Гонения во имя терпимости

По меркам «нового мышления» христианин не должен отвечать на критику христианства и не должен иметь никаких сердечных привязанностей к символам и к святыням своей традиции. Более того – по сути он и не имеет права быть христианином. «Смотрите на вещи шире! Не связывайте себя какой-то одной определенной позицией по этому вопросу». Плюрализм из общества должен перекочевать в каждую отдельную голову – каждый человек должен верить сразу в несколько богов. Этакий «плюралотеизм». В. В. Розанов по этому поводу как-то заметил, что нормативный интеллигент «утром верит в Ницше, в обед – в Маркса, а вечером – в Христа». Г. Честертоном подобная широта взглядов высмеивалась в образе Ричарда Уайта, который «недавно обрел веру, но каждую неделю менял вероисповедание»[76].

До такой степени люди затерроризированы идеей обязательного «мира между религиями», настолько пленены пропагандой их «равноценности», что даже Инесса Ломакина, которая в своей книге описывает человеческие жертвоприношения, совершаемые буддистскими ламами, торопится сделать поклон в сторону идола «всетерпимости» и «неосуждения»: " Молодая женщина – член буддийской общины Санкт-Петербурга, прочтя часть рукописи, спросила меня: " К чему все эти ужасы, эти жертвоприношения? Буддист не сорвет травинку, благословляя все, растущее и живущее на земле. Или вы против возрождения ламаизма? «– „Нет, нет, не против; любая вера сейчас, наверное, во благо. Только ламаизм – вера особая, вобравшая мудрость Степи“»[77]. Конечно, вырывать сердца из груди живых людей – это идет «во благо человека». Ведь карма убитого, по ламаистским поверьям, от этого становится лучше.

А журналист из «Огонька», описав нравы каннибалов, живущих в Новой Гвинее, опять же считает нужным совершить жертвоприношение «духу терпимости». Рассказав, как и по каким мотивам племя каннибалов в 1961 г. съело Майкла Рокфеллера, сына тогдашнего губернатора Нью-Йорка (подобным же образом в 1770 г. каннибалы съели 20 моряков капитана Кука, высадившихся с корабля на берег в поисках воды), журналист заканчивает свой очерк: «Асматы. Мужественные, бесстрашные воины, гордые люди, не покорившиеся завоевателям. Да, с точки зрения белого человека, они коварны, вероломны и кровожадны, они не признают нашей морали и нашей жизни. И все же жаль, если цивилизация когда-нибудь уничтожит их самобытность»[78].

Если читатель разделяет скорбь автора «Огонька» о том, что каннибализм может исчезнуть, а в результате наш мир станет чуть-чуть менее плюралистичным, – значит, он готов в жертву модной идее, в жертву идолу «плюрализма» приносить реальные человеческие жизни. Его богословское кредо: «Не все ли равно как верить!», – оказывается, предполагает: не имеет значения – чту в меню у наших сограждан по планете: человечина или баранина. Конечно, – в чужую тарелку заглядывать неприлично…

Вот точно так же будет неприлично обсуждать различия между религиями и защищать христианство в мире антихриста. О приходе лжехристианского призрака предупреждал еще в прошлом веке Хомяков: «Мир утратил веру и хочет иметь религию какую-нибудь; он требует религии вообще».

За минувшие с тех пор сто с лишним лет ситуация изменилась: чувство безответственности, нежелание всерьез думать и выбирать лишь усилилось. Но сама религиозная жажда стала в людях сильнее. То, с чем флиртовали барышни прошлого века, на полном серьезе становится смыслом жизни современных людей. В течение многих десятилетий все самые модные идеологии говорили о том, что никакого " я" и никакой души нет: человек – это «совокупность общественных отношений», «место, где язык проговаривает себя», «эпифеномен подсознательного»…[79] Человек стосковался по себе самому – и потому с такой готовностью откликается на возвещения религий о том, что он – есть. Человек не хочет быть более маленьким, чем он есть, и в ответ на дегуманизацию школьной и газетной идеологии он ищет трансцендентную основу своего бытия – ту Инаковость, которая превосходит социальность. И вот ему говорят, что то, Иное, есть. Но у человека кружится голова от непривычной высоты, начинается кислородное голодание, привычные слова и навыки мышления умирают. И тут ему предлагают экзотические словеса про «карму», «чакры», «астрал» и «нирвану»… И хочется сразу всего. Все кажется равно «съедобным», годным к быстрому употреблению.

Именно эта форма «любой и всякой» религиозности все навязчивее заявляет о себе в нынешней России: трудно найти школьную учительницу или журналистку, которые бы не уверяли окружающих, что они нашли возможность скрестить «духовность Православия» с «духовной мудростью Востока». Неколебимая уверенность советских «образованцев» в том, что всякая «духовность» – благо, внесет свою лепту в торжество «эры Водолея»…

Такая религия внутреннего плюрализма, религиозной всеядности и духовного безвкусия и станет общеобязательной религией будущего. В демократическом обществе, как известно, по вопросу о плюрализме двух мнений быть не может.

Жизнь без убеждений (по диагнозу К. Г. Юнга, такая жизнь как раз и порождает шизофрению) начинает считаться нормой. Человек же, имеющий религиозные убеждения и не готовый их менять с каждым новым газетным выпуском или при встрече с каждым новым собеседником, рассматривается как угроза для общественного порядка. Вскоре, похоже, будет считаться, что здоровым и нормальным состоянием является всеверие, тогда как исключительная верность Евангелию будет диагностироваться как одержимость «сверхценной идеей»[80]. Соответственно, такой –" одержимый" Евангелием – человек будет рассматриваться как источник агрессии. Что ж, опыт ХХ века позволяет и здесь сказать, чем все это кончится. В романе Г. К. Честертона «Шар и крест» антихрист, воцарившийся в мире, «провел свой законопроект. Теперь организована медицинская полиция. Даже если вы сбежите, любой полисмен схватит вас, поскольку у вас нет справки о нормальности»[81].

