Подарок

Вырастет Алька — будет строителем дорог и тогда через все болота протянет мосты. А то идёшь по болоту, и получается не дорога, а мучение. Ноги то и дело уходят по колено в жидкую грязь. Выберешься на кочку, а там осока, твёрдая, острая, как сабельные клинки. А в мутной воде вьются пиявки. Только заглядишься на голубых стрекоз или погонишься за весёлым лягушонком — готово, уже присосалась, проклятая!

Алька мог бы идти с Мариной и Котькой по тропинке у края болота. Но он не идёт. У него своя дорога.

— Алька! — кричит Марина. — Сейчас же вылазь! Я кому говорю?! Уже в грязи по пояс!

Голос у неё в точности, как у старшей вожатой. Научилась уже.

— Ну иду, иду, — отвечает Алька, хотя вовсе не собирается идти на тропинку.

— Он в лагере совсем от рук отбился, — жалуется Котьке Марина.—Нет, ты представляешь? Раньше всегда слушался. Бес-пре-кос-ловно, А здесь на него влияет этот хулиган Лапников.

При упоминании о Лапе Алькино сердце наполняется нежностью. Лапа, конечно, влияет. Он хорошо влияет. Научил Альку делать хлопушки из лопухов. Фляжку подарил, которую нашёл в кустах. Вот она, фляжка, на боку. А разве Лапа хулиган? Хулиганы дерутся, а Лапа, наоборот, драться не даёт. Недавно Вовка Сазонов из третьего отряда хотел Альку отлупить за то, что Алька будто бы подглядывал, когда играли в разведчиков. Лапа сразу заступился. Весь березняк загудел от Вовкиного рёва.

А ещё Лапа любит птиц, только не хищных. А разве хулиганы любят птиц?

Хоть Алька и младше Лапы, им хорошо вдвоём, весело. Поэтому они целыми днями вместе.

Но вчера с Лапой случилась беда. У него заболело горло. Лапа охрип. Ну и, разумеется, его сразу положили в изолятор. То есть, конечно, не положили: лежать в кровати Лапа отказался наотрез... Но всё равно сидеть в пустой палате изолятора не очень-то весело.

Открывать окно Лапе запретили. Он весь день сидел на подоконнике и мрачно смотрел на солнце и деревья.

Несколько раз прибегал Алька.

— Всё скучаешь? — спрашивал он и жалобно глядел на расплющенный о стекло Лапин нос.

— А как же... — сипло отвечал Лапа.

Сперва ему даже нравилось скучать. Кроме тоски по воле Лапа испытывал ещё и мрачную гордость. Будто он был брошенный врагами в подземелье, но несломленный узник.

Перед обедом мальчишки из четвёртого отряда принесли узнику банку земляники. Полную банку. Литровую. Из-под малинового варенья. Это Лапе прибавило сил.

Но к вечеру горло у Лапы совсем прошло, и он загрустил по-настоящему. Лапа любил свободу. Ведь он и птиц в клетке не держал подолгу, если только выпущенные птицы не возвращались сами...

— Всё скучаешь? — спросил его вечером затосковавший без друга Алька.

— Ещё бы, — вздохнул Лапа.

И Алька едва расслышал сквозь стекло его грустный голос.

Эх, Лапа... Такой большой и сильный был, а сейчас сидит на подоконнике печальный какой-то.

— Мишка Гусаков мне мальков принёс и головастиков, — заговорил Лапа. — Я их в банке держал, которая из-под варенья, в воде. Выбросили. Говорят, зараза.

— Ты бы не показывал.

— Я и не показывал. Медсестра узнала. Твоя Марина мимо окон бегала и, наверно, увидела банку в окно. А потом наябедничала.

— Наверно, — вздохнул Алька. — Она ни рыб, ни лягушек даже видеть живых не может. Просто трясётся вся. Говорит, они скользкие.

Лапа поводил пальцем по стеклу и сказал:

— Я аквариум хотел сделать... Жалко мальков. Маленькие такие рыбёшки.

— Александр! Кому говорят! Не отставай! — злилась Марина. — Ты что, совсем уже завяз в болоте?!

— Говорил я, не надо его брать... — осторожно упрекнул Котька.

Марина и сама не хотела брать с собой Альку.

Но уж очень он просился. Алька понимал, что намечается путешествие, хоть и небольшое. Котьку Василевского и Марину послали в Ольховский пионерлагерь, чтобы договориться о большом общем костре, о концерте и ещё о чём-то. Алька, когда услыхал про это, сразу вмешался:

— И я...

— Тебя и не хватало, — сказала Марина.

