, что подумает отец.

— Мой красивый мальчик, — произнес Оуэн, и игривые нотки в его голосе заставили Стерлинга залиться краской еще сильнее, потому что от этого ему стало еще более стыдно. — О да, я надеялся, что это заставит тебя покраснеть снова. Ты так привык ко всему этому, что уже не смущаешься так часто, как раньше. Мне этого не хватало.

Оуэн показал на низкую скамеечку для ног, задвинутую под один из маленьких столиков, раскиданных по комнате: темное дерево и сиденье, обтянутое розовым бархатом. Стерлинг уже достаточно часто бывал здесь, чтобы научиться определять, какие комнаты Оуэн обставлял сам, а какие остались такими же, как были при его матери. Эта гостиная была странной смесью двух стилей, хотя Оуэн часто пользовался ей, и было бы логично переоборудовать ее первой. Стерлинг не спрашивал его об этом — он догадывался, что Оуэн старается сохранить хоть малую толику воспоминаний о тех днях, когда его родители были живы.

— Принеси ее сюда и сядь лицом ко мне, пожалуйста. Я хочу прикасаться к тебе, не наклоняясь.

Стерлинг послушно принес скамеечку и сел, как было приказано, радуясь, что сидение такое мягкое. Да, Оуэну и впрямь было гораздо легче дотянуться до него, и тот тут же воспользовался этим, усадив Стерлинга так, чтобы было удобнее дотрагиваться до его члена.

— Так намного лучше. — Оуэн медленно погладил яички Стерлинга кончиками пальцев, улыбнувшись, когда они поджались еще сильнее. — Мне нравится смотреть, как ты отзываешься. Ты такой красивый, когда так обнажен — весь словно напоказ.

Напоказ. Это слово напомнило Стерлингу о причине своего настоящего положения, и, должно быть, Оуэн вспомнил о том же, потому что улыбнулся.

— Ты правда хотел оказаться на сцене, чтобы все смотрели на тебя, да? Это обязательно произойдет, но не сейчас. Я сказал, что ты не готов, но на самом деле я тоже не готов. Мне нужно знать, как ты реагируешь на все, что от тебя хотят, а до этого еще далеко. О, не делай такое лицо; мне нравится этот период, когда еще так много предстоит о тебе узнать.

А когда вы узнаете все, то я стану вам неинтересен? Стерлинг не мог говорить, но слова все равно громко прозвучали у него в голове, и он задушенно замычал сквозь кляп и покачал головой.

Оуэн нахмурился.

— Что-то тебя расстроило? — Он ждал, но так как Стерлинг не двинулся с места, пожал плечами, хотя беспокойство все еще читалось на его лице. — Расскажешь мне об этом завтра, хорошо? Не забудь.

Лучше он попытается представить, каково это, оказаться полураздетым — или даже обнаженным — на полу посреди клуба. Оуэн будет возвышаться над ним, как в ту ночь над Кэрол, и делать что пожелает. И Стерлинг ему это позволит, позволит все, и они окажутся в центре всеобщего внимания — как на сцене.

— Так, — сказал Оуэн. — Давай займем тебя чем-нибудь более приятным, а? — Тон, которым он это произнес, непринужденный и уверенный, подсказал Стерлингу, что нужно приготовиться к боли, которой он ждал с таким нетерпением. Он очень хотел отвлечься.

Сначала его резко дернули за мошонку — это несомненно отвлекло, — а за этим последовала серия щипков в чувствительные места. Внутренняя сторона бедер, соски, впадинки у тазовых косточек, место, где шея переходила в плечо. Уже через несколько минут Оуэн заставил Стерлинга всхлипывать и вздрагивать, растеряв все мысли.

Ковер под ногами был мягким, воздух в комнате — очень теплым, потому что Оуэн никогда не позволил бы Стерлингу подхватить простуду, бархатное сидение под ягодицами — удобным… а искры боли, безжалостные и сильные, обжигали, сводя все приятные ощущения на нет.

Он закрыл глаза, когда Оуэн, что-то прошептав, отошел куда-то, и открыл, только почувствовав холод металла у своего соска. О боже, ему нравились зажимы, но в первое мгновение, впиваясь в кожу, они причиняли такую боль, с какой не могло сравниться ничто, из того, что делал с ним Оуэн. Боль, конечно, пройдет со временем, превратится в жжение, которое можно перетерпеть, но только до того момента, когда придется снимать зажимы, и тогда прилив крови к пережатой, набухшей плоти заставит его задыхаться.

