Мифы о детях

КИТЕЖСКИЙ ПЕДСОВЕТ

Дмитрий

— Это свойство человеческого сознания, встретившись с неизвестным и опасным, подменять тщательное изучение феномена созданием мифа.

Сейчас у нас период мифотворчества, на тему детей-сирот.

Эх, не хотелось мне об этом говорить, но приходится соблюдать обет «Честность и искренность».

Не всем детям подходит Китеж. Есть те, кому с нами неуютно, кто боится, активной требовательности нашей повседневной жизни.

Поэтому надо особенно аккуратно выбирать детей, брать в свои, семьи только тех, кто сам захотел, остаться. Собственно, поэтому мы и обсуждаем прямо на собрании возможность принять нового ребенка в ту или иную семью.

В решен ии такого жизненно важного вопроса не должно быт ь никакого автомат изма, никакого давления. Жизнь много раз показывала нам., что делать добро надо тоже разумно, чтобы оно потом не обернулось разочарованием и разрушенной, семьей.

Максим

— Когда у родителей слишком высокие ожидания, то и разочарование может переживаться острее. Чего только не было в нашей практике. Если не получалось построить отношения с приемным ребенком, у пытались найти причину в дурной наследственности у генетической предрасположенности.

Мы не знаем всего о наследственности. Иногда дети действительно стремятся повторить судьбу родителей. Но это₉ скорее, связано с тем, что именно у родителей они почерпнули самые первые образцы для подражания. Вот они бессознательно и прибегают к этим: первообразам в каждом сложном случае.

Одна мама, взявшая под опеку мальчика- осетина, как-то сказала: «В нем проснулась родовая память — он стал, неуправляем, как все кавказцы».

Некоторые родители от отчаяния апеллируют к дурной карме: «Был таким милым, малышом, а пошел в школу, начал взрослеть и теперь проявляет свою истинную природу хама, лжеца, подлеца».

Маша

— В погоне за быстрым и легким, пониманием ситуации происходит подмена научной психологии житейской. В теории никто не пытается разобратьсяу требуют конкретных советов, вроде, пороть или не порот ь. Психология низводится до уровнярецептур: «Что делать, если...»

В некот орых методичках для приемных родителей можно найт и советы, вроде: «Объясните ребенку, что вам неприятно его поведение». Так он же спе-

циалъио так себя ведет, чтобы вам было неприятно! Как раз нужно понять, что он вам хочет этим сказать.

В обществе с глобальным нежеланием тратиться на, что-либо все направлено вовне, а приемному родители) нужно копать в глубину личности.

Дмитрий

— И это — преступление, которое общество не может предупредить. Приемная мима, устав от непослушания или истерик ребенка, решает, что у него плохая, наследственность или психологическая неполноценность, или что-то там еще. То есть сама себе выписывает разрешение ничего не делать, а заодно и программирует ребенка на неуспех: «Все равно из тебя, ничего не выйдет».

Максим

— Л все потому, что л/6/ ожидаем, быстрых результатов своей деятельности, и не привыкли жить отрезками год, пять лет, десятилетие. И каждый родитель ожидает, что все произойдет быстро: «До меня ребенок жил одной жизнью, а теп ерь сразу начнет жит ь по-другому. Через месяц ребенок, окруженный моей любовью и вниманием, начнет доверять, говорить по душам,, помогать по дому, сочувствовать». Или как вариант: «Если ты попал ко мне, то будешь лучше всех».

Родитель, часто не зная потенциала, нового ребенка, исходит из того, что «нужно дать как можно больше, быстренько наверстать, и тогда он всем покажет». Так ребенок, кроме школы (с нагрузкой, скорее всего для него поначалу непосильной), получает еще кружки, секции и т. п. В этой ситуации он не может быть успешным. Слишком много вызовов. Тогда он начинает защищаться, то есть вести себя плохо.

Дмитрий

— Альтруизм взрослого часто оказывается- замаскированным эгоизмом. Выбирая в свою семью близкого по духу ребенка, мы ищем маленького себя и пытаемся спасти себя в прошлом через него. Не учитывая, что, даже очень похожая на нашу, судьба — не наша.

