V. Главная переменная величина

В предыдущей главе я описал политические режи­мы двух типов, в их основе лежит либо партийный монополизм, либо мирное и организованное со­перничество нескольких партий. Я выделил режим, в котором точные правила устанавливают условия выбора правителей и реализацию власти. Я показал, каким образом претендующая на монополию поли­тической деятельности партия может ставить целью революционное преобразование общества и во имя этой цели пользоваться на законных основаниях (во всяком случае, в соответствии со своей доктри­ной) абсолютной властью. Я уточнил, что речь идет о двух идеальных теоретических типах, а вовсе не о классификации политических режимов. На основе этих двух идеальных типов мне хотелось бы дать набросок возможной классификации всех поли­тических режимов современных обществ, а затем оправдать выбор многопартийности или однопартий­ности в качестве критерия.

Анализируя каждый из идеальных типов, я ис­ходил из сочетания нескольких переменных величин. В идеальном типе многопартийного режима я про­следил, как одновременно проявляются существова­ние нескольких партий, конституционные правила выбора правителей, конституционный характер реа­лизации власти. Эти факторы не обязательно со­четаются гармонично. Возможны режимы, где они не стыкуются. Аналогичная ситуация возможна и в режиме, где господствует партия-монополист.

Зададимся наконец вопросом: существует ли режим третьего типа — беспартийный? Такую гипотезу не стоит считать нелепой. Несколько дней назад я обратился к одному советскому социологу с вопро­сом: будет ли коммунистический режим будущего однопартийным или многопартийным? Он ответил: ни таким, ни другим — партий вообще не будет. В качестве идеала на горизонте будущего возни­кает режим третьего типа.

Сегодня я пойду в обратном порядке — начну с режимов, где у власти партия-монополист.

В идеальном варианте такого режима в нем дейст­вует партия, если можно так сказать, совершенная в смысле своей тоталитарной устремленности, во­одушевляемая определенной идеологией (идеологией я называю здесь всеобъемлющее представление о мире, о прошлом, настоящем и будущем, о том, что существует и что должно существовать). Эта партия стремится к полному преобразованию обще­ства — чтобы оно соответствовало требованиям ее идеологии. Партия, монополизировавшая власть, строит чрезвычайно далекие планы. В ее представ­ление о будущем обществе заложено отождествле­ние общества и государства. Идеальное общество — бесклассовое; отсутствие различий между социаль­ными группами предполагает, что каждый человек выступает — во всяком случае, в труде — как состав­ная часть государства. Итак, налицо множество элементов, в совокупности определяющих тоталитарный тип: монополия партии на политику; попытки наложить печать официальной идеологии на все сообщество; стремление к коренному обновле­нию общества во имя результата, определяемого как единство общества и государства.

Я выбрал «совершенную» партию: были и есть другие — претендующие на монополию политической деятельности и не принимающие так уж всерьез идеологию или приверженные идеологии с не столь масштабными задачами. Так появляется еще одна категория режимов с партией-монополистом. Возь­мем, например, фашистскую партию, оставлявшую за собой монополию на политическую деятельность, но исповедовавшую идеологию, которая не была тотальной. Многие виды деятельности оставались вне идеологической сферы. На первых порах фа­шистская партия не хотела вызывать потрясений общественного порядка. Главное в фашистской идео­логии — утверждение государственной власти, не­обходимость сильного государства. Некоторое время концепция сильного государства сочеталась с либе­рализмом в экономике. Партия, монополизировав­шая власть и руководствующаяся идеологией, кото­рая допускает разграничение светской и религиоз­ной, личной и общественной деятельности, с одной стороны, и государства — с другой, не заходит далеко в насилии, не вызывает в. равной степени энтузиаз­ма и страха.