«Средневековые пережитки» могут быть «терпимы» лишь в том случае, если они не претендуют на исключительность, на обладание истиной. Конечно, каждый имеет право молиться и веровать, как он пожелает… Но публично высказывать свое несогласие с ясно выраженным общественным стремлением к религиозному всеединству все же нельзя. Верь как хочешь – но с другими верами в полемику не вступай. Точнее, даже полемику вести можно – но только с позиций плюрализма, только для того, чтобы понудить еще одну группку фанатиков (кришнаитов там или старообрядцев) расширить свое сознание и отвергнуть те догмы их вероучения, которые могут провоцировать религиозные разделения в обществе.

Поэтому именно отношение к веротерпимому синкретизму и должно стать единственным критерием общественной и государственной религиозной политики. Если какая-то религиозная группа не демонстрирует энтузиазма по поводу совершающегося общерелигиозного «синтеза» – государство найдет способы продемонстрировать свое неудовольствие этой группой. Те религиозные движения, которые будут продолжать проповедовать собственную национальную или религиозную исключительность, будут понуждаемы к принятию более демократичной, более мягкой позиции. Мир «в человецех» есть высшая ценность, и, дабы не допустить войны, придется развернуть такую борьбу за межрелигиозный мир, что от некоторых конфессий камня на камне не останется… «Мы должны бороться против разъединения»[82].

А на то, что в синкретическом объединении кости реальных религий будут поломаны, – рекомендуется не обращать внимания. «Творческий синтез»! Хотя на деле религиозный синкретизм – это просто лиса из венгерской сказки, где рыжая плутовка вызвалась делить сыр поровну между двумя малышами. Она так «уравнивала» обе половинки сырной головки, что в итоге сама все и съела… Так синкретисты, заверяя, что они хотят примирить буддизм с христианством, лишь прикрывают до поры до времени свой подлинный взгляд на мир: именно их доктрину и должны принять как христиане, так и буддисты. Но уже в древности блаженный Августин сказал о подобных «примирениях»: «Хвалят Христа, чтобы придать большую вероятность своим хулам на христиан»[83].

24 ноября 1909 г. состоялось заседание Религиозно-философского общества, посвященное теософии. После доклада председателя Теософского общества А. Каменской выступил Вяч. Иванов: «Желание непременно и во что бы то ни стало все соединить несомненно сопряжено, как и всякий синкретизм, с большой опасностью. Мы можем не оставить неискаженным ни одного из этих учений, если мы так неметодично, так просто субъективно будем смешивать одно учение с другим. Теософическое общество являет при ближайшем рассмотрении черты, которые обличают притязания Теософического общества выступить в роли церкви. Итак, я бы спросил: церковь Теософическое общество или не церковь? Это вопрос решающий. Если это церковь, тогда, следовательно, она либо отдельная от других религиозных общин община, либо церковь, объемлющая собой как нечто высшее все другие частные церкви – низшие потому, что они представляют собой неполноту истины; и это последнее утверждение заставляет всех, кто знает иную Церковь, отвратиться от Теософического общества, как только они поймут, что последнее приписывает их „Церкви“ значение относительное и служебное. И это надо выяснить, чтобы дать возможность свободно выбирать между Теософическим обществом и Церковью. Не может христианин одновременно принадлежать Церкви христианской и внехристианскому союзу, утверждающему себя как церковь… Теософы говорят, что необходимо уничтожить искусственные рамки… Но христианство не согласится признать свою ограду искусственным ограждением. Если Церковь ограждает себя от вторжения посторонних тел, то это суть темные тела; она не хочет, чтобы они мешали: тогда истинное тело пропадет. Это не дух фанатизма, это радость за обретенную жемчужину; так именно, как радость обретенной жемчужины, должно быть и христианство для христиан, и не должно говорить о так радующемся, что он фанатичен»[84].

Мысль Д. Мережковского была близка мыслям Вяч. Иванова: " Выслушал я сегодня этот доклад < Каменской> и все-таки у меня осталось – как Бодлер говорит – мрачное нелюбопытство: не тянет меня туда. Некоторые интонации возбуждают во мне неистовство, желание говорить вещи нетерпимые, фанатичные… Прекрасная речь Вяч. Иванова мне кое-что выяснила и тяжесть гнета моей вины с моей души сняла хоть отчасти… Теософы беспощадно любезны и всех принимают в свои объятия, и я подвергаюсь участи попасть в их объятия, но я не желаю подвергаться этому, и, может быть, если я начну действовать, то смогу возбудить с их стороны некоторое деятельное отталкивание… Нет ничего опаснее для христианства, чем буддийские переживания, отрицающие " Я". Мне представляется теософия явлением совершенно враждебным христианству. Вячеслав Иванович спрашивает: так-де это или не так? Думаю, что предлагать этот вопрос теософам бесполезно: они будут всегда отвечать, что не так, что они на самом деле с христианством согласны, и тут начинается безнадежность. Вот что существенно: христианство об этом (о возможности всеобщего спасения) всегда молчит, а теософия на своем знамени написала: «Все спасены, все прощены, не бойтесь». Христианство по существу трагично и пессимистично, оно говорит: «Бойся, страшно, неблагополучно»… Все, что говорит «успокойся», мне кажется каким-то ядом, ядом паралича, который уничтожает самый нерв религии. За маской теософии скрывается дух небытия, как и за маской социал-демократической религии – уничтожение личности, ибо самое ненавистное для духа небытия есть лицо, и всеми силами они стараются разрушить это лицо миллионами личин, пролетающих перед нашими глазами. И вот одна из этих бесчисленных личин – это Теософическое общество, ложная церковь… Когда я читаю теософские книги, меня всегда это поражает: люди говорят вдохновенно, я вижу что они горят, но когда я начинаю думать об этом, то я вижу, что это – общие места. И теософия – это вдохновение общих мест. И думается: люди так оголодали, что бросаются на кору… Теософы, может, и добрые христиане, но тайны, куда их ведут, они не знают" [85].