Мария

— Еще один миф: «Я услышал в передаче от психолога, что личность формируется до трех лет.

Я понял, что, к сожалению, занялся воспитанием ребенка слишком поздно». Макаренко, очевидно, не принимал всерьез этот факт, поэтому у него получалось с любым возрастом.

Дмитрий

— Но ему помогали сверстники, уже организованные и разделяющие ценности воспитателя. А что делать одинокой маме, у которой нет опыта общения с нашим и дет ьми?

Максим

— Женщина, взявшая «погостить» семилетнего мальчика из детского дома, пожаловалась, что тот ножницами подстригал ее комнатные цветы в горшочках. Его пытались увещевать, потом, наказывали. А он продолжал свое. Это был его символический язык, которым он давал понят ь взрослому миру, что ему плохо. А потенциальная приемная мама ожидала, когда же он, наконец, словами-то скажет. Не скажет. Для семилетки из детдома слова вообще ни

— какого значения не имеют. Он ведь не словами понимает, что эта- временная приемная мама его не любит. Сказат ь правду взрослым страшно, но и просто подчиниться он не хочет. Стоило переместить его в другую семью, как ненависть к комнатным цветам пропала.

Проговаривать, конечно, проблемы ребенку нужно, но дозировано у иначе он еще больше замкнется. Уговорами никого не изменить. Нужно найти причины плохого поведения, вспомнить, по возможности, ситуации, в которых был записан образец, и попытаться заложить новый образ.

В Китеже нет понятия «перевоспитание», есть понятие «развитие». Перевоспитание — это как бы замена одного качества другим. Мы же понимаем воспитание как восполнение, развитие недостающего качества, установление связей там, где пустоты.

Еще один миф в сознании взрослого я могу выразить словами: «Благодарность на всю жизнь, или я столько для него сделал».

Приемные дети часто не проявляют благодарности. Это действительно очень тяжелая ситуация для взрослого человека, потому что трудно работат ь ради работы, человек привык работат ь ради результата. Поэтому для успешной работы с детьми необходимо изменить эту установку у взрослого, сдвинуть фокус внимания с внешних изменений ребенка. Их может долго не быть — так что ж, все время страдать и мучиться в сомнениях: получается- или нет? Результат в нашем случае — медленное и незаметное нарастание качества. А благодарность может последовать и через десять лет.

Юля

— Помните метод Мэри Поплине: «Если ты будешь плохо себя вести, то отправишься спать в пять часов». Не важно, что произошло в тебе, что символизирует твой поступок нарушения границ. Он может символизировать и хорошее (попытку понять себя), и плохое (доказать, что я против всех). Но для воспитательницы важно, что ты нарушил границы. Далее следует наказание.

Дмитрий

— Одна взрослая женщина призналась: «Мне даже детское восприятие моря испоганили. Мама заставляла учиться плавать, а потом это море рисовать. Я же хотела прост о бегат ь в волн ах и соби рать ракушки».

Не надо было торопиться, давить. Девочка набегалась бы, привыкла к воде, и ее саму потянуло бы научиться чему-то новому. А так оздоровительная поездка закончилась неприязнью к морю и маме.

Михаил

— Одна приемная мама сказала в минуту отчаяния: «Мне кажется, что у моего сына ограниченные умственн ые способности и».

Но мы хорошо знали ребенка, так как работали с ним два. года, и добились результатов. Мальчик был вполне способен развиваться, просто мама не хотела затратить усилий, а может быть, вообще для нее эта. ноша была не по силами.

Хорошо, что в терапевтическом сообществе мы можем вмешаться, помочь развивать ребенка. Находясь внутри системы, я. не чувствую себя, бессильным понять и изменить ситуацию.

Максим

Когда взрослый чувствует свою несостоятельность и ему некуда обратиться за помощью, он подсознательно сваливает причину неудачи на объективные обстоятельства, например, ставя ребенку медицинский диагноз. Любое негативное проявление сп исывает ся, на заболеван ие, а с заболевани ем не работают.

Мария

— Родители же, действительно имеющие детей с заболеванием, обычно перестраиваются, стараются узнать все о заболевании и необходимой помощи.