В режимах третьей разновидности монополи­зировавшая власть партия сама себя характери­зует как временную, как бы уполномоченную на проведение революционных, преобразований, однако она согласна на воссоздание многопартийности или режима, основанного на законах и выборности. Пример такого однопартийного режима дает нам Турция. Партия под руководством Кемаля Ататюрка успешно провела революцию, на развалинах Оттоман­ской империи воздвигла национальное государство, осуществив отделение церкви от государства. В те­чение длительного времени революционная партия оставляла за собой монополию на политическую деятельность, затем, после войны, провела выборы, которые, несмотря на всеобщий скептицизм, объяви­ла свободными. Скептицизм оказался необоснован­ным, поскольку партия доказала свою искренность, потерпев поражение на выборах. Победившая оппо­зиция — демократическая партия выиграла и сле­дующие выборы, подлинность которых уже не столь очевидна, так как победу на них одержала партия правящая. В дальнейшем демократическую партию лишил власти военный переворот, но многопартий­ность в стране сохранилась.

Может быть, режимы, в которых одна партия монополизирует власть, носят временный характер именно из-за идеологии этой партии? Провозгла­шая себя революционными, они как бы признают, что их деятельность не может длиться бесконечно. Да, они должны преобразовать общество, но по за­вершении этого процесса неизбежно начнется новый этап. Я не довожу рассуждение до конца, ибо сама собой напрашивается формула: нет ничего про­должительнее временных явлений. Ортодоксальные коммунисты не станут утверждать, что однопартий­ный режим — образцовый, высший. Образцовый режим может маячить очень далеко на горизонте. Более того, национал-социализм или фашизм созда­вались как авторитарные режимы во имя опреде­ленного принципа власти: оставляя за собой моно­полию на политическую деятельность, они ссыла­лись на законность этой монополии. Монополия на политическую деятельность в коммунистических режимах преподносится как законная в свете стоящей перед ними задачи.

Я не отвечаю на вопрос, в какой мере переход­ными по своей природе являются все, режимы с монополизировавшей власть партией. Скажем пока, что можно различать режимы таких типов по при­роде их учения, масштабности планов, насильственности средств и представлений об идеальном обществе, которое они хотят создать. Однопартийные режимы можно также классифицировать по уровню их то­талитаризма, причем уровень этот определяется тем, насколько, всеохватывающий характер носит идеология партии-монополиста, насколько режим отождествляет государство и общество.

Теперь рассмотрим возможные и существующие типы многопартийных режимов. В сконструированном мною идеальном типе — несколько партий, власть реализуется по конституционным правилам, все граждане участвуют в справедливых выборах. Не требуется особого воображения, достаточно неко­торой наблюдательности, чтобы установить: эти юрты присутствуют вместе не всегда. Есть многопартийные режимы, например, в Южной Америке, з истории которых были авторитарные эпизоды. Бывает, соперничество на выборах нарушается из-за давления со стороны правительства. В некоторых режимах часть населения объявляется вне рамок закона и не участвует в выборах. В Южной Африке подлинное соперничество на выборах возможно толь­ко среди белых; черные в нем не принимают участия. В южных штатах США многие чернокожие изби­ратели на деле оказываются вне политического со­перничества. Даже если их исключают не на закон­ных основаниях, им зачастую нелегко реализовать свои политические права. В некоторых, внешне мно­гопартийных режимах плюрализм остается фик­цией: у многочисленных партий на деле нередко оказывается общее руководство. Это относится к восточноевропейским режимам народной демократии; к некоторым так называемым слаборазвитым странам, где партии выражают интересы мало от­личающихся друг от друга групп и, в конечном счете, становятся игрушками в руках нескольких люцей — вождей племен, латифундистов, правителей.

Говоря абстрактно, можно было бы выделить три разновидности несовершенств в сравнении с идеальным многопартийным режимом. Прежде всего — постоянное несоблюдение законности, ос­нованной на выборах. Целые группы граждан от­страняются от участия в них или же результаты выборов фальсифицируются. Второе: нарушение правил мирного соперничества партий или депу­татов. И наконец — нарушение принципа представи­тельства: поскольку партии выражают интересы незначительного меньшинства страны, нарушается связь между группами общества и партиями, пре­тендующими на то, чтобы представлять их.