Тогда все сказанное философами не помешало секретарю Теософического общества М. Лодыженскому заявить: «Возможно быть истинным христианином и истинным теософом»[86]. Вскоре, правда, и он разобрался в том, сколько же фальшивок в теософской литературе, и написал «Мистическую трилогию», в которой показал несовместимость индийского духовного пути и христианского…[87] Но и сегодня все больше становится людей, которые ищут «духовности» и не знают, куда же ведут их оккультные проповедники.

А ведут они к будущему, которое уже «было». Древняя языческая империя уже готова была включить Христа в свой официальный «пантеон» – наравне с богами и божками других племен (и статуя Христа действительно в конце III века появляется на некоторое время в римском Пантеоне). Те гонения были совсем не похожи на советские. Рим готов был терпеть христианство при условии внешней лояльности последнего. Рим ничего не имел против веры во Христа, он лишь требовал присоединить к ней и свое суеверие. Советская идеология как раз не требовала компромисса – она хотела именно уничтожить веру в Бога и во Христа. На этот раз, скорее, церковные иерархи предлагали гонителям римский вариант компромисса: мы будет христианами в храмах и советскими людьми вне них. Подобный компромисс возможен с государством, которое само не считает свои государственные церемонии религиозными. Но не так было в Риме: Римская империя относилась к себе с религиозной серьезностью. И христиан древности не устроил компромисс в вопросах религии. Они отказались от участия в государственных религиозных церемониях. В частности, – отказались от воздания божеских почестей императорам. Отказ от религиозного «плюрализма» оказался наказуем: империя вступила в трехсотлетнюю борьбу с Церковью[88].

Христианство победило. Но прошли века. И незаметно все опять начало меняться. Годами и столетиями труд многих «субъектов исторического процесса» приближал момент, когда в истории христианского человечества произойдет решающая подмена, – и произойдет она так, что будет уже почти незаметной…

Впрочем, что строить гипотезы. Вспомним реальный и совсем недавний опыт противостояния христиан языческому государству. Христиане были самые обычные: русские беженцы, ушедшие в Китай во время Гражданской войны. Там их застала японо-китайская война. Маньчжурия оказалась оккупирована японцами – «цивилизованной нацией», вдобавок «веротерпимыми буддистами».

Для всех людей, занятых на государственной службе (в том числе и в школах), стало необходимым участие в японских государственных церемониях. Учитель русской школы рассказывает: «„Ежедневно во время утренних церемоний мы кланяемся государственным флагам, поем гимны Маньчжудито < Маньчжурии> и Ниппон < Японии> … Делаем глубокие поклоны в сторону резиденций императоров этих стран, а в особые дни – и в сторону храма Кенкоку-симбио, посвященного богине Аматерасу“…»[89]

Вскоре все госслужащие должны были принести присягу на верность. " В первом пункте «Наставления» < верноподданным> говорится: «Мы, верноподданные, должны благоговейно почитать богиню Аматерасу Оомиками»[90].

И. Дьяков, чьи воспоминания сейчас цитируются, был в то время инспектором русских школ одной из маньчжурских губерний. В русской школе в присутствии казачьих атаманов и благочинного проходит собрание, на котором зачитывается «Наставление». Тут же представитель русской общины клянется следовать полученным указаниям… «Я невольно взглянул на отца благочинного, стараясь определить впечатление, произведенное на него этими словами, но отец Прокопий, к сожалению, сидел с опущенной головой; тогда я перевел взгляд на атамана и молодежь. На их лицах была написана безнадежная покорность, безразличие и скука»[91]… " 2 января 1943 г. < начальник военной миссии>, протянув мне текст «Наставления верноподданым», сказал: «Вот, инспектор, „Наставление“. Будьте добры разослать его директорам школ с вашей инструкцией о безоговорочном проведении его в жизнь». Я спокойно ответил: «Простите, господин начальник, этого сделать не могу… Первый пункт „Наставления“ противоречит моим убеждениям». – «Точнее выражайтесь, инспектор», – строго сказал начальник. «В первом пункте „Наставления“ говорится, что все верноподданные должны благоговейно почитать богиню Аматерасу… что противоречит основному принципу христианства – „Единобожию“ – „Нас это не касается, и этот вопрос нас не интересует… Богиня Аматерасу – прародительница императорской династии. Отвергнуть ее – значит отвергнуть весь наш государственный строй… Вы, конечно, можете иметь своих богов – Христа, Кришну, Будду, Конфуция, Магомета – это ваше частное дело, но все эти ваши боги пребывают в свете великой богини солнца Аматерасу“»[92]… Затем последовали увещевания, что «почитание богини Аматерасу есть не религия, а акт уважения к политическому строю нашего государства. Почитанием нашей богини Вы выражаете свой долг признательности нашей стране»[93].

