Нашествие

Когда карлистское движение было разгромлено и воцарился мир, вся Бискайя, и особенно Энкартасьонес, служившая главной ареной военных действий, являла собой сплошную кровавую рану - зримое свидетельство жестокой братоубийственной войны.

Длинные ломаные линии израненной земли по склонам и ущельям Монтаньо и Гальдамеса, на полях Сан-Педро Абанто, Муррьеты, Соморростро и Сопуэрты указывали на то, что некогда здесь, в траншеях, занимали позиции враждующие армии.

В этих траншеях в братской могиле похоронены тысячи солдат той и другой стороны - непримиримых противников при жизни и навсегда примиренных смертью.

В деревнях и хуторах облаченные в траур женщины, потерявшие кормильцев, вынуждены были взвалить на себя все заботы по дому. Матери и жены, лишенные поддержки и любви тех, кто погиб на войне, никогда не смогут объяснить, во имя чего умирали их сыновья и мужья, братья и отцы в той бессмысленной и преступной распре, которая разрушила их очаги, разорила семьи и посеяла в каждой деревне, в каждом селении, среди людей одного клана, одной крови братоубийственные семена гнева, вражды и мести.

И, вспоминая тех, кто ушел без возврата, кто был вовлечен в обман призраком чуждого им дела, кто щеголял когда-то в красных беретах карлистов или в черных беретах их противников - либералов, вспоминая тех, кто ныне безыменно лежат вперемежку, охваченные тленом в общей могиле, вырытой у обочины дороги в тени буковой или дубовой рощи, женщины спрашивали в мучительной тоске: " За что, господи боже, за что? ".

Слезы по убитым еще не успели просохнуть и в молитвах за семейным столом еще поминали " тех, кого нет за общей трапезой". По праздничным и воскресным дням на родных могилах деревенских погостов матери и вдовы продолжали еще расстилать белые скатерти и в незатейливых бронзовых подсвечниках, хранимых как семейная реликвия, еще возжигалось благочинное пламя в память о незабвенных усопших, а по взгорьям и долинам Энкартасьонес уже звучала речь с иностранным акцентом; и в этом без особого труда можно было найти ответ на те мучительные вопросы, которые поставила война перед тысячами семейств.

Совсем чужие здесь люди обшаривали алчным воровским взглядом горы и долы, поля и луга, холмы и балки, и кованые сапоги топтали свежезасыпанные могилы.

Они меряли и наносили на карты земли, которые им не принадлежали, составляли планы, испещряя их значками, столбили участки, укладывали межевые камни, изъяснялись на какой-то дьявольской тарабарщине, которую никто прежде здесь не слышал: анонимные общества, землевладение, концессии, отчуждения, принудительная экспроприация, ввоз капитала, дешевая рабочая сила, экспорт руды, индустриализация...

Менялось гражданское право, ибо менялись отношения собственности. Вчера собственность была общинной, общинное же право слагалось из собственности каждой семьи и передавалось по наследству. Сегодня все изменилось.

Пастухи потеряли право пасти свои стада на общественных выгонах, а крестьяне - рубить муниципальный лес. Все это было запрещено. И дорога возле дома перестала быть тем, чем была прежде. Теперь она стала частной собственностью. Ее загородили колючей проволокой, и протесты поселян остались втуне.

Земля, которая еще хранила следы дедов и отцов, отчуждается в пользу новых владельцев. Принимается закон, признающий права пришельцев, а коренные жители лишаются тех исконных прав, которые были установлены общественной практикой и обычаем.

С высоты указательных столбов запестрели иностранные фамилии. Тут компания " Лучана Майнингь", там - " Орконера". За нею - Франко-Бельгийская, " Ротшильд", " Гальдамес". Еще подальше, в Посадеро и Ковароне, - " Мак-Ленан" и прочие, помельче.

Неуклюжие повозки в бычьей упряжке, на которых руда перевозилась с места разработок на старые плавильни, на баржи реки Галиндо или Соморростро, постепенно заменялись вагонетками, и узкоколейка, опоясывая склоны и пересекая горы, связала самые отдаленные уголки горнорудного бассейна с портами и промышленным районом, который непрерывно рос и развивался.

Прежний ландшафт рушился. Горы исчезли, склоны зияли туннелями, на полях и лугах росли кучи мусора. Долины поднялись к вершинам холмов, поползли вверх днища пропастей и оврагов.

Выросли насыпи, разверзлись щели, повисли мосты. Над рабочими поселками, поверх каштановых и дубовых рощ, сновали вагоны подвесной дороги.

Взрывы динамита, скрежет стальных тросов и вагонов, пыхтение паровозов, нескончаемый шум бурана и кирки нарушили спокойствие тихих долин, и новая жизнь, полная тяжелого физического труда, беспокойства, сумятицы, закипела там, где некогда стояли молчаливые горы и мирные селения.

Вокруг деревень выросли бараки рабочей слободы, нищей и обезличенной.

Тихие деревушки, дремавшие дотоле в мире и спокойствии, вдруг пробудились, стали быстро расти, превращаясь в промышленные поселки и торговые города.

Отзвучали старинные баскские песни об извечной тоске по дому, о войнах, о сказочных героях, о свободе. На пороге родного дома не появлялся больше песенный Эчекохауна (Примечание: Эчекохауна - герой баскских сказаний, хранитель национальных традиций, патриот, стоящий на страже независимости Басконии.), он не трубит теперь в свой рог и не зовет басков на защиту земли, захваченной чужестранцами. Напротив, он сам приглашает иноземцев в свой дом. Там, внутри, у домашнего очага они усаживаются за массивный дубовый стол и, пока угощаются куском жареного бакалао (треска) и запивают его сладким сидром или терпким кисловатым чаколи, обсуждают под мирный треск лопающихся на огне каштанов плату за скупаемую землю, цены горнорудных акций и биржевую котировку ценных бумаг железнодорожных и пароходных компаний.