Поиски продолжаются

В это утро Бим чуть не плакал. Солнце уже выше окна, а никто не идет.

Он прислушивался к шагам жильцов подъезда, проходивших мимо его двери с

верхних этажей или поднимавшихся снизу. Все шаги знакомые, а е_г_о нет и

нет. Наконец точно услышал туфельки Даши. Она! Бим голосом подал о себе

знать. Его крик в переводе на человеческий язык означал: " Я тебя слышу,

Даша! "

- Сейчас, сейчас, - откликнулась та и позвонила Степановне.

Обе они вошли к Биму. С каждой он поздоровался, затем бросился к

двери, стал там, повернув голову к женщинам, и потребовал, просяще

повиливая хвостом: " Открывайте. Надо искать".

Даша надела на него ошейник, на котором теперь во всю ширину был

прочно закреплен латунный жетон-пластинка с выгравированной надписью:

" Зовут его Бим. Он ждет хозяина. Хорошо знает свой дом. Живет в квартире.

Не обижайте его, люди". Даша прочитала надпись Степановне.

- Какая же ты добрая душа! - всплеснула руками Степановна. - Любишь,

значит, собак?

Даша погладила Бима и ответила необычно:

- Муж бросил. Мальчик умер... А мне тридцать лет. Жила на квартире.

Уезжаю.

- Одинокая. Ой ты, моя желанная! - запричитала Степановна. - Да ведь

это же...

Но Даша отрубила:

- Пойду. - А у двери добавила: - Пока не выпускайте Бима - не убежал

бы за мной.

Бим попробовал протиснуться в дверь вместе с Дашей, но она оттеснила

его и вышла со Степановной.

Не более как через час Бим заскулил, потом и завыл с тоски в голос,

так завыл, как про это говорят люди: " Хочется завыть собакой".

Степановна выпустила его (Даша теперь далеко):

- Ну, иди, иди. Вечером кулеша наготовлю.

Бим даже и не обратил внимания ни на ее слова, ни на ее глаза, а

шемером скатился вниз и - во двор. Челноком просновал по двору, вышел на

улицу, чуть постоял, будто подумал, а затем стал читать запахи, строку за

строкой, не обращая внимания даже на те деревья, где стояли росписи

собратьев и читать которые обязана каждая уважающая себя собака.

За весь день Бим не обнаружил никаких признаков Ивана Иваныча. А

перед вечером, как бы на всякий случай, забрел в молодой парк вновь

отстроенного района города. Там четверо мальчишек гоняли мяч. Он посидел

малость, проверил окружающее, насколько хватал нос, и хотел было уходить,

но мальчик лет двенадцати отделился от играющих, приблизился к Биму и с

любопытством смотрел на него.

- Ты чей? - спросил он, будто Бим смог бы ответить на вопрос.

Бим, во первых, поздоровался: повилял хвостом, но с грустинкой,

склонив голову сначала на одну сторону, потом на другую. Это, кроме того,

означало и вопрос: " А ты - что за человек? "

Мальчик понял, что собака ему пока не доверяет полностью, и смело

подошел, протянул руку:

- Здравствуй, Черное Ухо.

Когда Бим подал лапу, мальчик крикнул:

- Ребята! Сюда, сюда!

Те подбежали, но остановились все же на отшибе.

- Смотрите, какие умные глаза! - восхищался первый мальчик.

- А может, он ученый? - спросил резонно пухленький карапуз. - Толя,

Толька, ты скажи ему чего нибудь - поймет иль не поймет?

Третий, более взрослый, чем остальные, авторитетно заявил:

- Ученая. Видишь, табличка не шее.

- И вовсе не ученая, - возразил худенький мальчишка. - Она не была бы

такая тощая и унылая.

Бим и в самом деле страшно похудел без Ивана Иваныча и потерял уже

былой вид: живот подтянуло, нечесаная шерсть свалялась на штанах и

помутнела на спине.

Толик прикоснулся ко лбу Бима, а он осмотрел всех и выразил теперь

полное доверие. После этого все поочередно гладили Бима, и он не возражал.

Отношения сразу же сложились добрые, а в атмосфере полного взаимопонимания

всегда недалеко и до сердечной дружбы. Толик вслух прочитал написанное на

латунной табличке:

- Он - Бим! Один живет в квартире! Ребята, он есть хочет. А ну по

домам и - сюда: тащите кто что может.

Бим остался с Толиком, а ребятишки разбежались. Теперь мальчик сел на

скамейку, а Бим лег у его ног и глубоко вздохнул.

- Плохо тебе, наверно, Бим? - спросил Толик, поглаживая голову

собаки. - Где же твой хозяин?

Бим уткнулся носом в ботинок и так лежал. Вскоре появились один за

другим те ребятишки. Пухленький принеси пирожок, взрослый - кусок колбасы,

худенький - два блинчика. Все это они положили перед Бимом, но он даже и

не понюхал.