Если бы Лапа не считался больным и если бы его не обещали продержать в изоляторе ещё два дня, Алька бы и не просился в Ольховку. Но без Лапы он помирал от скуки. И он так пристал к Марине, что она скоро начала сдаваться.

Но Котька Василевский почему-то не хотел, чтобы Алька шёл с ними.

— До Ольховки далеко, — говорил он, трогая на переносице очки. — Разве это для детей дорога? Совсем не для детей. Семь километров до Ольховки.

— Пять, — сказал Алька. — Я-то знаю.

— Жарко будет, — убеждал Котька Марину. — Он устанет. Пить захочет. Знаешь, как маленькие пить хотят, если жарко идти?

— Я фляжку возьму, — заявил Алька и притащил Лапин подарок.

Стеклянная фляжка была большой и тяжёлой, с широченным горлышком без пробки. Но зато настоящая, походная, К горлышку Алька привязал верёвку, чтобы таскать фляжку через плечо.

Марина увидела фляжку и сразу вспомнила про Лапу. И подумала, что если Альку не взять, он будет бегать к Лапе и может заразиться ангиной. Хоть окно и не открывается, но всё-таки... " Ладно", — решила Марина. Но напоследок припомнила:

— Сейчас-то ты хороший. А вчера на мёртвом часе никого не слушался. Мне говорили.

— Буду слушаться, — поспешно обещал Алька.

— Алька! Кто утром обещал слушаться?! Из-за тебя и к ужину в лагерь не вернёмся!

Алька не отвечает. Даже и не слышит. Он остановился у крошечного озерца, блеснувшего чистой водой среди осоки.

Встав коленями на берёзовые жерди, брошенные среди кочек, Алька смотрит в воду. Зелёная вода прошита яркими лучами до илистого дна. Тень от листьев кувшинок уходит ко дну тёмными столбиками. Снизу бегут на поверхность цепочки весёлых пузырьков. Тонкие голубые стрекозы, все в чёрных кольчиках полосок, смотрят с воздуха, как пляшут пузырьки.

Иногда раздаётся посвист крыльев. Сизые птицы, похожие на маленьких чаек, проносятся над Алькой. Лапа говорил Альке, что их называют морскими голубями. Но почему морскими — никто не знает. Лапа сказал, что, может быть, раньше здесь было море, а потом высохло.

А птицы остались...

Морские голуби скрылись в дальних камышах. Алька снова опустил голову. Под водой, в путанице водорослей и солнечных лучей, тоже была жизнь...

— Александр! Александр!! Александр!!!

— Ну иду, иду...

Наконец он догнал их.

— Ох! Грязнее чёрта! А почему без майки?

— Жарко же.

В мокрую майку Алька завернул фляжку и нёс её теперь в руке, как мешок. " Это правильно, — подумала Марина. — Вода будет холоднее". Но всё-таки сказала:

— А кто разрешил майку мочить? В лагере мы ещё поговорим...

Говорят, обратный путь кажется короче. Куда там! Идёшь, идёшь, а до лагеря ещё — как до Луны.

Болото давно кончилось, песчаная дорога бежит по лесу среди сосен. И тут навалились комары. Просто чудо какое-то: на болоте их не было, а в лесу надвинулись тучей! Алька хлопает ладонью по спине, по животу, по ногам, отчаянно дёргает лопатками. А тут ещё жара донимает. Кажется даже, что не комары, а сам знойный воздух звенит и колет кожу.

Марина тоже устала. Лицо у неё покраснело, чёлка на лбу и волосы, собранные сзади в какой-то лошадиный хвост, растрепались.

— Алька, дай попить... — попросила она.

Алька вдруг перестал отбиваться от комаров. Он прижал к животу завёрнутую в майку фляжку.

— Не дам, — сказал Алька.

— Ты чего? Жалко тебе?

— Нет... Не жалко.

— Ну, дай глотнуть.

— Не дам.

Он остановился. Котька и Марина удивлённо оглянулись на него.

— Рехнулся, — сказала Марина. — Воды жалеет.

— Нельзя, — убедительно морща лоб, объяснил Алька.

— Но почему?

— Так... Болотная вода.

— Кто тебе разрешил? — закипятилась Марина. — Зачем набрал?!

Алька отодвинулся на шаг и, не глядя на сестру, сказал:

— Я просто так набрал. На всякий случай. Если уж очень захочется пить.

Марина провела языком по сухим губам. Подумала. Отмахнулась от комаров и мазнула ладонью по мокрому лбу:

— Ну... Алька! У меня этот самый случай. Давай.

Алька прижимал фляжку к животу и молчал.