Случай: Нижний Новгород, мима и девочка с детским церебральным параличом. Мама проговаривала дочери, что она нормальная и здоровая, не позволяла, себе жалости, развивала ребенка, создав вокруг мощную среду. За счет воли и стремления- помочь мама сама стала развивающей средой для дочери. Результат соразмерен усилиям: девочка к девяти годам заговорила, обучается на дому; интеллект сохранен, развиты любознательность и познавательный интерес, восстанавливается опорно-двигательная функция. Девочка все понимает, улавливает нюансы человеческих отношений, потому что мама совершенно беспощадно говорит: «Ты нормальная» — и заставляет делать усилие.

Юля

— Плотн ая среда, ст авя щая- задачи, цел и разви тия, правильно интерпретирующая позволяет активизировать волевую составляющую в ребенке. Ма ма сама стала жесткой развивающей средой, кото

— рая форматирует под свои требования ребенка. Это эволюция в рамках одного человеческого существа.

Маша

— Очень важно, что в Китеже каждая семья открыта, родители не только могут, но и обязаны обсуждат ь все сложные вопросы с педагогическим советом и официальными консультантами. При этом они не боятся, что их обвинят в неумении или лишат премии.

У ПРАКТИКУМ ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ

ДЕТИ КИТЕЖА. ФЕДОР

— Отец начал пить, когда, я был во втором классе. Но я не помню первого момента осознания этого. Он просто часто лежал: на диване, // я думал, ^? /.шо он спит. Потом я стал слышат ь, /га/.* мат ь на него ругается. Он уже поддаты й приходил с работы, и так каждый день.

— 7б/ пытался, понять, почему он запил?

— Нет.

— А сейчас?

— Может, что-то не складывалось с матерью. Я мало знал о его работе и жизни. До меня доходили слухи, чт о он сидел до этого в тюрьме. У него на теле было много наколок. Может, привычка там... может, воспоминания угнетали. Ему уже много лет было...

— А когда стала пить мать?

— Они часто ругались. А однажды я пришел из школы, а они оба готовы, лежат. Ходить были уже неспособны. Так интересно, сначала ругаются, потом вместе пьют. Я пом, ню только два ее слова: «Я сорвалась». Эти слова я запомнил. Я точно не помню период времени, но в один прекрасный момент в доме остался старый матрац на полу, пара; стульев, газовая плита и телевизор. Если честно, мать даже джинсы мои пропила. Вот такие моменты сейчас вспоминаю, а раньше не помнил.

—

Вот вспомнил сейчас: была- ночь, а моя мама пыталась вытолкать меня в школу. Она видно сильно была пьяна. Я пыт ался объяснит ь, что рано, но она не слушала. Ия тогда ощутил, что мои слова, ничего не значат.

А один раз я, ударил свою мать. Меня переполняли какие-то чувства, ЧТО Я ПРОСТО не смог сдержаться.

Я был зол на нее за пьянство. И отца, однажды ударил игрушечной машинкой. Наверное, не мог ему иначе объяснить, что страдаю!

А потом, наверное, понял, что пытаться так воздействовать на мир бесполезно.

Ребенок еще не может сознательно анализировать ситуацию и тем более не способен обсуждать ее с родителями, если они его сами к этому не приучили. В нашей культуре и не принято вступать в серьезный диалог с ребенком, спрашивать его мнение. Поэтому растущая личность ищет свои способы влиять на мир. Можно попытаться поплакать или заболеть, а если это не привлекает внимания родителей, то остается одно — ударить. Если же ни один из способов не дал результата, ребенок делает грустный вывод, который окажет влияние на всю последующую жизнь: Мир не управляем.

Причем в случае с Федором мир сначала был добрым, освещенным любовью, а потом вдруг из него ушла и любовь, и безопасность.

— Как-то мама показывала фото из роддома. Отец с цветами. Они меня, думаю, тоже любили. Сейчас вспоминается: сижу на коленях у отца, обнимай) за- шею его и мать, и мы вместе говорим-: «Семья». Это счастье!

—

Но вообще мы почти не разговаривали. У нас не было контакта.

И мальчик боролся, как мог. Он сдался лишь тогда, когда попробовал все доступные ему способы изменить ситуацию, когда со всей очевидностью осознал: в мире есть только боль и одиночество.