- Он больной, - сказал худенький. - Может, даже и заразный, - и

попятился от Бима.

Пухленький зачем-то вытер руки о штанишки и тоже отошел. Взрослый

потер колбасой нос Бима и закричал уверенно:

- Не будет. Не хочет.

- Мама говорила - все собаки заразные, - все опасался пухленький, - а

эта и вовсе больная.

- Ну и уходи, - сердито буркнул Толик. - Чтоб я тебя тут не видел...

" Заразная"... Заразных ловят собачатники, а эта - вон с какой табличкой.

Рассудительное доказательство подействовало: ребятишки вновь окружили

Бима. Толик потянул за ошейник вверх. Бим сел. Толик завернул у него

мягкую губу и увидел щелку в глубине челюсти, где кончаются зубы отломил

кусочек колбасы и засунул в эту щелку - Бим проглотил. Еще кусочек - и еще

проглотил. Так покончили с колбасой под общее одобрение присутствующих.

Все наблюдали сосредоточенно, а пухленький с каждым глотком Бима тоже

глотал, хотя во рту ничего не было: он как бы помогал Биму. Кусочки

пирожка никак нельзя было втолкнуть - они рассыпались, тогда Бим наконец

взял пирожок сам, лег на живот, положил пирожок на лапы, посмотрел на него

и съел. Сделал он так явно из уважения к Толику. У него такие ласковые

руки и такой мягкий, даже чуть грустный взгляд, и так он жалеет Бима, что

тот не устоял против теплоты душевной. Бим и раньше относился к детям

особо, а теперь он окончательно уверился, что маленькие люди все хорошие,

а большие бывают разные, бывают и плохие. Он, конечно, не мог знать, что

маленькие люди потом становятся большими и тоже разными, но это - не

собачье дело рассуждать, как и почему из маленьких хороших вырастают

большие плохие люди, такие, как тетка или курносый. Он просто-напросто

съел пирожок для Толика, и все. От этого ему стало легче, потому он не

отказался и от блинчиков. И кроме того, за неделю Бим ел всего лишь второй

раз.

Первый после трапезы Бима заговорил Толик:

- Попробуем узнать, что он может делать.

Худенький сказал:

- В цирке, если прыгать, кричать " ап! ".

Бим привстал и внимательно посмотрел на мальчика, будто спрашивал:

" Через что - ап?! "

Двое из них взялись за концы пояска, а Толик скомандовал:

- Бим! Ап!

Бим легко перепрыгнул через наивный барьер. Все были в восторге.

Пухленький приказал четко:

- Лежать!

Бим лег (пожалуйста, для вас - с удовольствием!).

- Сидеть, - попросил Толик. (Бим сел.) - Подай! - И бросил фуражку.

Бим принес и фуражку. Толик обнял его от восхищения, а Бим со своей

стороны в долгу не остался и лизнул его прямо в щеку.

Конечно же, Биму стало куда легче с этими маленькими человечками. Но

тут-то и подошел дядька, поигрывая палочкой тростью, подошел так тихо, что

ребята и не заметили, его, пока он не задал вопрос:

- Чья собака?

С виду он был важный, в серой узкополой шляпе, при сером бантике

вместо галстука, в сером пиджаке, серо-белых брюках, с короткой серой

бородой, в очках. Он, не спуская глаз с Бима, повторил:

- Так чья же собачка, дети?

В два голоса одновременно ответили взрослый мальчик и Толик.

- Ничья, - сказал один наивно.

- Моя, - настороженно сказал Толик. - В эту минуту моя.

Толик не раз видел серого дядьку: он важно прогуливался вокруг парка

в одиночку. Как-то раз даже вел с собой собаку, которая упиралась и не

хотела идти. А однажды подошел к ребятишкам и зудел им, что они и играть

то не умеют, как прежде, и вежливости у них нет, и воспитывают их

неправильно, не так, как прежде, и что за них люди воевали даже еще в

гражданскую, за вот этих, таких, а они не ценят и ничего не умеют, и что

все это стыдно.

В тот далекий день, когда серый поучал их, Толику было девять лет.

Теперь же двенадцать. Но дядьку этого он помнил. Сейчас Толик сидел, обняв

Бима, и сказал " моя".

- Ну, так как же: ничья или его - спросил дядька, обращаясь ко всем и

указывая на Толика.

- На ней вон табличка есть, - вмешался пухленький не в добрый час.

Серый подошел к Биму, потрепал ухо и стал читать на ошейнике.