В конце концов Дьякова увольняют и арестовывают. «Хотелось проститься с русскими служащими губернского управления… Началась утренняя церемония. После поклонения государственным флагам и < поклонов> в сторону резиденций императоров стали читать „Наставление“. Сначала читали по-японски, затем по-китайски и, наконец, по-русски. „Мы, верноподданные, должны благоговейно почитать богиню Аматерасу…“ – громко, раздельно и торжественно, вытянувшись с высоко поднятой головою, читал мой бывший помощник М. А. Кузьмин, теперь инспектор школ Трехречья»[94]…

«„Что Вас заставляет так упорно отстаивать ваши убеждения, – спросил меня следователь. – Только Вы один протестуете против почитания нашей богини Аматерасу. Нигде, даже в Харбине, где живут тысячи русских и ваши архиереи, этот вопрос не вызывает никаких возражений“»[95]…

Несколько месяцев Дьяков провел в тюрьме. Постепенно сопротивление в русской среде ширилось, и в итоге, после ходатайства митрополита Мелетия, японские власти пересмотрели формулировку «Наставления» и освободили Дьякова. Но ведь как незаметно в бытовой текучке он оказался перед смертельным выбором. Дьяков разглядел опасность – но сотни других «христиан» произнесли страшные слова или не помешали их произнести своим детям…

О прошлом это воспоминание или о нашем будущем? Можем ли мы надеяться на то, что будущее планетарное государство будет безрелигиозно? Можем ли мы надеяться, что будущее общество, подобно римским гуманистам (вспомним, что одним из гонителей христианства был «философ на троне» – Марк Аврелий), не предложит решительных мер против проповедников «расовой, религиозной, национальной исключительности»? Поскольку «фашизмом» названа проповедь «национального и религиозного превосходства», где гарантия, что священник, в Неделю Торжества Православия произносящий слово о том, насколько богословски глубже и человечнее православное почитание иконы, нежели протестантское иконоборчество, – не будет привлечен к ответственности за «пропаганду фашизма»? А если священник скажет, что христианину нельзя ходить на уроки тантризма и на сеансы пробуждения «силы кундалини», – арестовывать, очевидно, надо будет прямо на месте?!

Именно с таким пониманием ст 3, 6 «Закона о свободе совести и религиозных объединениях» («Воспрепятствование осуществлению права на свободу совести с пропагандой религиозного превосходства запрещается и преследуется в соответствии с федеральным законом») я столкнулся 1 ноября 2000 года в Элисте (столице Калмыкии – единственной европейской территории, где преобладают буддисты). В той своей лекции я мимоходом упомянул об истории буддизма: после того, как в VIII веке буддизм был изгнан из Индии, он закрепился у наиболее отсталых народов Азии – в Тибете, Монголии, затем у некоторых шаманистских народов южной Сибири… Тут же некая дама поделилась своим возмущением перед залом: «Как заместитель министра культуры Калмыкии я заявляю, что Вы нарушаете закон о свободе совести! В нем запрещено проповедовать превосходство одной религии над другой! Вы не имеете права называть калмыков отсталыми!»[96]. Если бы этому вице-министру еще побольше власти и побольше самоуверенности – то ведь можно было и до оргвыводов дайти… Я и не сомневаюсь, что в новом столетии насадители государственного язычества до них дойдут[97].

В принятом в 1997 г. российском «Законе о свободе совести и религиозных объединениях» есть и иные статьи, таящие в себе серьезную угрозу. Так, ст.3, 5 статья гласит: «Никто не обязан сообщать о своем отношении к религии и не может подвергаться принуждению при определении своего отношения к участию или неучастию в богослужениях». При желании эту статью можно истолковать так: в православный храм придет кришнаит и пожелает принять Причастие. Если священник спросит его «Како веруеши» – он сможет процитировать Закон: «Никто не обязан сообщать о своем отношении к религии». А если священник все же не допустит его к Причастию – он может продолжить цитату: «Никто не вправе принуждать к неучастию в богослужении». А затем – подать в суд. Суд установит, что священник нарушал Закон не по своему собственному желанию, а потому, что так предписывают правила Церкви… И вот уже имеются основания для запрета деятельности всей Православной Церкви. Конечно, Дума принимала этот Закон без мысли о гонениях на Православие. Но возможность такого, антицерковного, прочтения Закона все же не закрыта[98].

И тут появляется повод заметить, что в сознании многих православных публицистов есть некоторая непоследовательность и противоречивость. Требования «принять меры» против деятельности сект плохо уживаются с убеждением в том, что ныне предантихристовы времена. Если уж времена действительно предантихристовы, – то мы должны готовиться к гонениям на нас самих, а не провоцировать гонения на других. Пора задуматься над тем, не обернутся ли «антисектанские меры», которых мы просим, против нас.

Например, православная пресса поддерживает идею запрета деятельности «свидетелей Иеговы». Законное основание для этого есть: согласно ст.14, 2 религиозная организация может быть ликвидирована в случае, если она «склоняет к отказу по религиозным мотивам от оказания медицинской помощи». «Свидетели Иеговы» запрещают переливание крови – и потому на их совести действительно немало смертей. Но при всех наших дискуссиях с иеговистами нам пора, кажется, хотя бы краешком глаза держать в поле нашего зрения вопрос: а не обернутся ли наши доводы против нас самих? [99] А если против православных государство начнет применять репрессивные меры за наш отказ от каких-либо методов лечения? Мы видим, что медицина стремительно становится все более и более оккультной. Экстрасенсы получают государственные лицензии. Так если однажды участковый терапевт пошлет православного на прием к «биоэнергетику», а христианин не захочет лечиться у колдуна в белом халате, – то не привлекут ли его и нашу Церковь за это к судебной ответственности?

Кроме того, в законодательстве уже есть статьи, позволяющие преследовать религиозные организации за «нарушение общественной безопасности» и «разжигание религиозной розни» (ст.14, 2).

Удивительна эта настойчивость требований «примирения религий». «На сегодня религиозный ренессанс – самая страшная и неоцененная опасность из тех глобальных опасностей, что нас подстерегают… Собственно, в этом и состоит роль религии в истории, она канализирует агрессию, направляет ее»[100]. Из слов достопочтенного психоаналитика следует, что религия имеет дело только с агрессией, и агрессия в человеке исчезнет, если ее направить против самой религии… И даже опыт советской агрессии против религии ничему не научил этого аналитика. Похоже, его личная ненависть к Евангелию столь велика, что позволяет не замечать очевидного.