— Мать могла неделями не появляться: дома. Отец часто не мог ходить после пьянства, и мне пришлось попрошайничать.

Обычная ситуация: матери нет дома, отец, лежит и говорит, еле шевеля языком'. «Принеси поесть». Мне приходилось идти по соседям. Было жутко неудобно, стыдно за отца. Я знал,, что в настоящих семьях отцы сами зарабатывают.

Что-то внутри меня и сейчас точно знает, что пытаться бороться с миром бесполезно. И ведь все в моей жизни это подтверждает! Когда мою мать нашли в парке, со сломанной шеей, мне было лет девять. Самое странное, что, похоже, мне даже это тогда фиолетово было, то есть не тревожило, что ее уже не было. Рядом с ней нашли две нераспечатанных бутылки водки. Может быть, мстили за что-то. С ней, прежде чем убить, еще что-то сделали. Меня удивляло только одно: зачем так жестоко с ней поступили.

Голос дрогнул. Судя по жару, который охватил его сознание, он все еще переживает, может, в чем-то винит себя! Он же был тогда совсем маленьким, какое это имеет отношение к двадцатилетнему... Это же совсем иная личность!

Но память... она соединяет бабочку с гусеницей и куколкой.

Я сходил к брату моей матери — дяде. Мне тогда было страшно, отец лежал на боку и хрипел. Дя дя пришел, все увидел и решил обрат ит ься в органы опеки.

У меня была какая-то н а дежда, что дядя см ожет заставить отца заботиться обо мне. У меня было впечатление, что дядя, умный и авторитетный.

— А он мог взять тебя к себе?

— Нет, ему, наверное, материальное положение не позволяло. Мне даже было стыдно проситься. Потомi начинается, странный период, когда меня начали возить из одного детдома в другой, и я даже не помню, сколько их было. Банально говорить, что это было, как сон, но это действительно так было.

— А как ты учился?

— Никак. В каждой школе была своя, программа. Было нужно время еще и к классу притереться. Я всегда был «на новенького», то есть аутсайдером. Все знали, что я — детдомовский.

Впрочем, это я сейчас так оцениваю. А тогда не понимал, что вообще со м/ной. Просто было плохо. Как в сумасшедшем сне, ничего не происходит. Только я приезжаю, обживаюсь, как приезжает машина,, снова собирай свои вещи. Куда: везли? Почему везли?

У м еня сейчас, нет эм оциональных пробл ем: с эти ми воспоминаниями, но я просто не могу заполнить эт и провалы в памяти. Из никуда приезжает машина, и меня увозит в новый детдом.

Я тогда себе представлял, что какая-то строгая тетка с пучком волос и в очках все время перекидывает мои бумаги с одного стола на другой, а меня вслед за ними мотает по совершенно одинаковым серым учреждениямЯ сходил с ума от их одинаковости.

— По тогда объясни мне, почем, ]) ты оказался одним из лучших учеников в детдоме?

— У меня с рождения так было — все, что логично, я понимаю. Л ecvm л хоть раз это понял, то л этого не забуду. И еще повлияла м.оя склонность к наблюдении). Я любил смотрет ь со стороны и понимать... Это тоже повлияло. Но если я так любил за всем наблюдать, почему так трудно сейчас вспомнить?

Федор от рождения был наделен живым умом и отличной памятью. Это сослужило ему плохую службу. Он острее своих сверстников переживал боль и несправедливость. Своего превосходства он не ощущал, потому что учеба не входила список добродетелей подросткового коллектива.

— Мне геометрия- нравилась, и я даже с учительницей спорил. Она, от меня требовала теорему, a jмне и так все было очевидно по рисунку. Мне проговаривать это не хотелось, я ведь и так все это знал.

На уроке как-то увидел графики, подумал, что можно прорисовывать формулой дугу. Каждая дуга имеет свою \формулу, то есть не надо чертить, а можно дать машине формулу, и машина сама выпилит. Так мне эта учительница- разъяснила, как функция влияет на графики. Если что-то мне нравилось, я видел в этом логику, то для меня это было легким делом.