Один сосок, затем второй — он сосредоточенно дышал, следя за Оуэном затуманенными глазами, не скрывая слез, потому что Оуэн никогда не запрещал ему плакать от боли или удовольствия. Когда можно было не сдерживаться, становилось легче. В руке Оуэна блеснуло что-то еще, и Стерлинг сморгнул слезы, чтобы рассмотреть что.

Оуэн показал ему вещицу — это была цепочка с крошечными крючками на обоих концах и крючочками, свисающими с нее.

— Сама по себе она легкая; ты вряд ли заметишь, если прикрепить ее к зажимам, но если повесить на крючки грузила, о, тогда ты обязательно обратишь на это внимание. — На столе рядом с Оуэном обнаружилась плоская коробочка, он протянул руку и вытащил из нее маленькую серебряную слезу. — Думаю, на сегодня хватит одной.

Стерлинг мог бы начать просить Оуэна не делать этого, если бы не кляп; вместо этого он сглотнул слюну — челюсть заныла — и умоляюще посмотрел на него. Хотя это не слишком помогло — не успел он оглянуться, как Оуэн повесил слезу на цепочку и выпустил ее из пальцев. Цепочка натянулась — казалось, даже гравитация работает по желанию Оуэна, — и соски Стерлинга прожгло огнем.

Мышцы превратились в желе, спина согнулась, и Стерлинг инстинктивно попытался последовать на пол за грузилом. Однако, сидя на скамеечке для ног, он не мог этого сделать. Боль не утихала, но и не становилась сильнее, Стерлинг часто дышал, стараясь не шевелиться, потому что от малейшего движения все тело пронзало болью.

Оуэн протянул к нему руку, остановившись в дюйме от лица Стерлинга, не дотрагиваясь, предоставляя ему выбор: прижаться, принимая утешение этой ладони, кожа к коже, или не двигаться, стараясь сбалансировать боль и возбуждение — в этот момент одинаково невыносимые.

Он хотел сделать это, хотел быть сильным для Оуэна, взять все, что тот готов ему дать, но боже, как же больно. Ирония заключалась в том, что Оуэн не так уж и злился на него. Это не было настоящим наказанием, впрочем, как и кляп; худшее, что он мог сделать — это отослать его прочь, и оба это знали. Это была всего лишь боль, и Оуэн считал, что Стерлинг с ней справится, боль не самая сильная — в конце концов, в коробочке на столе оставались еще грузила.

Пытаясь хоть немного снять напряжение, Стерлинг наклонился, давая себе что-то, кроме боли, на чем можно было бы сконцентрироваться — ощущение ладони Оуэна под своей щекой. Тот погладил большим пальцем нижнюю губу Стерлинга, там, где она, растянулась вокруг кляпа, и Стерлинг благодарно всхлипнул. Он столько бы сказал, если бы мог, но пока оставалось лишь надеяться, что Оуэн сумеет догадаться, о чем он думает и что чувствует, по выражению его лица и глаз.

— Хорошо, — протянул Оуэн. — Умница… ты все делаешь правильно.

Стерлинг издал сдавленный звук, оттого что он знал, что все делает правильно, это казалось уже не таким ужасным. Он мог вытерпеть и больше. Он непроизвольно взглянул на коробочку с грузилами, а потом на Оуэна.

— Нет, — сказал тот. — Сейчас хватит и одной. — Он сжал слезу пальцами, мгновенно принося облегчение, как оказалось, уже не столь желанное. Стерлинг попытался возразить, но слова застряли в горле, он боялся, что Оуэн выпустит грузило из рук, и то резко дернется. Вместо этого Оуэн заставил его встать, поддерживая под локоть, так что цепочка ни разу не натянулась.

— Иди к дивану, — сказал Оуэн. — Я хочу, чтобы ты лег мне на колени.

При мысли о том, каково будет чувствовать тяжесть цепочки в таком положении, Стерлинг понял, почему Оуэн не стал добавлять грузила. На коленях Оуэна, чувствуя его руки на спине и ягодицах, спокойно и уверенно изучающие его тело, прежде чем начать шлепать, заставляя его корчиться и извиваться… Боже, он не мог пошевелиться, не натягивая цепочки и не дергая измученные соски.