Теперь несколько слов о режимах третьего типа — не однопартийных и не многопартийных, не исполь­зующих выборы в оправдание своей законности и не декларирующих собственную революционность. Режимам без партий необходимо в известной мере деполитизировать управляемых. Во Франции мы пережили попытку такого рода — режим Виши в первой своей фазе не характеризовался ни однопартийностью (партии-монополиста там не было), ни многопартийностью (все партии практически исчезли). В те годы правители неустанно повторяли, вслед за Шарлем Моррасом, что французов надо от­учить от привычки высказываться по любому поводу. Законность напоминала порядки, установленные доб­рым главой семейства или просвещенным деспо­том, который, будучи окружен советниками, не очень к ним прислушивается. Это авторитарное и деполитизированное правление смогло существовать во Франции только в исключительных обстоятельст­вах оккупации.

Не исключено, что и в наше время есть подобные режимы. Но пока они практически не встречаются в странах, полностью вовлеченных в промышленную цивилизацию. К ним принадлежит Португалия: время от времени там проводятся выборы по спискам, одобренным полицией или же составленным робкой оппозицией. Однако режим не опирается на непре­рывно и активно действующую партию. Правитель­ство строит систему представительства, включающую парламент или партии, но то, что в Португалии на­зывается партией, имеет мало общего с партиями демократических стран — даже умеренными. Глав­ная идея — обеспечить считающимся компетентными правителями монопольное право на принятие ре­шений и на пропаганду политических идей. В Ис­пании режим генерала Франко также нельзя при­числить к однопартийным, он несопоставим с на­ционал-социалистической или коммунистической мо­делями. Но это и не многопартийный режим. Он авторитарен — по своим представлениям об Испании, а также по декларируемому им учению о законности. Он приемлет организованные группы — Фалангу, церковь, - армию, профсоюзы, — но ни одна из них не рассматривается в качестве исключитель­ной опоры государства.

Если при всей своей краткости наш анализ доста­точно точен, следует рассмотреть возражения против метода, которому я следовал, устанавливая раз­личия двух идеальных типов. Вправе ли мы при­нять за точку отсчета понятия однопартийности и многопартийности? В конце концов партия лишь одно из многих общественных образований, партии даже не представляют собой официального инсти­тута. Конституции Англии и Франции их откровенно игнорируют. Партии — всего лишь часть социальной действительности, связанная с ограниченной сферой политического соревнования, целью и следствием которого становится назначение правителей. Кор­ректно ли воссоздавать идеальные политические ре­жимы нашего времени на реалиях, которые даже не зафиксированы в конституциях? Мне хотелось бы оправдать сделанный мной выбор и, кроме того, ограничить сферу моей классификации.

Я выбрал этот критерий и противопоставил ре­жимы с партией, монополизировавшей власть, ре­жимам многопартийным, ибо в современной исто­рии я усматриваю такое противопоставление. Не­сомненно, в нынешней Европе режимы с револю­ционной единой партией, монополизировавшей право на политическую деятельность, и режимы, в рамках которых многочисленные партии принимают мирные правила соперничества, резко отличаются. Более того, на примере Венгрии конца 1956 года мы видели, что крах режима с партией-монополистом немедленно приводит к возникновению, в качестве альтернативы, многопартийности. Следовательно, такая альтернати­ва вполне реальна.

Партиям отводится важнейшая роль в реали­зации одной из функций всех политических режи­мов: выборе правителей. Законность традиционная исчезает, новый принцип законности, о привержен­ности которому ныне заявляют почти все режимы, — демократический. Повторяем: власть исходит от народа, народ же обладает верховной властью. Вот почему важнейшим фактором — если демокра­тическая верховная власть очевидна — становится выражение демократического принципа в формах го­сударственных институтов. Однопартийность и мно­гопартийность — формы выражения одного прин­ципа: верховная власть принадлежит народу опосре­дованно, через государственные институты.