Меня в детдоме и психологи выделяли, мои карги ин ки расам атр и вал и: «Смотри, глаза болыине, значат, чего-то боится».

— Ты был рад, когда мы забрали- тебя в Китеж?

—

— А я и не заметил Китежа. Просто когда оказался в приемной семье, то почувствовал себя, легче, чем в дет дом е. Тут можно было расслабит ься.

В Китеже «медовый месяц» закончился довольно быстро. Стоило Федору повзрослеть и обжиться, как он стал бороться за свободу со своими приемными родителями.

— Я восстал против графиков, против расписаний. Мои новые родители заставляли нас мыть посуду по расписании>, гулять по расписании>, даже говорить с ними в специальное время. Я не привык читать книги по расписании).

— А приемные родители тебя любили?

— Не знаю, никогда не думал, об этом. С ними было некомфортно.

Ребенок, переживший насилие или заброшенность, за- кукливается, закрывается в панцирь. Панцирь защищает от ударов судьбы, но и препятствует притоку новой информации — знаниям и впечатлениям.

А сколько внутренних сил уходит на поддержание защиты! Родной ребенок на подсознательном уровне уверен, что родители его любят и имеют право заставлять и наказывать.

Приемный ребенок ни в чем подобном не убежден. Любой совет взрослого натыкается на эту защитную оболочку подозрительности, фильтр в сознании: «Доверять взрослым нельзя. Если предали самые близкие — родители, то, что уж говорить обо всех остальных!»

В такой системе координат любая просьба приемных родителей: «Делай уроки» или «Помоги мне вымыть посуду» — может восприниматься как атака! Поэтому ребенок склонен к обидам и сопротивлению.

ИЗ ПРОТОКОЛА ПЕДСОВЕТА

9-й класс — начались проблемы с приемной семьей. Часто говорит об отсутствии интереса к жизни, начал активно курить. С явным пренебрежением относится к работе по дому. Попытки приемных родителей пресечь его вызывающее поведение называет фашизмом. Заявил о своем желании покинуть Китеж и пойти учиться на патологоанатома в Калугу.

— От негативных переживаний появлялась обреченность, тогда я, сказал вам, что хочу быть патологоанатомом.. Наверное, хотелось выглядеть крутымНигилизм — вскрывать трупы...

— По откуда у тебя обреченност ь?

— Наверное, от общения с первым приемным отцом. Я уже говорил, что каждый день у нас были беседы. Он рассказывал, каким я должен быть. Его лекции не имели ничего общего с тем, что я хотел. Я себя, чувствовал маленьким и беспомощным, на его фоне, а походить на него не хотелось. Вот, я только сейчас подумал, что в остальном, все в моей жизни было нормально. Но и обиды на приемного отца, хватило, чтобы захотелось сбежать из приемной семьи, да и из Китежа. Я думал, что сам, прекрасно справлюсь.

И он не верил нашим предостережениям, что не справится.

Слова «институт», «карьера», «интересная жизнь» для многих из бывших беспризорников просто лишены смысла. Слушая добрые советы, они даже не в состоянии построить в сознании модель того, о чем им рассказывают.

У них нет образов для такого строительства. Среди возможных моделей, создаваемых в сознании, выбор делается в пользу той, которая требует меньших затрат энергии.

Нравоучения взрослых просто заставляют чувствовать себя виновным или неадекватным. Поэтому, подростки любовь и заботу взрослых воспринимают как контроль и насилие. А нам, взрослым, кажется, что мы просто помогаем нашим любимым выживать, предписывая, как себя вести, куда идти, с кем дружить.

— Но ты потом вообще отказался выносить мусор, топить котел. Это же было безумие, совершенно нерациональный бунт.

— У меня бывают моменты, когда я нерационален.

Л был ли способ выйти из конфликта без ухода из той приемной семьи?

— Вряд ли. Может быть, если бы у меня был близкий друг и он сказал бы мне, что я не правильно поступаю. От друзей такие вещи легче принять, но не от взрослых.

Теперь, когда у нас есть система наставников, мы научились разрешать эти конфликты. А тогда, кто бы чего стал мне говорить? Я говорил друзьям что мне тошно в моей приемной семье, и никто не сказал мне, что я не прав.