— Александр, дай мне флягу, — ледяным тоном произнесла Марина.

Тогда он поглядел ей в лицо и ответил:

— Не помрёшь.

Это был открытый бунт.

Ещё никогда Алька не решался так смело спорить с ней. Но теперь с ним что-то непонятное случилось.

— Сейчас же! Сейчас же дай сюда!! —закричала Марина.

Алька не двинулся. Котька поглядел на Маринино измученное лицо с пересохшими губами и вдруг ринулся к Альке. Алька увернулся и бросился в гущу тонких сосенок. Котька запнулся за корень и уронил очки.

Алька выглянул из-за веток.

— Ну подожди... — пообещала Марина. — Дай-только в лагерь прийти.

Алька молчал.

— Дай глотнуть... — жалобно попросила Марина.—Дай только глоток, Алька... Я разрешу тебе качаться на больших качелях.

— Я уже три раза качался. Нет, четыре, — сказал Алька.

Это он сочинил тут же. Но теперь Алька знал, что больше не будет спрашивать у Марины, можно ли полетать с Лапой на больших качелях-лодке. " Разнюнилась, — подумал Алька. — А ещё командует".

— Мне же очень хочется пить, — протянула Марина.

Алька на секунду заколебался. Не потому, что боялся Марины. Теперь он её просто пожалел.

Но тут Котька нашёл очки, взял Марину за руку, и они, не оглядываясь, пошли по горячей от солнца дороге.

Алька тихо сказал вслед:

— А мне... будто не хочется пить, да?

Они пришли в лагерь, когда был мёртвый час. Алька сразу побежал к столовой и обрадовался: у кухонного домика никого не оказалось.

Алька отвернул кран и стал ловить ртом тугую холодую струю. Вода хлестала в лицо, бежала по искусанным комарами плечам и спине, ударяла брызгами по ногам, изрезанным осокой.

Потом он с фляжкой в руках прибежал к изолятору. Стукнул в окно.

— Открой, Лапа. Не бойся, никого нет.

Лапа открыл.

— Тебе всё ещё скучно? —с хитрой искоркой в глазах спросил Алька.

— Какое веселье... — мрачно сказал Лапа.

— Ничего, — утешал Алька. — Где там у тебя банка из-под малинового.варенья?

Обида

Котька Василевский снова поднялся со стула, снова посмотрел на часы. И снова сказал очень нерешительно:

— Ладно... Я, наверно, пойду.

Алька ничего не имел против: Котька надоел ему до чёртиков. Но Алька стеснялся так вот просто взять и сказать: " Ладно, иди". Ему казалось, что высокий и серьёзный Котька сразу разглядит через очки Алькины тайные мысли. И Алька скрепя сердце опять предложил:

— Посиди ещё. Может, она скоро придёт.

Котька поспешно согласился и вновь сел на стул ждать Марину. Он пришёл к ней, чтобы взять какую-то книжку, но Марина застряла на репетиции в драмкружке.

Алька уже кончил делать уроки. Он старательно, по складам, прочитал в букваре заданный на дом рассказ из двух строчек. В рассказе говорилось, как мама мыла Лару. Покончив: с этим делом, Алька сел к окну и стал читать " Приключения Тома Сойера".

Но Котька мешал Альке. Правда, сидел он тихо, но зато иногда печально вздыхал. Эти вздохи раздражали и смущали Альку: будто он был виноват, что Котьке скучно.

Алька отложил книгу, с тихой яростью покосился на Котьку и стал думать, чем занять его. Чтобы не вздыхал...

Он наконец придумал. С нижней полки на этажерке, из-под стопки книг, Алька вытянул и грохнул на пол пыльный плюшевый альбом.

— Во, смотри. Тут фотокарточки разные.

В альбоме сначала шли снимки маминых бабушки и дедушки. Эти карточки были тяжёлые и толстые, как авиационная фанера. Внизу их украшали оттиснутые золотом медали с какими-то царями и орлами. Потом в альбоме были карточки Алькиного папы, совсем маленького, на деревянной лошадке; Алькиной мамы в пионерском галстуке... В общем, много чего там было...

Пока несчастный Котька вежливо и уныло.разглядывал Алькиных прабабушку, прадедушку и папу на лошадке, Алька читал спокойно.

И вдруг стало удивительно тихо. Котька уже не шелестел листами и даже не вздыхал. Он дошёл до последних страниц альбома. Там Котька увидел снимок Марины. Марина сфотографировалась совсем недавно. Из-под вязаной шапки чёлка торчит, глаза прищурены. А на губах улыбка...

— Алька, — сказал Котька, будто между прочим, — ты бы дал мне эту карточку, Алька...