Если бы во рту не было кляпа, сейчас он бы обязательно что-нибудь сказал, но что это было бы: «пожалуйста», или «нет», он не знал наверняка.

Шлепки были не такими сильными, как обычно, но, казалось, что все длится бесконечно. Стерлинг тонул в боли. Это было ощущение обратное тому, когда ты словно паришь и смотришь на себя со стороны, ничего не чувствуя, Стерлинг погрузился в свое тело глубже, чем когда-либо за всю свою жизнь, и ничто, кроме боли, больше не имело значения.

Соски горели, с каждым ударом ладони Оуэна по обнаженным ягодицам цепочка дергалась — и ощущение походило на сильный щипок искусных, безжалостных пальцев. Стерлинг всхлипывал, чувствуя, как от слез колет в носу, и дыхание становится испытанием — приходилось контролировать каждый вдох и выдох, подстраиваясь под удары. Он не мог сдержать слезы, да и не пытался их остановить. Член набух, и из кончика сочилась прозрачная жидкость, но когда Стерлинг открывал глаза, то ничего не видел. Мир стал белым пятном, сузился до его тела и тела Оуэна там, где они соприкасались, и он чувствовал приближение разрядки, такой сильной и острой, что это пугало его. Она накатывала как приливная волна, накрывала с головой и отступала, оставляя задыхаться — тонуть.

А потом Оуэн перекатил его на спину и прижал к себе, поддерживая сильной рукой. Острая боль от дернувшейся цепочки была едва заметна — капля в море, — но даже ее оказалось слишком много. Стерлинг выгнулся, толкнувшись вперед, смутно осознавая, что теперь ладонь Оуэна сжимает его напряженный член, делая это движение более значимым и материальным. Он трахал руку, которая только что отшлепала его, и от этой мысли оргазм стал неизбежен. Сперма выплеснулась на живот и грудь. Перед глазами все плыло, но Стерлинг чувствовал горячие капли на своей коже и слышал шум крови в ушах.

Оуэн потянулся к ремешкам кляпа, но помедлил. Мысли у Стерлинга слишком заплетались, чтобы он мог сформулировать вопрос, но мгновение спустя он уже получил ответ, когда Оуэн быстро и решительно снял зажимы, бросив клубок металла на пол.

Стерлинг впился зубами в резиновый шарик, тело прошило судорогой, чистой болью, так же как оргазм только что был чистым наслаждением — они снова разделились. Свободной рукой Оуэн бесконечно нежно растирал измученную плоть, каждый сосок по очереди, губы складывались в утешающие слова.

Когда Стерлингу наконец удалось разжать зубы, он расслабленно обмяк в объятиях Оуэна, и тот вытащил кляп и бросил его на пол.

Стерлинг чувствовал себя ужасно: слезы, сопли, слюни, размазанные по лицу, голова, пустая и в то же время свинцово тяжелая, — но это не помешало Оуэну наклониться и поцеловать его, легко коснувшись сначала лба Стерлинга, а потом его губ.

— Молчи, — предупредил его Оуэн, напоминание было как нельзя кстати.

Стерлинг кивнул и показал на упаковку одноразовых платков на ближайшем столике, вскинув бровь.

— Конечно, — сказал Оуэн, но когда Стерлинг начал вставать, добавил: — Нет, не двигайся. Лежи. — Поднявшись, Оуэн потянулся за упаковкой и передал ее Стерлингу, который вытащил сразу три платка и вытер глаза, а потом высморкался.

Какой кошмар.

Правда, снова дышать было просто восхитительно, а чувствовать руки Оуэна — еще лучше. Стерлинга настолько переполняли любовь и восхищение, что он готов был опуститься с дивана на пол и нести бессмысленные нежности, целовать ноги Оуэна, делать хоть что-то, что угодно. Если бы у него оставались хоть какие-то силы, он бы так и поступил. Вместо этого он повернулся к Оуэну и поцеловал того в губы, изливая всю свою нежность.

Ответ Оуэна походил на эхо всего, что Стерлинг не мог выразить словами — нет, не эхо, потому что оно обычно слабее, а поцелуй Оуэна был таким же жарким и страстным. Стерлинг застонал и прижался к Оуэну, не обращая внимания на то, что хлопок его рубашки царапает соски как наждак. Оно того стоило — лишь бы чувствовать его одобрение, знать, что ты нужен.