Сегодня вокруг нас уже немало таких посланцев будущего – людей, живущих с сознанием, которое станет массовым и господствующим в некоем будущем веке, в веке антихриста… Аналогичный назаретяновскому страх испытывает и Г. Рормозер, бывший советник Й. Штрауса. «Как Вы можете оценить современную религиозную ситуацию в России?» – спрашивают его. В ответ мы слышим, что г-н советник более всего обеспокоен возрождением Церкви в России: «Кое-что мне бросилось в глаза. В последние два года на экране телевизоров мы видим изображения, вызывающие на Западе, и прежде всего в Германии, чувство растерянности. Для нас немыслимо, чтобы в таком большом городе, как Санкт-Петербург, десятки и даже сотни тысяч людей со свечами в руках маршировали вслед за Патриархом… Многое будет зависеть от того, сможет ли ортодоксальная церковь действительно восстановить и утвердить свое исключительное и монопольное правопритязание. Если сможет, то это приведет к роковым последствиям»[101]. В мире наркотиков и насилия, в мире войн и обезличивания, в мире потребления самая страшная угроза оказывается именно религиозной… Почему?

Ответ я нахожу у К. С. Льюиса. «Ведьмы всегда хотят одного и того же, но с каждым столетием действуют иначе» – так говорит доброе существо в льюисовской книге.[102] А в «Письмах Баламута» другой персонаж Льюиса – богатый опытом бес – говорит о тактике этих действий: «Мы направляем ужас каждого поколения против тех пороков, от которых опасность сейчас меньше всего, одобрение же направляем на добродетель, ближайшую к тому пороку, который мы стараемся сделать свойственным времени. Игра состоит в том, чтобы они бегали с огнетушителем во время наводнения и переходили на ту сторону лодки, которая почти уже под водой. Так, мы вводим в моду недоверие к энтузиазму как раз в то время, когда у людей преобладает теплохладность и привязанность к благам мира. В следующем столетии, когда мы наделяем их байроническим темпераментом и опьяняем „эмоциями“, мода направлена против элементарной „разумности“… а когда все люди готовы стать либо рабами, либо тиранами, мы делаем главным пугалом либерализм»[103].

Так вот, сегодня «пугалом» оказывается религиозная серьезность и верность своей духовной традиции. Ленивый релятивизм, напротив, считается нормой поведения и мысли. И в дни, когда человек старательно пытается не заглядывать за грани земного бытия, всякая серьезная попытка говорить о «сроках и временах» и о конечной трагедии мира оказывается, конечно, «фанатизмом».

Впрочем, то, что надлежащие «рекомендации» и указы имеются, еще не означает, что они немедленно начнут применяться против христиан. Закон театра гласит, что если на сцене в первом акте выставляется ружье, то в третьем оно обязательно должно выстрелить. Но все же – в третьем, а не обязательно в конце первого же действия. Так и с историей христианства. Если «новый мировой порядок» сложился и объявил «войну религиозной нетерпимости» (вот уж поистине «страшнее кошки зверя нет» – это в секулярном-то обществе, в обществе поголовного житейского материализма начинать борьбу с «религиозным фанатизмом»!!!) – рано или поздно дойдет до арестов.

Ружье для расправы с «христианскими фанатиками» уже почти готово. Какой сейчас акт? Не знаю. Может быть, первый, а может, уже начало третьего. В конце концов, даже собранное и вывешенное на сцену ружье не обязательно должно стрелять в третьем акте, – может быть, пьеса рассчитана на пять…

В 1900 г. Вл. Соловьев видел только – как начинают создаваться фабрики для производства деталей будущего «ружья». Самого «изделия» еще не было. Россия, да и западный мир внешне продолжали оставаться христианскими. Пресса еще только перешла в руки «антисистемы». Еще только начинали складываться нынешние нормы «политической корректности». Об одной из них очень точно сказал Л. Толстой: «Он < В. Короленко> верит, да только боится атеистов…»[104] У Короленко, кстати, действительно были поводы убедиться в силе атеистической цензуры в формально православной России: «Я помню одну лекцию в Историческом музее в Москве, где лектор, излагая учение известного астрофизика аббата Секки, привел параллельно места из его книги „Единство физических сил“ и русского перевода этой книги, изданного Ф. Ф. Павленковым. В переводе оказались исключенными все места, где автор, замечательный ученый, но вместе иезуитский аббат, допускал непосредственное влияние Божества на основные свойства материи, как тяготение. Когда я передал об этой лекции Павленкову, он усмехнулся и сказал: Еще бы! Стану я распространять иезуитскую софистику»[105].

И хотя еще впереди были годы, когда вся страна будет зубрить: «Всякий боженька есть труположество… Всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимая мерзость, самая гнусная мерзость»[106], однако уже в июне 1900 г. Вл. Соловьев говорил В. Величко: «Я чую близость времен, когда христиане будут опять собираться на молитву в катакомбах, потому что вера будет гонима, – быть может, менее резким способом, чем в нероновские дни, но более тонким и жестоким: ложью, насмешкой, подделками, – да и мало ли чем еще! Разве ты не видишь, кто надвигается? Я вижу, давно вижу!»[107].

«И тогда подобно Сыну Божиему явится обманщик мира»[108]. Он не будет явно бороться против Христа, он не будет явно хулить Его. Он будет расточать Иудины поцелуи в Его адрес: «Великий Учитель», «Мой славный предшественник» и даже: «Я – в моем прежнем воплощении»…

Главное различие Христа и его антипода с богословской точки зрения в том, что путь Христа – это путь кеносиса («умаления»): «Он… уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек» (Флп.2, 6 – 7). Но в системе «Нью Эйдж» «Спаситель» считается продуктом восходящей эволюции самого человека. Он возвестит, что принес спасение, исходящее не от Бога, но от мира. Он построит сотериологию «снизу», которую противопоставит христианской сотериологии «благодати». Поначалу он будет выказывать знаки почтения к христианству[109], но в конце концов сбросит маску и явит себя как «противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею» (2 Фес.2, 4). Он преподнесет себя как вершину эволюции человечества, как мирового гения, всем обязанного только самому себе, своим трудам и усилиям.