В пользу моего выбора есть и другой.довод из истории политических идей. Классическая фило­софия всегда классифицировала режимы на основе численности носителей верховной власти: при мо­нархии верховная власть в руках одного; при оли­гархии — нескольких; при демократии — у всех, принадлежит народу. Я намеренно использовал эту арифметическую фикцию. Политические режимы нашего времени нельзя определять как монархи­ческие, аристократические или демократические. Английский режим — монархический, поскольку там королева, аристократический, поскольку большинство правителей набирается из численно ограниченного класса, и демократический, потому что голосуют все. Мне казалось уместным вновь обратиться к противопоставлению «один — несколько» и приме­нить его к партиям, вместо того чтобы применять

к носителям верховной власти.

В каком-то смысле такое противопоставление может даже удивить — поскольку Конституция не оговаривает официального существования партий;

тем не менее оно обоснованно. Партии — активные фигуры политической игры. Именно в -партиях начинается борьба за власть, именно с помощью пар­тий прокладывается путь к реализации власти. Значит, ставя вопрос об однопартийности или мно­гопартийности, я применяю к современной поли­тической жизни классическое (для философии прошлого) противопоставление.

В свое время Монтескье отметил новое по от­ношению к традиционной философии явление — представительство. Он понял его значение: фор­мальный носитель верховной власти не отождест­вляется с носителем реальным. Когда древние греки говорили о демократии, народ действительно мог реализовать верховную власть. Народное собрание принимало множество решений. Конечно, исполни­тели, чиновники порой отдавали приказы, тем не менее носитель верховной власти имел возможность властвовать на деле. С появлением представитель­ства теоретический носитель верховной власти реально больше не правит. Одновременно все более решающая роль. переходит к партиям, поскольку представительство и определяет однопартийность или многопартийность. В пользу избранного мною метода служит еще один довод. В Советском Союзе переход от единовластия вождя к коллегиальному руководству и обратно происходит без существенных перемен в режиме. Зато переход от однопартий­ности к многопартийности повлек бы за собой корен­ное преобразование общества. Мне представляется, что однопартийность или многопартийность, вы­ражение принципа представительства на уровне го­сударственных институтов — по крайней мере один из важнейших аспектов всех режимов в современных обществах.

Мне хотелось бы сослаться на последний довод: партии — активная часть политики; поли­тическая игра, политические столкновения происхо­дят между партиями или внутри них. Одна из осо­бенностей современных систем состоит в том, что столкновения считаются в них нормой. Конститу­ционные режимы приемлют соперничество отдель­ных лиц или групп в борьбе за выбор правителей и даже за устройство сообщества. Рассматривать в качестве критерия однопартийность или много­партийность — значит, считать форму организации партийной борьбы характерной для политических режимов нашего времени.

Поэтому мне представляется необходимым оста­новиться на возражении, которое возникает, если пользоваться классификацией политических режи­мов современных обществ, предложенной Эриком Вейлем в его «Политической философии».

Согласно Вейлю, в современных государствах только два типа управления. Он называет их авто­кратическим и конституционным.

«Об автократическом управлении, — пишет он, — можно говорить тогда, когда правительство обсуждает, принимает решения и действует без какого бы то ни было вмешательства иных инстанций. За отсут­ствием другого термина мы станем, говорить об уп­равлении конституционном, если правительство счи­тает себя и считается гражданами обязанным под­чиняться законам и правилам, которые ограничи­вают; свободу его действий вмешательством других учреждений. Так определяется законность прави­тельственных актов».

Иначе говоря, решающим критерием становится конституционность реализации власти: с одной стороны, режимы, где решения правительства не­медленно становятся обязательными, с другой — режимы, в которых действуют конкретные правила оценки законности правительственных решений.

Обсуждая это различие, которое я отнюдь не собираюсь оспаривать (оно представляется мне приемлемым в философском плане), мы должны рас­смотреть отношения между многопартийностью, законностью, основанной на выборах, и конститу­ционностью реализации власти.

Главным с исторической точки зрения факто­ром было постепенное развитие первоначально авто­ритарных форм власти в направлении конституцион­ной формы. Многовековая политическая борьба шла вокруг установления конституционных правил для ограничения произвола монархической власти. Эта борьба прежде всего развернулась в Англии. Она вызвала революции и философские споры о верхов­ной власти, о правах монарха и парламента. Имеет ли монарх право все решения принимать едино­лично? В результате были установлены правила принятия решений и провозглашена необходимость других властных инстанций, например, для утвержде­ния законности налогов — парламента.