Стерлинг вдруг понял, что хотя сам и кончил — и вся рубашка Оуэна теперь перепачкана в доказательстве этого, — Оуэн все еще возбужден. Если бы ему разрешили заговорить, он бы попросил, чтобы ему позволили встать на колени, и пусть Оуэн делает с ним что пожелает, черт, да хоть дрочит на него. Стерлингу просто хотелось всего раз помочь Оуэну кончить — или хотя бы посмотреть.

Однако объяснить это жестами не выйдет, к тому же он не хотел давить на Оуэна, поднимая такую щекотливую для них тему, как секс, только не сейчас. Потому что хотя Оуэн всего лишь прикоснулся к нему, то, что он только что делал со Стерлингом, лучше всего можно было охарактеризовать словом «дрочить».

— Я принесу тебе попить, — сказал Оуэн, поцеловав его еще раз. — А потом ты можешь принять душ, пока я переоденусь. — Он оттянул воротник своей измазанной рубашки, местами приставшей к телу, и удрученно посмотрел на Стерлинга. — Оставь мне немного горячей воды.

Хотя Стерлингу совсем не хотелось отпускать Оуэна, он знал, что должен это сделать. Он оставался на диване — от усталости скорее лежа, чем сидя, — пока Оуэн не вернулся со стаканом воды — сегодня никаких бутылок, правда, ему совсем не хотелось спорить из-за этого. Он с благодарностью выпил весь стакан, слишком быстро и шумно глотая, оказалось, что пить хотелось сильнее, чем он думал поначалу. Пот высох, стянув обнаженную кожу солоноватой корочкой.

— Мы могли бы… могли бы принять душ вместе? — предложил он. — Ну то есть… я не буду вас трогать. Но я… хотел бы побыть с вами.

В ответ на свои слова он заработал первый разочарованный взгляд с их возвращения из клуба, и потому как он все еще не пришел в себя после случившегося, Стерлинг понял, что наделал, только когда кончики пальцев Оуэна прижались к его губам. Дерьмо. В довершение всего ему тут же захотелось извиниться, и с губ сорвался первый слог слова «простите».

Оуэн вздохнул.

— Я понимаю, что это трудно, труднее, чем ты думал, когда я сказал тебе, каким будет твое наказание, но тебе нравится, когда трудно, ты любишь вызов, Стерлинг. — Он кивнул на зажимы и кляп, валяющиеся на полу. — Мы оба только что это видели. — Он встал. — Иди в душ. Не одевайся. У тебя ровно семь минут, чтобы к концу их был тут на коленях передо мной. Когда я позволю тебе говорить завтра утром, сможешь принести сколько угодно извинений, которыми ты собирался со мной поделиться, но сегодня я не хочу их слышать. — Он холодно поглядел на часы. — Время пошло.

На подгибающихся ногах Стерлинг встал и спешно направился в ванную, где помылся так быстро, как только мог, яростно оттирая член и живот. Про себя он считал секунды, пытаясь быть как можно более пунктуальным, но это значит, что у него осталось меньше минуты, чтобы вытереться и вернуться к Оуэну. Не желая рисковать, он пару раз небрежно мазнул по себе полотенцем, повесил его обратно на крючок, закрыл дверь душа и поспешил к Оуэну, вода все еще капала с длинных волос и текла по шее, когда Стерлинг несколько резче обычного упал на колени.

Он вздрогнул, но с надеждой поднял глаза на Оуэна.

— Принеси мне полотенце, — сказал тот. — Белое, пожалуйста.

Четкость формулировки приказа сделала то же, что и всегда — успокоила Стерлинга, так что он смог взять себя в руки, куда более грациозно подняться с колен и не спеша пойти к ванной. Это был еще один урок, который он усвоил благодаря Оуэну: торопись медленно. Тот не любил, когда он начинал дергаться и волноваться.

Сухое белое полотенце нашлось в узком шкафчике у ванной комнаты, Стерлинг вытащил его из стопки наконец-то переставшей дрожать рукой и вернулся к Оуэну со сложенным полотенцем, борясь с желанием промокнуть струйки воды, стекающие по спине. Оуэну нужно сухое полотенце.

— Спасибо, — ответил Оуэн, без улыбки принимая полотенце. — Сядь спиной ко мне. Вот так.

Стерлинг почувствовал прикосновение мягкого ворса к обнаженной коже, когда Оуэн стал вытирать его спину. Махровая ткань впитывала воду. Оуэн действовал быстро, но когда добрался до волос Стерлинга, его движения изменились. Он приподнимал густые пряди, оборачивал полотенцем, выжимал, вытирал, казалось, он совсем не спешил приводить Стерлинга в надлежащий вид.

