Счастье

Валентина, внимательно присматриваясь к сыну, замечала в нем большие перемены. Мальчик стано­вился все менее замкнутым и отчужденным. Пропало, кажется, и недоверие, а порой враждебное отношение к ней, матери. Теперь Вася все чаще смеялся, и когда смеялся, его большие глаза оживлялись, становились веселыми. Валентина радовалась, хотя внешне стара­лась быть спокойной, а когда нужно, — требователь­ной или строгой. Но не всегда это удавалось. Случа­лось, забыв обо всем, она смеялась вместе с сыном, а руки невольно тянулись приласкать его.

Однажды Валентина положила на голову сына ладонь. Вася крепко прижался к ней щекой. Так про­шло несколько секунд.

— Мама, ты нашла деньги? Сто рублей? — Вася взглянул снизу вверх па мать.

— Нашла, — сказала Валентина, смущенная не­ожиданным вопросом.

— Ну вот... Я говорил, что не брал. Мама, а Яков придет?

— Нет, сынок, не придет.— Валентине захотелось поговорить с сыном серьезно, как со взрослым. Глубоко вздохнув, как бы набираясь решимости, она сказала: — Про Якова нечего больше вспоминать. Не придет он.

— Ни разу?.. Никогда? — Вася не мог скрыть своей радости. Он опять схватил ладонь матери и опять прижался к ней щекой.

— Только зачем ты не пошел на экзамены? — продолжала Валентина. — Все об этом говорят... и Глафира Павловна...

— Ты, мама, не бойся, я сдам. — И он внезапно принялся рассказывать про дядю Максима: — Он приехал электростанцию строить. Я тоже буду ра­ботать.

Теперь Вася утрами вставал вместе с матерью, а иногда и раньше ее. Наспех умывался, завтракал и, прихватив сумочку с припасенной с вечера едой, спе­шил в заезжую. Оттуда они отправлялись на автома­шине в поле. Возвращался Вася разморенный зноем, но довольный. Жадно набрасывался на еду. По его глазам и темному, сильно загорелому лицу Вален­тна видела, что сыну не терпится рассказать о на­копившихся за день впечатлениях. Только он никак не может осмелиться. Как-то она спросила:

— Ну, как вы работали?

А потом уже больше не спрашивала: Вася сам, еще как следует не поев, начинал горячо и сбивчиво рассказывать, и Валентина узнала об изыскателях столько, будто сама все время работала в поле. Ока­зывается, в первый день работа показалась ребятам очень трудной. С утра-то было нетрудно. Они разби­вали пикетаж. Васе и Леве дядя Максим дал мерную ленту. Она намотана на железный круг. Дядя Мак­сим взял этот круг, покрутил какой-то винтик, и на землю упал конец ленты с удобной ручкой. Вася схва­тился за ручку, пятился, пятился, а ленте не было кон­ца. В ней двадцать метров. Ленту нужно встряхи­вать и натягивать, а перекручивать нельзя, потому что она стальная и может лопнуть. А еще дядя Мак­сим передал ребятам шесть больших железных шпи­лек. Когда Вася с Левой отмеряют ленту, то концы ее приколют шпильками. Эти шпильки оказались вро­де хороших счетов. Передаст Вася идущему впере­ди Леве пять шпилек, воткнет тот последнюю — тут уж считай не считай — сто метров отмерено.

— Пикет! — закричит Лева.

К нему подойдут Стасик, Вася и Генка с малень­ким топориком в руках и мешком за плечами, в ко­тором погромыхивают деревянные колышки. Сбра­сывая на ходу мешок, Генка опускается на колени и вбивает на месте шпильки маленький беленький ко­лышек. Он называется точкой и забивается почти вровень с землей. А рядом ставится второй колышек, большой. Он называется сторожком, потому что, вро­де, стережет маленький. На нем Стасик пишет номер пикета. Напишет ПК 14 — это значит, что прошли они один километр и четыреста метров. На маленькие колышки будут потом ставиться рейки с цифрами, и дядя Максим нивелиром измеряет, насколько одна точка выше другой. Если этого не узнаешь, то ника­кой гидроэлектростанции не построишь. А если построишь, так она не будет как следует работать.

Сначала Генке, видать, очень понравилось заби­вать колышки. Он улыбался, потихоньку что-то пел и насвистывал. Но когда солнце поднялось над голо­вой и стало невмоготу жарко, Генка замолк. Концом мешка часто вытирал с лица пот, охал и крякал, за­бивая колышки, болезненно морщился и смотрел на ладонь. Вася тоже устал, захотел пить, но крепился. А Леве все, кажется, было нипочем. Он, знай, шагал себе с лентой, будто только начал работать. Видя, что Генка совсем раскис и начал отставать, Лева предло­жил ему идти с лентой, а сам взялся забивать ко­лышки.

Когда дядя Максим спросил, как дела, Генка скривился:

— Жарко. Спина болит...

Дядя Максим сразу ничего не сказал, но, навер­ное, рассердился, потому что строго и как-то подозри­тельно посмотрел на всех. А потом закурил и сказал:

- Да, выходит, плохая у вас воля, трудностей боитесь. Ну, что же, не все такие... Есть ребята упорные, настойчивые. Им и жара нипочем и спина не болит.

— Да мы чего? Мы ничего, — сказал Лева. — Это вон Генка разнюнился.

А Вася сказал, что не надо было Генку принимать на работу: он мастер только голубей по крышам го­нять. Генка, краснея, схватил свой конец ленты.