— И ты вновь пошел по проторенной ранее дорожке — начал свой бунт, бессмысленный и бесперспективный.

Федор ходил с кислой миной, при девочках говорил о том, что в мире нет ни любви, ни счастья, при учителях витиевато рассуждал о тщетности любого познания.

Мы перевели Федора в другую приемную семью. Свозили его в «родной» детский дом. Просто так, на час, чтобы освежить память. Похоже, это помогло ему многое осознать, по крайней мере, с хозяйственными работами проблем больше не было, как и с учебой. Сочинения по литературе и контрольные по математике были только на отлично. Это тоже стало своеобразной формой защиты от претензий взрослых: «Я же учусь, чего вам еще от меня надо?»

И мы почти каждый день объясняли мальчику, что нам от него надо. Неожиданно нам помогли его сверстники, которые к этому времени доросли до понимания отношений любви и доверия. Изменилась общая ситуация в Китеже, она заставила и Федора пересмотреть некоторые базовые программы в собственном ОБРАЗЕ МИРА.

— А был ли момент, когда ты осознал себя по- новому?

— После того случая, когда ты наорал на меня. Сказал, что я переношу обиду на своих родных роди телей на всех вас — учителей и родителей Китежа. Я тогда- впервые почувст вовал вину. Ну, и что вы тоже что-то чувствуете. Ты меня- пробил на чувстве вины. Ну ладно. Я сейчас благодарен. Все равно что зуб вырвать, хоть и без наркоза, зато зуб не болит. Зато потом постепенно я стал- понимать и то, что ты мне втолковываешь. Еще помогали беседы с Мариной.

Потом само начало прояснятся: общими не просто так, и Морозов не просто так — ходит и кого- то пинает... Я думаю, тот период агрессии, моего упрямого нежелания что-либо понимать был тоже необходим. Надо было, чтоб мое собственное поведение мне самому осточертело. Я пережил это, прошел через это. Помогло и другое — понимание, что у меня просто нет выбора. Я должен или поменяться, или придется расстаться с Китежем. А что такое детский дом — я уже хорошо знал. И твои логические доводы мне помогли осознавать. Я иногда и не верил, но у когда, ты логически выстраивал объяснение, я принимал.

ИЗ ДНЕВНИКА ПЕДСОВЕТА

За декабрь 2000 — май 2001 года достигнуты следующие изменения: Федор обрел уверенность в себе, согласился стать членом детского Малого Совета, хотя и не любит быть явным лидером и брать на себя ответственность. Хорошо учится, мечтает стать юристом. В минуты душевного томления пишет стихи и поет. Интересуется психологией, пытается контролировать свои чувства.

Федору исполнилось семнадцать лет. Он вырос, окреп, учился только на хорошо и отлично, много читал. Но эти достижения не сделали его взрослым, в том смысле, что он не мог себя заставить делать то, что не хочется. Как я теперь понимаю, ему требовалось еще несколько лет для «дорастания». Он хорошо закончил китежскую среднюю школу, легко поступил в институт в Калуге.

Вот на этом бы и закончить эту историю. Но, увы, для самостоятельной жизни не достаточно быть талантливым. На лекциях ему было скучно, и он стал посвящать все больше время Интернет-салону.

— Почему не смог снова подготовиться к экзаменам и сдать их. Ты же умнее многих?

— Потух.

— И в армии...

— Я искрение верил, что армия меня изменит. Колли мне правда говорил, что ничто меня не изменит, но я ему не верил.

Я словно провалился в безнадежность своего детства — ничего нельзя сделать.

Федора забрали в армию, но быстро вернули.

— Я им сказал, что если меня не отпустят, я покончу с жизнью! — говорит Федор, с неохотой вороша воспоминания трехлетней давности.

Он сидит передо мной с убитым лицом и не пытается ничего объяснять, оправдываться. Просто шепчет: «Я виноват».

А меня охватывает жалость и страх от мысли: «Ведь и правда мог покончить». Лучше бы он попытался спорить.

Когда с нами спорят наши дети, то в какой-то степени они совершают акт личностного роста, пытаясь думать вне рамок, поставленных взрослыми. И тогда есть шанс их переубедить или хотя бы лучше понять.

