Сумасшедшие лет через сто!

... Пока пишется материал, поступают новые сведения об А.С. Пушкине.

Ложа Овидий была дочерней от материнской Астрея. Масоны не торопились с местью Пушкину и тщательно готовились к этому делу так, чтобы " комар носа не подточил". В качестве палача был избран молодой белокурый член масонской ложи Тамплиеров некто Дантес. (Тамплиеры-храмовники подчинялись Ордену иерусалимского храма. Постепенно наглея, они выказали тем самым себя и еще 13 октября 1307 года потерпели поражение от инквизиции. Но это не повлияло на его дальнейшее существование). По плану для формальности надо было на какое-то время, т.е. на время " российской операции", узаконить Дантеса около барона Геккерна - члена той же ложи. Для этого было организовано липовое усыновление Дантеса при более старшем Геккерне, хотя и у Дантеса отец был жив. Руководствуясь указаниями из ложи, Дантес в ноябре 1836 года объявляет о своем решении жениться на Екатерине Гончаровой. И хотя сразу возникли религиозные и иные противоречия перед верховной властью, через которую проходил это акт, но масоны всегда улаживают любые трудности. В анонимном письме, написанном печатными буквами на французском языке и разосланном нескольким адресатам одновременно, Пушкин объявлялся рогоносцем, а стиль изложения был резко масонским. Это было началом последней волны травли поэта. После смерти поэта Бенкендорф вел следствие так, как подобает настоящим масонам: а именно, всеми силами и возможностями заметал следы. Попадавшие ему или его помощнику масону Дубельту документа и улики исчезали бесследно. Дантес был выслан за границу. Геккерн тоже уехал в Голландию. Но по иудо-масонской схеме расправа должна быть длительной. И с иезуитским цинизмом Дантес настойчиво и последовательно вел травлю Гончаровых, имея целью окончательно разделаться с людьми, близкими к Пушкину. Занимаясь вымогательством, ведущим к разорению Гончаровых, он довел Екатерину Николаевну до смерти. Бросив двоих детей, один из которых был пущен по миру, а другая умерла в психбольнице, Дантес перебрался в Париж, где испытал головокружительную карьеру, которая послужила наградой за безукоризненно проведенную " российскую операцию".

... Сокращенная копия письма А. Куприна:

"... Все мы, лучшие люди России (себя я причисляю к ним в самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, истеричности, еврейской многовековой спайки, которая делает этот избранный народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить лошадь. Ужасно то, что все мы сознаем это, но в сто раз ужасней, что мы об этом только шепчемся в интимной компании, а вслух сказать не решаемся. Можно печатно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея!

Ого-го! Какой вопль и визг поднимется, особенно среди этих фармацевтов, зубных врачей, особенно среди русских писателей - ибо, как сказал один очень недурной беллетрист Куприн, каждый еврей родился на свет божий с предначертанной миссией быть русским писателем.

Я помню, что ты в Даниловском возмущался, когда я звал евреев жидами. Ты тогда делал это искренне. И уж если теперь ты рассердился на эту банду литературной сволочи - стало быть они охалпели от наглости.

Прелестный Крым обратили в дом проституции. Сожрали Польшу. Обуздывают Финляндию. Устроили бойню на Дальнем Востоке и вот ей богу, по поводу всего этого океана зла выпущено гораздо меньше воплей, чем при недавнем инциденте с одним евреем Шоломом Ашем. Выражаясь тем же жидовским современным газетным языком, отчего? От того, что и слону и клопу одинаково больна боль, но раздавленный клоп больше воняет.

Мы русские, так уж созданы нашим русским богом, что умеем болеть чужой болью как своей. Сострадаем Польше, распинаемся за еврейское равноправие, волнуемся за Болгарию. Никто не способен так великодушно бросить свою жизнь псу под хвост во имя призрачной идеи о счастье будущего человечества, как это делаем мы. И пусть так. Тверже, чем в завтрашний день верю в великое мировое зaгaдoчное предначертание моей страны и люблю ее безграничную христианскую душу. Но я хочу, чтобы евреи были изъяты из ее материнских забот. Постараюсь пояснить тебе.

Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему полголовы, сказал " извините", побежал в ближайший угол мастерской и стал ссать на обои, и когда его клиент окоченел от изумления, фигура спокойно объяснила: " Ничего-с, Все равно завтра переезжаем-с".

Таким цирюльником во все века и во всех народах был жид, со своим грядущим Сионом, за которым он всегда бежал и бежит как голодная кляча за куском сена, повешенным впереди ее оглобель. Этот инстинкт оказывается в их скорбных глазах, в их неискоренимом рыкающем акценте, в плачущих завываниях в конце фраз, в тысячах внешних мелочей. Но главное, в поразительной верности религии, в гордой отчужденности от всех других народов. В течение 5000 лет каждый шаг еврея был направлен одной религией - от рождения до смерти, в беде, питье, спанье, ненависти и веселье, в шепоте матери над ребенком, в приветствиях и обрядах. И везде вырабатывалась бесповоротная брезгливость к гою. И потому каждый еврей ничем не связан со мной: ни землей, ни языком, ни Природой, ни кровью, ни любовью, даже ни ненавистью.

Идет, идет еврей в Сион, вечно идет. Каждая клеточка его тела стремится в Сион. К чему же еврею строить в чужой стране свой дом украшать чужую землю цветами, уважать чужой труд, хлеб, воду, обычаи, язык. Все будет во сто крат прекраснее там, в Сионе. Оттого он и вечный странник со своим стихийным кровным презрением ко всему нашему, земному. Оттого-то он грязен физически, оттого во всем творческая работа у него третьесортная, оттого он опустошает так зверски леса, оттого он равнодушен к Природе, чужому языку и судьбам народов, оттого он чаще всего торговец живым товаром, вор, обманщик, провокатор, шпион, оставаясь, впрочем, чистым евреем.

Но я согласен не винить еврея за его презрительность, надменность, за чуждый нам вкус и вонючий запах его души. Я готов даже в чем-то помогать им. Но есть одна область - область языка, где не могу позволить бесчинство.

Ведь никто, как они, успели внести и вносят в прелестный русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных телеграфно-сокращенных нелепых и противных слов. Они создали теперешнюю ужасную по языку социал-демократическую брошюрятину. Они внесли припадочность, истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они же, начиная от " свистуна" М. Нордау и кончая засраны Оскаром Норвежским, полезли в постель, в нужник, в столовую, в ванную к писателям.

Мало ли чего еще они наделают с русским словом. Ради Бога, избранный народ! Иди в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты - куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который вам чужд и который вы обсосали и вывихнули.

Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем, совсем русскую литературу. А то ведь привязались к русской литературе, как к мягкосердечному черезчур человеку старая истеричная припадочная б...., найденная на улице. И держится она около него воплями, угрозами скандалов, клеветой, шантажом, анонимными письмами. И самое верное средство - это дать ей однажды ногой по заднице и выбросить за дверь в горизонтальном направлении".

А. Куприн.