Он потребует вполне серьезного отношения к его религиозной миссии. «Поклонятся ему все живущие на земле» (Откр.13, 8). Если кто не будет принимать его образ мысли («печать на челе») и предлагаемый им образ жизни («печать на деснице») – во имя мира и согласия будет «убиваем… всякий, кто не будет поклоняться образу зверя» (Откр.13, 15)[110].

Тайной числа 666 я не собираюсь заниматься. Мне кажется, здесь нет тайны. Антихрист поставит на своей деятельности такой знак именно потому, что так сказано в Откровении. Хотя бы просто в порядке цинизма. Ведь число уже перестало быть страшным. Его использование, скорее, свидетельствует просто о «широте взглядов» того или иного деятеля, о том, что он поднялся над «предрассудками»[111]. Так разве интересующий нас персонаж не будет более всех свободен от «предрассудков»?

Представьте, что в классе у одного мальчика появилась странная привычка: он на каждой странице своей тетради, прежде чем писать упражнение, ставит знак 666. Те же цифры он рисует на каждой странице своего дневника и учебников. Более того – если ему удается дотянутся до книг, дневников и тетрадок соседей – он делает то же самое. И даже классный журнал он пометил этим же числом… Как Вы думаете – все ли в порядке в душе и уме у этого мальчика? Наверно, любой педагог и психолог скажет, что у самого мальчика серьезные внутренние проблемы и что при этом он сам становится источником проблем и для всех окружающих… Наша же проблема в том, что именно такие мальчики сейчас правят миром.

Долларовые банкноты имеют ширину 66, 6 миллиметра. Можно было бы выбрать любой другой размер – но выбрали тот, который имеет библейскую аналогию. На товарные этикетки и на документы, на всё, предназначенное для компьютерного учета, эти «мальчики» поставили штрих-коды, в которых трижды встречается группа линий, схожих (по крайней мере в восприятии человеческим глазом) с начертанием тех линий в том же коде, которые обозначают число 6.

Популярность трех шестерок в современном западном мире не означает, что этот мир возненавидел Христа и возлюбил антихриста. Один и тот же символ или жест может иметь разное значение в разных культурах, и то, что кажется нам оскорбительным, может не нести такого смысла в глазах других людей. Число же 666 в Библии встречается не один раз, а трижды – и с весьма разными оценками.

Первое упоминание этого числа содержится еще в Ветхом Завете: «В золоте, которое приходило Соломону в каждый год, весу было шестьсот шестьдесят шесть талантов золотых, сверх того, что получаемо было от разносчиков товара и от торговли купцов, и от всех царей Аравийских и от областных начальников» (3 Цар.10, 14-15; ср.2 Пар.9, 13). Несомненно, что это радостное упоминание: во времена Соломона Израиль стал региональной «супердержавой», подчиненные и союзные племена платили ему дань.666 золотых талантов представляются библейскому автору как символ предельного могущества, успеха и богатства (6 талантов = 32, 707 килограммов золота). Это добрый символ вселенского торжества добра и добрых людей.

Второе упоминание носит просто нейтральный характер. Число сыновей Адоникама, вернувшихся в Иерусалим из Вавилонского плена, было 666 (1 Ездр.2, 13). Здесь никакой оценки и никакой символики нет; это число возникает в ряду других чисел, обозначающих количество вернувшихся на Родину.

Так – в Ветхом Завете.

Но в Библии есть еще и Новый Завет. Система ценностей евангельской поры во многом уже отличается от той этики, что была доступна восприятию Израиля в пору начала его истории. Земной успех уже не представляется как следствие и как признак духовного благополучия и благословения. Пожалуй, даже, «напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете. Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! Ибо так поступали с лжепророками отцы их» (Лк.6, 24-26). «Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни». (Иак.5, 1-3). Земная власть воспринимается как источник угрозы для новорожденной христианской общины. Земное богатство воспринимается как угроза для духовного исцеления: «Надень обувь, которая больше ноги, и она обеспокоит тебя, потому что будет препятствовать тебе идти: так и дом, более обширный, чем нужно, препятствует идти к небу»[112].

И вот однажды самые преуспевающие люди на земле, люди собравшие в своих руках все мировое золото и всю мировую власть, объявят неприкрытую войну христианам. В последней новозаветной книге, в Откровении Иоанна Богослова символом этой последней властной группы в мировой истории оказываются три шестерки. Это будет символ их власти. Это будет символ их идеологии, их симтемы ценностей. Это не любовь к похожим цифрам. Это – любовь к золоту и власти (ибо ап. Иоанн знает книги Ветхого Завета и знает, что вершиной земного могущества в них было умение собрать дань в размере 666 золотых талантов, а потому и обнажает эту страсть последних земных правителей указанием на их печать). Последние правители обложат своей данью уже весь мир, а не только Ближний Восток. И как знак своей победы, своего успеха они всюду будет чертить победные шестерки…

Итак, 666 – это библейский символ, сначала радостный, а затем тревожный. Казалось бы, в мире, в котором Библия остается самой печатаемой книгой, не смогут найтись люди, которые перечеркнут тревожное звучание этого символа. Но дело в том, что радостное и тревожное звучание этого символа распределено между двумя разными частями Библии. И не все люди принимают обе части Писания. Для иудеев неавторитетен Новый Завет.