Ощущения заставляли Стерлинга дрожать; он весь покрылся гусиной кожей. Это напомнило ему, как любила дурачиться Джастина, делая вид, что разбивает над его головой воображаемое яйцо — маленькие пальчики едва касались его волос. Хотя он знал, что это шутка, все равно не мог сдержать мурашек.

Однако Оуэн не дурачился. Он медленно, тщательно сушил его волосы, укладывая их, что было не слишком сложно, учитывая, что они были довольно коротко подстрижены, правда, мокрые, они начинали завиваться. У Джастины волосы были прямые. «Вот что значит, правильные гены, даже волосы ведут себя достойно», — подумал Стерлинг, но сдержал смешок.

Когда Оуэн перешел к его затылку, Стерлинг резко вдохнул носом, и новая волна мурашек побежала по коже. Его член, до этого обмякший, шевельнулся, кровь вдруг прилила к паху, а ноющие соски запульсировали. Стерлинг застонал сквозь зубы.

И его тут же осуждающе дернули за прядь волос, что совсем не помогло унять возбуждение, но напомнило ему, как важно больше не делать ошибок. Оуэн был прав; Стерлинг думал, что вынужденное молчание — всего-навсего жест, не больше, а вот зажимы и порка — это реальное наказание за то, что он заговорил без разрешения, но он ошибался, так же как и насчет сцены в клубе. Со своим грузилом и цепочкой Оуэн зашел чуть дальше обычного, но на самом деле он просто расширил границы того, что они уже делали раньше, а шлепки были несильными.

Молчать же, когда ему столько хотелось сказать, оказалось ужасно тяжело, и Оуэну это было известно.

— А сейчас ты перестанешь бороться с этим, — сказал Оуэн. — Если бы ты сопротивлялся, когда я тебя шлепаю, мне бы это не понравилось, и мне не нравится, как ты реагируешь сейчас. Прими это. Признай. Ты совершил ошибку, и тебя за это наказывают, так же как ты будешь наказан за свою обмолвку перед душем.

Полотенце упало на колени Стерлинга.

— Но это может подождать, пока я помоюсь, — сказал Оуэн. — Вставай. Пойди в мою комнату и принеси халат, простую белую футболку и какие-нибудь джинсовые шорты в ванную. Пока я моюсь, ты должен стоять на коленях на полу, а потом можешь вытереть меня и одеть. Покажи мне, какой ты у меня почтительный и раскаявшийся мальчик.

От звука льющейся в душе воды Стерлинг возбудился еще сильнее, представляя, как Оуэн раздевается. Он пошел в спальню, быстро отыскал нужные вещи, принес их в ванную и аккуратно сложил на краю раковины, прежде чем встать на колени. Оуэн сказал «на полу», вспомнил он, поэтому опустился на твердую плитку вместо мягкого банного коврика, на котором было бы гораздо удобнее.

Встав на колени, Стерлинг сумел кое-как успокоиться, найти то место, где нужно было лишь существовать, не беспокоясь о том, что происходит или еще только произойдет. Это оказалось славное место, особенно когда Оуэн — пусть видно сквозь стеклянную дверь было и расплывчато, но все же различимо, — начал дрочить.

Этого нельзя было не хотеть, не обращать внимания на видимое и слышимое доказательство возбуждения Оуэна и почти болезненное желание помочь ему избавиться от него, но Стерлинг держался. И все же каждый стон, каждое движение, даже едва уловимое, он любовно запоминал на будущее. Размах плеч Оуэна, напряженная линия ягодиц, когда он наконец кончил, запрокинутая от удовольствия голова отпечатались в мозгу Стерлинга.

Он молча ждал, пока Оуэн закончит и выйдет.

Дверь душевой открылась. Кожа Оуэна раскраснелась от горячей воды, все тело было в каплях, тело, которое Стерлинг видел и к которому прикасался, но не достаточно. Каштановые завитки на груди потемнели, прилипли к коже, взгляд Стерлинга скользнул к члену, все еще полувозбужденному. Ему хотелось проползти те несколько шагов, что их разделяли, и лизнуть головку, взять член в рот и снова сделать твердым. Хотелось почувствовать вкус Оуэна, пусть и едва заметный, на языке, даже если это единственное, что он может получить, пока не закончится это бесконечное ожидание.

