Глава 4. «Проповедуй и не останавливайся»

«Проповедуй и не останавливайся»

Все, что делала Кэтрин, было великим. Когда она про­поведовала, даже если в зале было с дюжину человек, она говорила так, словно там было десять тысяч. Она никогда не сдавалась. Когда Кэтрин призывала к покаянию, то по­лагала, что все присутствующие должны немедленно пока­яться и отдать свои жизни Христу — даже если все они были проповедниками и миссионерами. Много лет спустя, когда она встретилась с пасторами в одном крупном городе перед началом служения с чудесами, она призвала их пока­яться и стать «заново рожденными». Многие вышли вперед в слезах, прося ее за них помолиться. Она ничего не при­нимала как само собой разумеющееся. Ее часто упрекали в глупом восхищении перед какой-нибудь голливудской звез­дой или знаменитой политической фигурой. Но она также восхищалась каким-то неизвестным священником, который дал обет бедности, или рабочим с автострады, который был исцелен на одном из ее служений. Она одинаково относи­лась и к водителям такси, и к сенаторам — они были одинаково важны в глазах Бога, и, следовательно, в ее гла­зах тоже.

Я вспоминаю два примера — они являются прекрас­ными иллюстрациями. Первый раз я встретил Кэтрин в ее анфиладе офисов на шестом этаже «Карльтон-Хаус» в центре Питтсбурга. Офисы были шикарные, они занимали весь конец крыла отеля. Чтобы войти в дверь с выбитым золотом названием «Организация Кэтрин Кульман» на внешней стороне, нужно было позвонить в колокольчик. Когда снаружи нажимали кнопку, в офисе раздавался пере­звон Вестминстерского колокола. Поэтому посетитель не просто входил, но его сопровождали при входе в офис. Внутренняя атмосфера была домашней, теплой, доверительной, хотя за каждым столом сидели «трудолюбивые пчел­ки» и старательно «гудели». Оформление было женствен­ным — отражением самой Кэтрин. Стены были выкрашены в кремовый и бежевый цвет, большой шерстя­ной ковер — цвета морской волны, и повсюду — обилие цветов, настоящих и искусственных.

Один конец комнаты занимала софа бледно-палевого цвета, заваленная книгами и журналами — подарки, при­шедшие по почте. На приставном столике была куча ма­леньких подарочных коробочек, внутри которых лежали ручки с выгравированным золотом крестом — их Кэтрин посылала на Рождество особым своим друзьям.

Комнаты были наполнены сувенирами. Была там кра­сивая, ручной работы деревянная шкатулка для драгоценно­стей, подаренная мадам Тью в благодарность за служение во Вьетнаме. Были и антикварные люстры, которые Кэт­рин купила сама в маленьком подарочном магазине в Риме. Огромный нависающий портрет глухого Бетховена разместился над столом Мэгги Хартнер, видимо, даже на подсознательном уровне напоминая занятой секретарше, что наличие препятствий не должно побуждать человека делать свое дело хуже, чем он в принципе может делать, — это то, чего Кэтрин добивалась от всех своих сотрудников.

Везде были фотографии: школа в Гонконге с плоской крышей — она была построена на деньги «Организации Кэтрин Кульман»; Кэтрин во Вьетнаме в окружении сол­дат в полной боевой форме; папа римский Павел и Кэтрин, стоят на расстоянии нескольких дюймов и пристально смотрят друг на друга; Кэтрин плечом к плечу с Тедди Колеком, мэром Иерусалима; и ее любимое фото — про­поведь в Стокгольме перед 16000 человек, вместе с пере­водчиком Иосифом Маттсон-Бозе, стоящим рядом. Маленький шведский мальчик стоит перед ней сам по себе, с пристальным, словно в трансе, взглядом.

На одном из столов под стеклом лежал аннулированный чек на 10 долларов, выписанный «Банком национальной безопасности» в Су-Сити. Он выписан на имя Кэтрин Кульман, подписан Эверетгом Б. Парроттом из «Палаточ­ного пробуждения Парротта» и датирован 14 июля 1928 года. Кэтрин никогда не забывала, «откуда она ниспала».

Когда она появилась в тот вечер, это было подобно син­тезу появления английской королевы и вихря могучего вет­ра Пятидесятницы. Она буквально ворвалась в комнату, за­мерла на мгновение в боевой стойке, а затем, подавшись вперед, резко схватила обе мои руки: «Ох... и Вы продела­ли весь этот путь из самой ФЛАА-РРИ-ДДЫ!» Затем, также стремительно она сказала: «Идемте, здесь есть кое- кто, с кем Вам надо встретиться. Давайте скорей, она очч-чень особенная!»

Кэтрин удерживала меня, ее тонкие пальцы слегка ца­рапали мою руку, она увлекла меня за собой. В шестьдесят лет она была совершенной комбинацией привлекательности, представительности, духовности и материнской деспотично­сти. Она быстро провела меня в свою личную комнату. Там, сидя в огромном обитом кожей кресле, на меня смот­рела ужасно стеснительным взглядом старая тучная жен­щина в ситцевом платье. На голове ее был цветной платок, пальцы нервно теребили старый ридикюль*.