Добавлю, что власть на конституционной основе может (или могла) быть реализована и без много­партийности и демократии. В Англии правительство давно конституционно, хотя правом голосовать обладало меньшинство и не было партий, борю­щихся за голоса избирателей. Основанная на законах форма административных действий и конституцион­ная форма принятия исполнительной властью реше­ний не предполагают ни всеобщего избирательного права, ни многопартийности.

Дальнейшая демократизация — распространение избирательного права, появление партий — после­довала в Англии вслед за конституционной эволю­цией власти. Основное различие британской и фран­цузской политических эволюции объясняется тем, что Великобритания пришла к конституционной реализации власти раньше, чем к демократизации. Во Франции же сначала были сделаны революционные попытки демократизации, и только потом про­изошел переход к конституционной реализации власти.

Французская революция сначала решила ввести некий эквивалент Конституции, которая уже сущест­вовала в Великобритании: выборы, представительное собрание, точные правила, по которым король обязан сотрудничать с представителями народа. Вскоре исторические бури разметали Конституции, и мы видим ряд режимов — республиканских, революцион­ных, императорских, — в которых власть основана на произволе, деспотии, однако все эти правители искали себе оправдание в демократии. Французские либералы XIX века непрестанно размышляли о различии политических эволюции в Великобрита­нии и во Франции. По их мнению, несчастье Фран­ции в том, что она попыталась сначала создать рес­публику или демократию вместо того, чтобы перво-наперво ввести необходимые для соблюдения сво­бод конституционные порядки. Сопоставляя судьбы обеих стран, либералы полагали, что англичане до­стигли своей цели — конституционного режима и личных свобод — без революции (революция про­изошла в XVII веке), тогда как Франция, с ее при­зывами к демократии и республике, металась от кризиса к кризису, так и не достигнув искомой цели.

Если говорить о прошлом, нет сомнения, что монархическим режимам удалось перейти к консти­туционной практике без массовых политических пар­тий в их нынешнем виде и без всеобщего избира­тельного права.

В историческом аспекте более чем очевидно коренное различие конституционных и автократи­ческих режимов. В философском же плане Эрик Вейль, вероятно прав. Но при попытках социоло­гического анализа различных политических режи­мов применение конституционного, критерия создает некоторые трудности,

Реализация власти может быть в разной степени конституционной. Во всех режимах есть установ­ленные законом правила принятия правительственных решений. У Советского Союза есть Конституция, но правители не очень с нею считаются. Но и на Западе правители, ссылаясь на конституции, действуют в обход их, прибегают к различным махина­циям.

Автократические режимы, как их определяет Эрик Вейль, это и традиционные додемократические, и авторитарные или тоталитарные постдемократи­ческие режимы, сформировавшиеся одновременно с многопартийными. Следует ли смешивать режи­мы традиционные, такие как португальский или испанский, и революционные, современные — на­ционал-социализм или коммунизм? У них есть об­щие черты, в том числе — отказ от конституционных правил реализации власти[11], но с исторической и социологической точек зрения их нельзя отнести к одному типу.

Противопоставление конституционных режимов неконституционным предполагает, что философ де­лает выбор между двумя этими типами. Если одно­партийные режимы по своей природе неконституцион­ны, а в основе современного режима — консти­туционность, то конституционные режимы — либо пережитки прошлого, либо явление временное. Та­кое толкование с самого начала отвергает идеологи­ческую систему, на которой зиждется режим, где партия монопольно владеет властью. В социологи­ческом плане нам не следует избирать критерий, который заранее устраняет оправдание, используемое каким-то данным режимом. Такая классификация приводит (по Эрику Вейлю) к однозначному опре­делению признаков современного государства.