- Я только сказал, что спина болит. Так это пройдет. Привыкнем. Пошли!

Ребята разбили еще несколько пикетов, а потом дядя Максим приказал садиться в машину. Они по­ехали к реке. Там искупались, пообедали и еще иску­пались. После работали до самого вечера, и никто не уморился.

Свете Орловской тоже охота работать на изыска­ниях. Только домоседовать некому. Дядя Максим сказал, что без нее обойдемся. А она твердит, что обязательно пойдет. Как только приедет бабушка по­гостить, так Света станет работать.

А сегодня Вася уйдет после ужина в заезжую. Будет там задачи решать, а потом дядя Максим их проверит.

— И что только там за дядя Максим, — с чув­ством материнской ревности сказала Валентина. — С языка у тебя не сходит. Как фамилия его?

- Дядя Максим... Максим Петрович... Не знаю, мама. Я спрошу. Он хороший. — Вася мечтательно вздохнул. С каждым днем он все больше привязы­вался к Матвеенко. Максим Петрович не выказывал к мальчику особенной привязанности и нежности, случалось — был справедливо строгим и требователь­ным. И, очевидно, поэтому каждое одобрительное слово или даже взгляд Матвеенко необычайно радо­вали Васю.

Мальчик и раньше не раз обращал внимание на смелые поступки людей. Слышал о них от Глафиры Павловны, матери, Марии Ивановны Орловской. Вол­новала Васю жизнь отца. Мальчик старался во всем быть похожим на него, но проходили дни, и Вася начинал иногда проявлять упрямство или грубость, поддавался лени.

У Максима Петровича все выходило просто и яс­но. Казалось, он никогда не колебался, не поддавал­ся слабостям — спокойно и уверенно делал свое дело, шел вперед. И мальчику около него стало спокойно и легко. Исчезли сомнения и колебания.

Незаметно для себя Вася начал во всем подра­жать Максиму Петровичу. В разговоре он так же, как Матвеенко, старался не торопиться, не бросать лишних слов, быть точным. Даже походка и та изме­нилась у мальчика: стала четкой и неторопливой, как у Максима Петровича.

Валентина не знала Матвеенко, лишь один раз она случайно встретила его в конторе. Но слушая о нем восторженные рассказы сына, Валентина поня­ла: многое хорошее у мальчика идет от Матвеенко. Ему подражает Вася.

Хорошо отзывались об инженере и взрослые. Ди­ректор совхоза, разговаривая об электростанции, ска­зал:

— Электростанция будет! Максим Петрович до­ведет это дело до конца.

— Серьезный человек, — согласилась Мария Ива­новна и немного погодя добавила: — Фронтовик...

Все это возбуждало в Валентине любопытство, вызывало желание как-то поближе узнать Матвеенко. «Что за человек?» — думала она.

Однажды вечером Валентина зашла в библиотеку и увидела Матвеенко. Это было так неожиданно, что на пороге Валентина почему-то пришла в замеша­тельство, глянула на блестящий крашеный пол, за­тем решительно вскинула голову и прошла к библио­текарше. А Матвеенко, кажется, ничего не заметил. В сиреневой шелковой рубашке с засученными выше локтей рукавами, крепкий, загорелый, он с увлечени­ем просматривал только что полученные тома нового подписного издания Максима Горького. Захлопнув книгу, Максим Петрович обратился к библиотекарше, худощавой женщине с гладко зачесанными, седею­щими волосами:

- Какой писатель, а! Можно без конца читать и перечитывать... «Человек — это звучит гордо!»

— Да, да! — встрепенулась библиотекарша, и глаза ее заблестели.

«Гордо, — подумала Валентина. — Какой человек?.. Вон Яков, тоже человек... Правда, хорошо ска­зано... А я почти совсем не знаю Горького».

- Товарищ Матвеенко!.. Максим Петрович, может, вы прочитаете лекцию о Горьком? Прочитайте. Вы любите его. Главное — надо любить... — В ожидании ответа библиотекарша нетерпеливо поднялась со стула.

— Гм, — Матвеенко смущенно усмехнулся. — Ловко вы пользуетесь моментом. Что же, пожалуй, можно прочитать.

Облегченно опускаясь на стул, библиотекарша об­ратилась к Валентине:

— Давно у нас не была.

— Все некогда. На курсах учусь. Дайте мне что-нибудь новое. Вот Горького дайте.

Библиотекарша стала быстро перебирать абоне­ментные карточки.

Склонясь над барьером, Валентина почувствовала на себе пристальный взгляд Матвеенко. Несмело по­вернулась к нему.

- Извините, вы не мать Васи?

— Да, — сказала Валентина.

— По глазам узнал. У вас Васины глаза, то есть наоборот... у Васи ваши... — Все это Матвеенко ска­зал в какой-то радостной растерянности, а под конец смутился. — Хороший мальчик. Я завидую вам. Та­кого сына иметь — счастье.

Получив том Горького, Валентина вышла из биб­лиотеки. Медленно спускаясь по ступенькам крыльца, думала: «Матвеенко... Знакомая фамилия. Где я ее встречала? Да, в дневнике Сергея... А не тот ли это Матвеенко, Сергеев друг? Да нет, как он сюда попа­дет. Разве спросить? Неудобно как-то. Лучше когда-нибудь в другой раз... Вася ему понравился, говорит, счастье... Конечно, Вася — мое счастье. И как я рань­ше не понимала этого?»

1952—1954 гг.