Дыханье вдохновения

Творчество — дело тонкое. Заглянуть в лабораторию гения, препарировать его труд, разложить его на молекулы невозможно. И всё же если речь идёт о создания шедевра, одна аксиома очевидна: вдохновение — необходимое, но не достаточное условие. В своём первичном значении еврейское «руах» и греческое «пневма» имеют вполне материальное значение. Это «дыхание» или «дуновение», т. е. некий процесс, связанный с движением воздуха. Со временем эти термины прочно связались сначала с действиями Бога, а затем с Личностью Утешителя, «Иже от Отца исходящаго». Именно так мы понимаем выражения «Руах Элогим» и «Агиос Пневматос», т. е. Дух Божий и Дух Святой.

В русском языке слово «дыхание» — со своим изменчивым корнем «дух-», «дых-», «дох-» — используется совершенно аналогично языкам библейским. Это и имя Божие — Дух Святой; это и дыхание живого существа; это, конечно, и вдохновение.

Сама лексическая близость вдохновения к Духу Святому влияет могущественно на носителей нашего языка, и творческое действие, действие «по наитию», рассматривается у нас очень часто как некая «блаженная одержимость». Поэт сказал:

Служенье Муз чего-то там не терпит.

Зато само обычно так торопит, что по рукам бежит священный трепет и несомненна близость Божества.

В пользу подобного понимания природы творчества есть тысячи аргументов, спорить с которыми незачем. Есть только одна серьёзная ремарка, и касается она тех, кто с пренебрежением относится к учёбе и труду, а весь центр тяжести переносит на то самое «вдохновение», «наитие», «нашёптывание на ухо» и «священное рабство у высших сил».

Всякий не лишённый напрочь эстетического чувства человек находит удовольствие, и даже больше — наслаждение, видя работу мастера. При этом может показаться, что музыкант играет так легко, так одновременно и виртуозно, и естественно, что родился он не иначе как во фраке и со скрипкой в руках. И только близкая дружба с маэстро, или знание закулисной изнанки, или же личная причастность музыке открывают человеческому взору изнурительный, титанический труд гения.

Точно так же самое приблизительное знакомство с другими видами творчества заставляет человека, сей предмет изучающего, взяться за голову. Оказывается, писатели могли переписывать одно (причём масштабное) произведение десятками раз. У некоторых работа останавливалась на месяцы из за отсутствия одной нужной фразы в абзаце. И эти месяцы они проводили в мучительных поисках нужных слов. Непосвящённому человеку это может показаться уже признаком психического расстройства. «Надо же! Слов человеку мало!»

Совершенно прав Маяковский, сказавший:

Поэзия — та же добыча радия.

В грамм добыча, в год труды.

Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды.

Речь здесь идёт не только о требовательности художника к своему творению, но и о готовности к чрезмерным усилиям. Дело творчества не сводится к одному лишь «наитию» и «горнему посещению».

Конечно, это вмешательство из другого мира в процесс творчества есть. Если бы его не было, поэзия, искусство вообще стало бы тем, чем его хотели видеть различные «цеховики» от культуры, т. е. ремеслом. Не было бы и той пугающей немоты, которая на долгие годы овладевала многими и которой так боятся истинные поэты.

Толчок к творчеству можно сравнить с зачатием. Есть много женщин, чьё чрево бесплодно, несмотря на то, что им известна мужская ласка. Очевидно, не всё здесь зависит от человека, но к любви двух должно примешаться благословение Третьего. Это знал Иаков, который в ответ на Рахилино «дай мне детей!» отвечал в сердцах: «Разве я — Бог?» Точно так же для творчества не хватит механически добавленных друг к другу эрудиции, свежести чувств, ума, сильного желания. Нужно то самое «ещё что-то», которое всегда — тайна и без которого творческий процесс заканчивается, как в детских стихах: «Не хватило мне чернил и карандаш сломался».

Поскольку поборников первенствующей роли вдохновения всегда больше, чем упорных тружеников, вернёмся к правоте последних.

Нужен труд. Те, кто живёт через стенку с оперным певцом или пианистом, знают — их соседи редко остаются без дела. Конечно, никто, пребывая в здравом рассудке, не станет утверждать, что стоит ему взять в руки кисть художника, или флейту, или резец скульптора, как тут же от его усилий родятся шедевры. Любому понятна оторопь Розенкранца и Гильденстерна, возникшая в ответ на гамлетовское «сыграйте». Им, играющим особую роль в той путанице, что воцарилась в Датском королевстве, принц протянул музыкальный инструмент. Когда же они стали отказываться, ссылаясь на то, что не учились музыке, Гамлет пристыдил их, сказав, что он сложнее какой-нибудь дудки, однако на нём они пытаются играть.

У всех видов искусства есть заслоны и границы, черту которых не пересечёт человек, совсем ничего не умеющий в данной области. Только бедной поэзии повезло меньше всего. Любой, кто умеет читать и писать, ощутив себя «избранником Небес» и «любимцем вдохновения», начинает лепить слова и строчки друг к дружке в полной уверенности, что после движения шариковой ручки по листу на бумаге остаётся нетленное произведение.

Ситуация только ухудшается, когда предметом поэзии становятся сюжеты и темы Божественные. Тогда к «оправданию вдохновением» добавляется «оправдание тематикой», и ситуация грозит стать неисцелимой.

У Р. М. Рильке есть ряд писем «Молодому поэту», которые под этим названием были опубликованы как отдельная книга. Стоит прочесть её тем, кто чувствует в себе призвание к поэзии. (Притом, что вообще нужно учиться до закипания мозгов и душевного изнеможения, что я боюсь повторять часто, дабы не надоесть.)

Среди множества глубоких и удивительных подсказок там есть совет не браться до времени за темы всеобщие, например, за тему любви. Подобные темы — самые сложные и требуют уже не пробы пера, а настоящей самобытной силы и выкованного стиля. Я лично хотел бы, чтобы этим советом воспользовались люди, пытающиеся писать стихи о Боге, поскольку «тема Бога» в поэзии неизмеримо сложнее и ответственнее «темы любви».

Не все мэтры так внимательны и тактичны в обращении с начинающими поэтами, как Рильке. Мандельштам, например, мог выгнать вон из редакции молодую «непризнанную гениальность» и ещё, выбежав, вдогонку кричать: «А Андрея Шенье печатали? А Иисуса Христа печатали?» Так что лучше, по совету Спасителя, сесть пониже самому, чем дожидаться, пока тебя «попросят» с занятого места.

И физически, и хронологически наше поколение появилось и «после», и «благодаря» поколениям предшественников. Чтобы сказать нечто новое, нам необходимо кропотливо и упорно, бережно и внимательно изучать всё, что было создано до нас. В противном случае разговор о творчестве невозможен.