Наконец, деление режимов на автократические и конституционные исключает из рассмотрения еще одну современную проблему: противоположность тотального государства и государства, где слияние общества с государственными институтами ограни­чено. В свете политической философии Вейля, про­тивопоставление плановой и рыночной экономики не играет никакой роли. Вейль не придает решающего значения различиям между обществом, не слив­шимся с государством, — и государством, стремя­щимся включить в себя все проявления общественной жизни. Я не утверждаю, что он заблуждается. Следует лишь иметь в виду, что противопоставление политических режимов двух типов на основе одно­партийности или многопартийности целесообразно как один из возможных методов. При этом остают­ся вопросы, решаемые на основе классификации, основанной на противопоставлении конституцион­ного режима неконституционному.

В заключение задумаемся о последнем аспекте про­тивопоставления много партийных режимов одно­партийным.

Избрать такой критерий — значит полагать, что современные политические режимы определяются формами партийной борьбы. Как мы установили, изучая социальные группы[12], современные общества по необходимости разделены на классы или про­слойки. Они неоднородны, отдельные лица обра­зуют подгруппы, и эти подгруппы ведут борьбу за распределение национального дохода, за иерархию доходов, отстаивают свои представления о самом сообществе, борются.за установление определенного политического режима.

В условиях неоднородного индустриального об­щества и обилия различных групп становится ясен смысл противопоставления многопартийности и однопартийности. Возможны две крайние формы партийной борьбы.

Первая — открытое соперничество, которое об­лечено свободой, предоставляемой группам на основе общности интересов и политическим группировкам, в чьи цели входит завоевание голосов и приход к власти. В многопартийных режимах власть обычно реализуется конституционным путем. Сочетание мно­гопартийности и конституционных методов выявляет главные проблемы, стоящие перед режимом. В исто­рическом плане многопартийные режимы — на­следники конституционных или либеральных ре­жимов. Для них характерно стремление сохранить ценности либерализма в условиях демократизиро­ванной политики: чтобы действовать эффективно, правительства должны располагать достаточной властью, реализовывать ее в конституционных рам­ках, соблюдая права отдельных граждан.

Диалектика многопартийных режимов — это диа­лектика либерализма и демократии, демократии и эффективности. Мы попытаемся понять фундамен­тальные проблемы многопартийных режимов, свя­занные с противоречием между Конституцией и демократией, между демократией и эффективностью.

Что касается однопартийных режимов, то их проблемы связаны с монополизмом партии. Или у партии нет идеологии, и тогда у власти меньшинство, препятствующее управляемым публично обсуждать проблемы управления; или же партия, руковод­ствуясь идеологическими установками, стремится коренным образом преобразовать общество. Но пар­тия, оправдывающая дискриминацию других партий своей революционной направленностью, встает перед выбором: либо перманентная революция, либо — в случае отказа от таковой — стабилизация режима с упором на традиции или технократию. Гитлеров­ский режим оказался недостаточно живучим для того, чтобы подойти к этой альтернативе. Ком­мунистический — уже стоит перед ней. На нынеш­нем этапе возникает вопрос: ищет ли коммунисти­ческая партия выход в перманентной революции — или же соглашается на разрядку, а в более широ­ком смысле слова — на постепенное восстановление конституционной власти? Совместимо ли постепен­ное введение конституционности с монопольным положением партии?

Мы видели, как в Польше подобная эволюция началась. Там были предприняты шаги, чтобы реа­лизация власти соответствовала определенным пра­вилам при сохранении монополизма партии.

Такой вариант вполне возможен. Достаточно соблюдать обязательные для руководителей партии правила проведения выборов, чтобы при сохранении однопартийности власть могла стать конституцион­ной. Но как оправдать монополизм партии, когда такое положение уже достигнуто? И если внутри партии свободно конкурируют различные группы, почему бы не называть их партиями?

В многопартийных системах нужно сохранять эффективность государственной власти и обеспечивать соблюдение конституционности, несмотря на кипение страстей в обществе и столкновения интересов. В однопартийном режиме необходимо оправдывать политический монополизм. Не стану утверждать, что последнее соображение позволяет уяснить sub specie aeternitatis сущность современ­ных политических режимов. Может быть, лишь станет ясней присущая каждому их типу диалекти­ка, и тогда удастся услышать диалог режимов, соперничество которых характерно для всей нашей эпохи.