Федор не спорит. Он весь утонул в этом чувстве вины. «Я плохой. Делайте со мной, что хотите, я не обижусь». Спинным мозгом чувствую, не врет. Но не понятно, откуда у него чувство вины, такое всеобъемлющее, что смогло заблокировать даже инстинкт самозащиты.

Как выбить из его сознания того маленького мальчика, который терзает себя раскаянием в грехах?

Ведь был у него период всеобщего признания. Он говорил мне, что в одиннадцатом классе был счастлив, когда его выбрали в Малый Совет. Для него это означало всеобщее признание. Ради этого стоило хорошо учиться и придумывать законы, и организовывать школьные вечера.

Как вернуть его в те переживания победы и управляемости мира?

— Что было для тебя самым главным, тогда, в одиннадцатом классе?

— Дружба: с Шуриком и Машкой. Признание других ребят. Хотел соответствовать. (Сам себе.) //о тогда почему же не смог учиться в институте? Оставлял на потом? Но это уж как-то совсем по- детски. Впрочем, когда я начал прогуливать, понял, что мне не выкрутит ься.

В моей голове не было такой картины: прийти и сказать вам,, что случилось. Боялся не соответствовать и поэтому молчал. Глупо, по-детски. После этого у меня уже не было ни сил, ни уверенности для чего-то нового.

— Но ведь тебя и так любят, без всяких соответствий. Ты просто не видишь этого.

— Наверное. Но как я могу видеть то, чего не знаю?

— А когда мы тебя в армию провожали, говорили: держись, мы тебя будем, ждать, служи спокойно. Не верил,?

— Не верил,. А чего меня было ждать? Чего я стоил? Но в армии я, понял, что меня пытаются смешать с говном, и я, ничего не могу сделать. Так было всегда, и так будет.

— Но у тебя есть и другой опыт в прошлом,. Помнишь, какой тебе праздник устроили на, совершеннолетие? Тебе было приятно?

— Мне должно было бы быть приятно. Но я, его не заслуживал. Если, бы я много сделал, для тех людей, которые устраивали праздник, я, бы имел на него право.

— Л просто получить нельзя?

— Можно, но меня будет мучить совесть.

—

Федор уверен, что он не заслуживает праздника, в более широком плане — не заслуживает любви своих одноклассников. И он даже не задается вопросом, почему любовь надо заслуживать.

У детей, рожденных в благополучных семьях, не появляется и мысли, что они не достойны любви. Нормальные родители не дают ребенку повода усомниться, что он — дар Божий.

Сомнения испытывают те, кто не пережил состояние любви в первые годы жизни. Потом они узнали слово «любовь», как и то, что к ней надо стремиться, чтобы заполнить ощущение пустоты и страха в своей душе. Но как переживание оно им не знакомо, и поэтому всегда остается вопрос: а то ли я переживаю, что воспевают поэты и о чем рассказывают мои сверстники.

— Тебя кто-нибудь любил?

— Я не знаю, что это такое!

— А что такое совест ь?

— Это — совершенно мудрый человек, чей голос звучит во мне только тогда, когда я не уверен. И он всегда мощно говорит, как Машка Пичугина.

— Этот голос — тоже ты?

— Нет. Он собран из того, что я, когда-то услышал, прочиним. Но это не я.

— А тогда, кто ты?

— Все остальное.

Тут он ошибается. Как раз «все остальное» — это маски или доспехи, чужие программы, необходимые для выживания в обществе, образцы поведения, полученные от родителей или друзей. А вот то, что Федор назвал совестью, ощущается им как некий стабильный центр его личности, конденсат сознания. Наверное, это то же самое, что другие люди называют душой.

Его душа так и не смогла обрести уверенности. А я тогда по молодости и неопытности этого не заметил. И до сих пор чувствую себя виноватым.

Поэтому «первейшим из искусств» для педагога я теперь считаю ЭМПАТИЮ — способность сопереживать, то есть проникать в состояния своих учеников. Для меня быть эмпатичным — чувствовать их боль, как свою, по необходимости возвращаться в свое детство, чтобы впустить и понять мир детства своего ребенка.