— Зачем? — удивился Алька.

Котька поправил очки и что-то пробормотал. Но потом увидел, что Альке этого мало, и стал объяснять:

— Видишь ли... У нас в классе к празднику стенгазета выйдет. А в ней статья будет — " Наши активисты". Мы туда снимок и прилепим. Марина ведь знаешь какая активная!..

— Активная, — сумрачно согласился Алька. — Я-то знаю. Пронюхает, что я карточку отдал, тогда мне от её активности житья не будет. Ты уж сам у неё проси.

— Нет, — сказал Котька. — Это надо сделать, чтоб ей сюрприз был. А альбом ты сунь пока подальше, чтобы она не увидела.

Алька молчал.

Котька тоже молчал. Потом он полез в карман и достал серебристый самолётик, сделанный из расплющенной алюминиевой проволоки.

— Хочешь, подарю?

— А я тебе карточку? — язвительно спросил Алька.

Котькины уши порозовели. Но он сказал:

— Ты, очевидно, жуткий эгоист: ты не хочешь, чтобы твою сестру увидели в газете.

В Алькиной душе вдруг шевельнулись угрызения совести. Ведь Марина и вправду его сестра, а он не хочет, чтобы она прославилась.

— Тогда забирай просто так, — сказал он со всей решительностью. И покосился на самолёт. У самолёта были стремительно откинутые крылья, красивые, хоть совсем маленькие.

— Отлично, — обрадовался Котька и заторопился уходить. — А самолёт ты бери. Тоже просто так. Согласен?

И Алька сказал:

— Согласен.

Это случилось недели через две. Марина пришла из школы какая-то слишком радостная. Будто сразу тря пятёрки притащила. Она всё равно, конечно, старалась быть серьёзной, но иногда забывала. Тогда губы её начинали улыбаться, а ноги даже чуть-чуть пританцовывали. Когда садились обедать и Марина принесла на стол вместо хлеба банку с фаршированным перцем, мама забеспокоилась:

— Ты определённо больна. Что с тобой?

Мама работала старшей медсестрой в поликлинике и.поэтому, наверное, всегда боялась болезней.

— Нет, — понял папа, который был человеком проницательным. — В ней просто бурлит тайная радость. Но интересно, почему?

Марина изо всех сил постаралась насупиться.

— Да ну их... этих дурней из редколлегии.

Написали в стенгазету чушь какую-то... Называется " Наши активисты". И про меня там нагородили...

— О, поздравляю! — сказал папа.

— Да, тебе смешно, а мне-то нет. Расписали так, что неудобно даже. Будто уж я такая хорошая. Лучше всех!

— Глупости, — твердо сказала мама. — Почему неудобно, если всё правильно?

Алька ел суп и сиял. Всё-таки он ведь тоже кое-что сделал для Маринкиной радости. И сейчас уж можно было открыть секрет.

— Маринка...—хитро прищурился Алька.— А я ведь знаю. Карточка всем понравилась. Ага?

Алька даже забыл, что сам он не любил эту карточку.

Марина подняла тонкие брови: не поняла.

— Ну, твоя фотокарточка... В газете.

— Там, по-моему фотографий нет. Вот ещё, — дёрнула она плечом. — Не про одну же меня писали. Пришлось бы полкласса снимать.

Алька всё ещё улыбался:

— Да нет же, тебя не надо было снимать. Я же твою карточку давал...

Марина вонзила в Альку строгий взгляд:

— Что, что?

— Да-вал... — нерешительно протянул Алька. — Котьке. То есть Косте. Он просил для газеты...

Марина со звоном положила ложку:

— Для газеты?! Просил, да? А ты...

— Ты, Марина, завтра спроси, почему снимок не наклеили. Раз брали в газету, пусть помещают, — вмешалась мама.

Она была человеком решительным. Все медсестры должны быть решительными. Иначе, говорила мама, их ждёт каторжная жизнь.

—— М-м... — заметил папа. — А может быть, редактор и не собирался давать снимок в печать. Бывают странные редакторы.

Марина взвилась на стуле:

— И ничего... подобного! И неправда!

Алька подумал, что она вот-вот заревёт. Но Марина просто выскочила из-за стола и ушла в другую комнату. Алька побежал за ней.

— Ну ты чего? Чего ревёшь? — смущённо спрашивал он. — Жалко, что ли, карточку? У тебя же ещё есть. Подумаешь!..

— Уйди, балда длинноязыкая!

И Марина захлопнула за ним дверь.

Алька не собирался расстраиваться из-за Марины. Но всё-таки ему стало грустно. Ему всегда делалось грустно, если его обижали, а он не понимал почему.