Оуэн громко откашлялся, напоминая Стерлингу о его обязанностях, и он потянулся к полотенцу и сорвал его с вешалки. Он не знал, за что браться, но поскольку и так стоял на коленях, решил приступить снизу. Зажав полотенце в одной руке, он, не поднимая головы, подполз к Оуэну и стал вытирать его ноги. Он начинал получать удовольствие от этого — ухаживать за Оуэном, исполняя все его желания. Так близко он мог видеть волоски на его ногах и изредка попадающиеся веснушки, вдыхать запах чистой влажной кожи и иногда, если полотенце соскальзывало, дотрагиваться до нее.

Хотелось коснуться ее губами, но можно ли? Он не знал и не мог спросить. Его одолевала неудовлетворенность, едва слышно всхлипнув, он поцеловал Оуэна под коленом и умоляюще потерся щекой о теплую кожу.

Оуэн протянул руку и потрепал его по голове; но Стерлинг решил, что это просто нежность, а не одобрение, и скрупулезно продолжил работу. Вытер колени Оуэна, бедра, лишь бегло промокнув полотенцем член, а потом встал, сосредоточившись на груди и руках Оуэна.

Он жалел, что не может делать это каждый раз, когда тот принимает душ. Это все равно что давать ему что-то в ответ, самую малость в обмен на все, что Оуэн сделал для него.

Задержавшись на его волосах, коротких и вряд ли нуждающихся в такой тщательной сушке, Стерлинг вдохнул запах его шампуня. Прикасаться к Оуэну подобным образом казалось ему такой привилегией, что он чувствовал что-то сродни благоговению и осознавал, что глаза его широко распахнуты, а губы слегка приоткрыты.

— Ты заставляешь меня жалеть, что дни, когда у каждого джентльмена был камердинер, прошли, — заметил Оуэн, голос его звучал уже не так сурово, как перед душем. Стерлинг задумался, отчего это: оттого что Оуэн наконец кончил или благодаря его усилиям угодить, и решил, что скорее второе.

Он положил влажное полотенце в плетеную корзину для белья в углу комнаты и повернулся, собираясь снова опуститься на колени.

— Еще не так уж поздно, но такое ощущение, что день был очень долгим, — сказал Оуэн, прикрыв рукой зевок. — Осталось решить последний вопрос, и спать.

Последний вопрос, который требовал решения, это его недавняя оговорка — и Стерлинг стал в волнении кусать губу, ожидая, когда Оуэн скажет, что задумал.

— Перестань, — приказал тот, и Стерлинг почему-то почувствовал себя виноватым. Это же его губа, в конце концов, но даже если бы ему было позволено говорить, он бы не стал указывать Оуэну на этот факт. — Ты заговорил без разрешения, потому что хотел быть со мной. Это лестно, и желание взаимно, но это тебя не извиняет. — Какое-то мгновение Оуэн молча смотрел на него.

— Можешь спать в комнате для гостей или в моей на полу. Это не проверка и не способ что-то мне доказать. Если выберешь ту, что для гостей… — Стерлинг твердо покачал головой, его выбор был сделан еще до того, как Оуэн закончил предложение. Он в любом случае предпочел бы возможность быть рядом с Оуэном удобству, к тому же было что-то волнующее в том, чтобы спать, свернувшись у постели Оуэна, как домашний любимец.

— Хорошо. — Оуэн махнул рукой на раковину. — Чисть зубы и делай свои дела, а потом ложись.

Пол в спальне Оуэна едва ли был тверже, чем в любой другой, но пока Стерлинг лежал, уставившись в стену, казалось, что ему никогда еще не было так неудобно. Он не мог лежать на животе, да и не стал бы, если уж на то пошло — соски слишком болели, — и он не мог лежать на спине из-за саднящей задницы. На боку у него тут же начинало затекать бедро, но это было единственное более менее терпимое положение, и он не собирался жаловаться, даже про себя.

В темноте спальни прошелестел вздох.

— Ты ужасно беспокойный. — Скрипнула кровать, а потом дверь стенного шкафа. Что-то мягкое и тяжелое накрыло Стерлинга мгновение спустя — плед, судя по всему. — А теперь спи, — тихо добавил Оуэн без особого раздражения в голосе, и Стерлинг позволил себе улыбнуться, прежде чем завернуться в плед.