А, значит, и те поправки, которые апостол Иоанн вносит в понимание ветхозаветного символа, для них также неавторитетны. Для них 666 остался радостным символом – каковым он и был во времена царя Соломона. И преуспевающий иудей просто подражает самому удачливому еврею мировой истории и как знак своего частного триумфа ставит на своем бланке или на своем изделии те же цифры. Это – дань, которую он собрал со своих противников на рынке.

Двузначность символа 666 в Библии означает, что не всякий, кто производит его начертание, есть сознательный слуга антихриста и сатанист. Это может быть просто иудей, который или хвалится своим успехом, или же зазывает к себе в гости капризную богиню Удачи (отождествляя себя с Соломоном в этом символе, он надеется на тождественность и во всем остальном).

Итак, вполне возможно, что нынешние мировые правители ставят повсюду три шестерки не потому, что они начитались Апокалипсиса, а потому, что они с детства изучали Книгу Царств. В их сознании может вообще не быть такого персонажа как «антихрист». Они могут вообще быть лишены религиозных интересов. Для них 666 – нечто вроде подковы над дверью…[113], просто талисман, в смысл которого они особо не вдумываются. И как не всякий, кто носит крестик (особенно, если носит его в ухе), есть христианин по убеждениям, так не всякий, кто чертит три шестерки, есть сознательный надсмешник над христианами.

И все равно – их власть над миром тревожна. Представьте, что некий правитель в начале XXI века стал на документах и банкнотах помещать изображение свастики. На недоуменные вопросы он отвечает: «да, знаете, я не немец. Я – калмык, буддист. В нашей традиции свастика есть знак удачи, знак космической гармонии. А что там немцы делали под этим знаком – меня не интересует. И в конце концов, даже в христианской традиции были времена, когда свастика была добрым знаком». С точки зрения истории он прав. С точки зрения иконографии (как христианской, так и и буддистской) – тоже прав. А вот с точки зрения этики – нет. Ибо выставлять напоказ свастику после событий середины ХХ века – значит оскорблять миллионы людей, помнящих о том, что другие миллионы погибли от рук носителей свастики. У власти неопасен только тот политик, который умеет чувствовать чужую боль и отступать перед ней.

Так вот, нынешние правители «нового мирового порядка» обнажают дефект своей совести тем, что назойливо используют символ, благой в их собственном понимании, но оскорбительный для двух миллиардов христиан Земли. Они проповедуют «политкорректность», но при этом оказываются поразительно глухи к боли христиан.

Нет, для меня нет проблемы в том, чтобы купить продукт с этими символами или взять в руки документ, где присутствуют они же. Не цифр я боюсь. Просто нельзя не заметить, что многими глобальными процессами управляют люди, для которых не составляет проблемы сделать жест, оскорбительный для всех христиан мира. И власть этих людей все растет.

Так что у христиан есть основания тревожиться за будущее своих детей.

Тем более что некоторые идеологи «новой эры» весьма откровенно рассказывают о своих планах.

Вот написала христианская газета, что оккультизм – это идеология антихристова, и Владимир Авдеев (вообще-то именующий себя «зороастрийцем») радуется: «В такой компании не скучно. Мы еще, чего доброго, объявим конкурс „Антихрист года“, и если нас так боятся, то отчего же не покрасоваться этим скандальным титулом?»[114].

Сам Авдеев – не более чем полуобразованный хулиган, но факт очевиден: оккультная литература постепенно приучает людей к тому, что те символы, которые в христианстве являются однозначно темными, упаковываются в радужные обертки. Когда «они» сочтут, что «их» время пришло, «президент земного шара» найдет способ продемонстрировать три заветные цифры. В конце концов, апостол Иоанн дает знак для того, чтобы по нему опознать антихриста, а не для того, чтобы получше замаскировать его. И если именно по этим цифрам можно будет определить антихриста – это должен будет суметь сделать любой христианин, даже несведущий в криптографии.

Но с одной мыслью Авдеева я согласен. Он говорит, что «христианский Запад потерял чувство духовной ревности и элементарный инстинкт религиозного самосохранения»[115]. То же самое можно сказать и о России, где правит невиданный в истории бал «чужебесия».

И этот плюрализм, это «расширение религиозного кругозора» еще обернутся кровью для христиан. Тот же Авдеев назначает «день икс» на весьма определенную и близкую дату: «В 2004 году начинается наша эра – Водолея. Сам астрологический знак красноречиво говорит за себя, ибо удерживает в руках два сосуда с водой, живой и мертвой, балансируя уровень ее в обоих. Уж не потерпит он и Единого Бога»[116]. Итак, до эпохи тотального плюрализма осталось около пяти лет. Дальнейшая программа логична: «Если цифрами обозначить монорелигии по времени их возникновения (1 – иудаизм; 2 – христианство; 3 – ислам), то цели истребления будут расположены в следующем порядке: 2 –1 – 3. Это будет происходить потому, что на сегодняшний день нетрадиционными религиями и мировым рационализмом уже накоплен огромный опыт по борьбе с христианством, да и само оно за последние двести лет уже успело порядком привыкнуть к гонениям… Настало время повалить макеты картонных кумиров и вернуться к состоянию исходного первозданного благоденствия, а космическая эра Водолея поможет нам в этом… Не беспокойтесь, речь не может идти не только о прощении, но даже о пощаде»[117].

Авдеев не «водолейный» экстремист – он просто считает, что уже можно не притворяться.

Во всяком случае, очевидно, что «новый мир» будет контролировать взгляды людей, направляя их в сторону от христианства.

Ситуация складывается как будто парадоксальная: понятно, что «общество потребления» выступает против христианства. Но зачем же ему при этом еще и насаждать языческие религии? Здесь могут быть два мотива.

Первый: у людей, которые будут в предантихристовы годы контролировать течение истории, будут личные счеты с христианством. У них будут свои, личные, поводы для особой ненависти именно к Евангелию и, соответственно, к тому, чтобы заменить Евангелие чем угодно. Это люди, которым на христианство, несмотря на всю их кажущуюся светскость, «обидно дьявольски»[118].