Мама отругала Альку за то, что без спроса отдал фотокарточку, и ушла на работу. Папа почему-то подмигнул Альке и тоже ушёл. А Марина сидела в другой комнате и дулась... Была в квартире тишина... И за окном звенел дождь. Алька рисовал на запотевшем стекле. Он водил пальцем и бормотал:

Точка, точка, две черточки,

Носик, ротик, оборотик,

Ручки, ножки, огуречик —

Вот и вышел человечек.

У нарисованных человечков были круглые улыбающиеся рожицы. Человечки никогда не унывали. В их компании Альке стало веселее. Один человечек очень походил на Алькиного друга Валерку. У Валерки тоже было круглое лицо, и он тоже всегда улыбался.

— Хоть бы ты зашёл, Валерик... — сказал Алька человечку.

— Я стучу, стучу, — заявил Валерка, появляясь на пороге. — Не слышишь ты, что ли?

— А ты заходи без стуканья, — обрадовался Алька.

Валерка был добрый человек. Он хотел, чтобы всем всегда было хорошо, и поэтому любил давать советы. И, услышав грустную историю про фотоснимок, он сказал:

— Ты иди, Алька, к этому Котьке и карточку назад забери. Всё равно для газеты она теперь не нужна.

— Правильно! — обрадовался Алька. — Пойду и заберу. И скажу, что он жулик. Сам наобещал про газету, а сам наврал.

Потом что-то вспомнил и вздохнул. Взял ранец и вытряхнул из него серебристый самолётик.

— Ух ты! — восхитился Валерка. — Сам делал?

— Котькин. За карточку мне подарил... Наплевать, отдам.

...Он вернулся через полчаса. Зашёл в комнату, где сидела над задачником Марина.

— На!

На задачник упала карточка. Алька стоял перед сестрой гордо и независимо.

Марина встревоженно глядела из-под своей каштановой чёлки.

— Ты у Кости взял?

— А как же.

Алька с удовольствием вспомнил свой решительный разговор с Котькой. Правда, жуликом он Котьку не назвал. Но зато он с размаху положил на стол самолёт и твердо потребовал:

" Карточку давай. Марина рычит".

— Он сразу отдал? — нетерпеливо спросила Марина. — Сразу, да?

Она почему-то не об радовалась. Получила назад фотографию, а всё чем-то была недовольна.

— Сразу не сразу, а поискал и. отдал, — ответил Алька. — Получила и радуйся.

Он хотел сначала рассказать, как растерялся Котька и стал даже какой-то печальный.

Но тут Алька вспомнил, что Котька не взял назад самолётик. Котька снял очки, потом снова надел, поглядел на игрушку, будто впервые увидел, и махнул рукой:

" А... Зачем она..."

И сейчас Альке стало жаль Котьку. А Марина всё допытывалась:

— Что он говорил?

— Ничего, — сухо сказал Алька.

— А ты что говорил?

— У-у! — вдохновился Алька. — Я всё говорил. И как ты здорово разозлилась на него!..

— Убирайся, дубина! — изо всех сил вдруг закричала Марина и трахнула об стол задачником. — Несчастный болтун! Суётся куда не надо!

Алька попятился. Но он не испугался. Он взял себя в руки. Ушёл и дверью хлопнул так, что в рамах дзинькнули стёкла.

Снова в квартиру заползла ташина. Алька сидел и думал о Марине. Ну чего она так?.. Он хотел пойти к Валерке. Может быть, Валерка и придумал бы объяснение. Но снова пошёл дождь. Алька сел к окну и стал смотреть, как по стеклу бегут капли.

Из-за туч раньше времени пришёл вечер. На дворе зажёгся фонарь, и в каждой капле дрожала точка света. Капли ожили. Каждая из них стала крошечным автомобильчиком с ярким огоньком фары. Они бесшумно катились по стеклянной площади к белому аэродрому, где стоял алюминиевый самолётик. Он хотел улететь куда-то...

— Александр, хочешь, чтобы тебя продуло? Слезь с подоконника, — велела, войдя в комнату, Марина. Она уже говорила обычным голосом.

Алька молчал.

— Александр!

— Отвяжись, — печально сказал Алька. Марина замолчала. И опять только звенел дождь. Тихо-тихо звенел.

Марина подошла и попросила как-то жалобно:

— Тебя же правда продует. Ну, слезь... Она взяла Альку за плечо. Но он оттолкнул плечом руку.

Теперь-то уж он не слезет. Не слезет ни за что, пока Марина не уйдёт и не захлопнет