Второй мотив может быть экологическим. Нынешний уровень потребления и отравления природных ресурсов Земли не может быть долгим. Даже если отрезать от него бульшую часть человечества, не допустив ему дойти до стандартов потребления, принятых в западном мире, все равно рано или поздно придется вводить ограничения. В литературе поговаривают о возможности т. н. «экофашизма»: ради решения глобальных экологических задач некие транснациональные органы власти возьмут под свой контроль и деятельность национальных правительств (бессильных справится с экологическими проблемами в силу глобальности последних), и отдельных корпораций, и даже частных лиц. Речь пойдет о принудительном аскетизме. Чтобы снизить уровень потребления – нужно снизить уровень притязаний. Но человек не может долго ограничивать себя в настоящем ради блага будущих поколений. Коммунистический аскетизм, строившийся именно на этой мотивации, долго не просуществовал. Отбирая у человека что-то, надо ему что-то дать и взамен. Если у людей отбираются телесные радости, надо дать им радости иного порядка – психологические. Чтобы ограничить материальные притязания людей, лучше дать им дешевый и эффективный способ самоудовлетворения. Тут и пригодится старина Маркс со своим пониманием религии как «опиума народа».

И вот на рынке религиозных услуг обнаружится, что традиционное Православие не в состоянии конкурировать с новыми и технологичными религиозными поделками. Путь, который Православие предлагает для достижения духовной радости, долог, труден и нетехнологичен. Нет в Православии инструкций на тему: «Как увидеть духовный свет в течение одной недели упражнений». А в неоязычестве такие инструкции есть[119]. Некая Урсула Лоренц, проповедница «Нью Эйдж», так пояснила отличие рекламируемого ею продукта от традиционных религий: в традиции " путь к вершинам духа и физической гармонии связан с отречением от всего, что составляет жизнь современного человека. А «Нью Эйдж» предлагает такую систему тренинга и работы над собой, которая позволяет достичь той же степени совершенства, не требуя никакого отказа от обычной жизни[120] ". Короче – «быстрорастворимая нирвана» и «карма-кола» в одном флаконе. Простенькие технологии типа ребефинга или ивановской «Детки» наполняют религиозный супермаркет технологичными рецептами и позволяют приобщиться к «духовному» в кратчайшие сроки (ведь серьезной покаянной «перекройки» внутренного, нравственного мира при этом не требуется – просто научись дышать и концентрироваться).

По уверению оккультистки, пробуждение скрытых сил отныне, в эпоху, когда под влиянием «знака Водолея» облегчается общение между мирами, «достигается без усилий и каких-либо покаяния или постов, не говоря уже о жизни, полной самоотвержения со стороны искателя. Теперь не надо штудировать книги, не надо учить проповеди, не надо давать милостыню, не надо покорять горы, не надо проявлять инициативу. Ибо настало время наслаждения»[121].

Вот – важнейшее слагаемое успеха «новых религиозных движений» в «обществе потребления». Потребление без отказа, приобретение без отречения, плоды без труда.

И если однажды центры власти перед угрозой экологического обвала решат сократить производство, им придется проводить это сокращение так, чтобы не вызвать бунта населения обвалом потребительского материального рынка. Чтобы бунта не было – нужно увлечь людей чем-то другим. Христианство же, во-первых, малосимпатично самим властителям, во-вторых, оно не сможет дать быстрого и массового эффекта. Что ж – в запасе уже есть сотни отработанных технологий промывки мозгов и «окончательного просветления».

Но это – не более чем гипотеза. Однако кое-что можно предположить с уверенностью. Можно почти точно указать, как произойдет решающий акт отпадения от христианства и обращения к магии. Прилетят «инопланетяне» и объявят, что Христос был одним из них (пожалуй, даже не самым лучшим и умелым). Облекаться плотной материей духи умеют. Явиться в образе дракона или прелестной девицы не составляет для них труда (вспомним искушения преподобного Антония Великого). Почему же им не принять вид мирных, замечательных, мудрых «зеленых человечков»? [122] И почему бы при этом не сказать о том, что они и есть те самые «космические иерархи», что время от времени учили человечество добру-разуму?

Открытие НЛО и «внеземных цивилизаций» несомненно дискредитирует Откровение в сознании многих людей[123]. Но если ставка такова, – то поиски «инопланетян», то есть нечеловеческих форм разума, неизбежно увенчаются успехом. Ведь у Христа в «Космосе» слишком много врагов. И воздух – это именно их стихия[124].

И они с радостью исправят Библию и дадут новый способ ее прочтения. И укажут новых «махатм», которых они будут вразумлять через своего «Царя Мира». И начнется соревнование с Евангелием. Христос насытил пять тысяч хлебами? Я сто тысяч накормлю! Христос ходил по морю? Я полечу по воздуху! Христос трех мертвых воскресил? Я устрою сеанс массового опустошения кладбищ! Галилеянин утверждал, что «Царство Мое не от мира сего»(Ин.18, 36)? Ну, мое-то царство тоже не с земли, но я и земную власть приемлю и ничтоже вопреки глаголю. Христос воскрес? А я и не собираюсь умирать!

Три с половиной года проповедовал Спаситель. Его зеркальное отражение – антихрист – будет открыто править три с половиной года (1260 дней [ см.: Откр.11, 3]). И среди христиан произойдет величайшее разделение на тех, кто примет печать Зверя и тех, кто спасет свою душу – ценой изгнания и скорби.

В начале этих последних дней на земле воцарится всеобщий мир – тот мир, о котором Христос не молился… Мир – за счет Самого Христа. В преддверии этих дней мы вспомним слова протопопа Аввакума: «Видим, яко зима хощет быти, сердце озябло и ноги задрожали»[125]