Бим тотчас почуял, совершенно точно: от серого пахнет собаками,

пахнет как-то отдаленно, многодневно, но пахнет. Он посмотрел ему в глаза

и немедленно, тут же не поверил - ни в голос, ни в взгляд, даже и не в

запахи. Не может быть, чтобы человек просто так вобрал в себя далекие

запахи разных собак. Бим прижался к Толику, пытаясь отцепиться от серого,

но тот не отпускал.

- Нельзя лгать, мальчик, - укорил он Толика. - По табличке - не твоя

собака. Стыдно, мальчик. Тебя что, родители так приучили говорить

неправду? Какой же ты будешь, когда вырастешь? Эх-хе-хе! - Он вынул из

кармана поводок и пристегнул к ошейнику.

Толик схватил за поводок и крикнул:

- Не троньте! Не дам!

Серый отвел его руку.

- Я обязан доставить собаку по месту назначения. А может быть,

придется протокол составить. (" Он так и сказал " протокол".) Возможно, его

хозяина алкоголь заел. (Так и произнес - " алкоголь".) Если так, тогда надо

собаку изъять. Должность моя такая - делать все по честному, по

человеческому. Так-то. Найду его квартиру, проверю - правильно ли.

- А табличке не доверяете? - укоризненно и почти плача спросил Толик.

- Доверяю, мальчики, доверяю полностью. Но... - Он поднял палец вверх

и поучительно произнес, почти торжественно: - Доверяй, но проверяй! - и

повел Бима.

Бим упирался, оглядывался на Толика, видел, как тот заплакал от

обиды, но - что поделаешь! - потом пошел-таки за серым, поджав хвост и

глядя в землю, сам на себя не похожий. Всем видом своим он говорил: " Такая

уж наша собачья жизнь, когда нигде нет хозяина". Тут бы и всего дела -

укусить бы за ляжку и бежать, но Бим - собака интеллигентная: веди, куда

ведешь.

Шли они по улице, на которой стояли новые дома. Все новые. Все серые

и настолько одинаковые, что даже Бим мог бы в них заблудиться. В одном из

домов-близнецов поднялись на третий этаж, при этом Бим заметил, что и

двери все одинаковые.

Открыла им женщина в сером платье:

- Опять привел? Да господи боже мой!

- Не гудеть! - строго оборвал серый. Он снял с Бима ошейник и

показал: - На, смотри. - Женщина разбирала, надев очки, а он продолжал: -

Понятия нет. Во всей республике я - единственный коллекционер собачьих

знаков. А эта табличка - вещь! Пятисотый знак!

Ничего не было понятного для Бима, ровным счетом ничего, никаких

знакомых слов, никаких понятных жестов - ничего. Вот серый пошел из

прихожей в комнату, с ошейником в руках. Оттуда позвал:

- Бим, ко мне!

Бим подумал подумал и осторожно вошел. В комнате осмотрелся, не

подходя к серому, а так - сидя у двери. На чистой стене висели доски,

обшитые бархатом, а на них рядами висели собачьи знаки: номерки, жетоны,

медали серые и медали желтые, несколько красивых поводков и ошейников,

несколько усовершенствованных намордников и другие доспехи собачьего

обихода, даже капроновая петля для удушения, смысла которой Бим, конечно,

не понимал. Где ее раздобыл владелец коллекции, понять невозможно даже и

человеку, а для Бима она была обыкновенной веревкой, не больше.

Бим смотрел внимательно, как серый повертел в руках его ошейник,

плоскогубчиками снял табличку и прикрепил в середине одной из досок на

бархат так же поступил и с номерком, а затем надел ошейник на Бима и

сказал:

- Ты - собака хорошая.

Точно так же говорил когда-то хозяин, но теперь Бим не поверил. Он

вышел в прихожую и стал у двери, говоря: " Выпускай! Мне тут делать

нечего".

- Уж выпусти, - сказала женщина. - Чего сюда-то припер его? Снял бы

на улице.

- Нельзя было - пацаны привязались. И сейчас нельзя: увидят они - без

таблички, могут довести до сведения... Так что пусть ночует до зари.

Лежать! - приказал он Биму.

Бим лег у двери: ничего не поделаешь! И опять же: стоило ему завыть в

голос, заметаться по квартире, наброситься на серого, и все! Выпустил бы.

Но Бим умеет ждать. Да и устал он, обессилел так, что даже у чужой двери

на некоторое время задремал, хотя и тревожным сном.

То была первая ночь, когда Бим не пришел домой, в свою квартиру. Он

это почувствовал, когда очнулся от дремоты, и не сразу сообразил, где

находится. А сообразивши, затосковал. Он же снова видел во сне Ивана

Ивановича каждый раз, как только засыпал, видел его, а проснувшись, ощущал

еще теплоту его рук, знакомых с малого щенячьего возраста. Где он, мой

хороший и добрый друг? Где? Тоска невыносимая. Одиночество тяжкое, и

никуда от него не денешься. А тут еще серый человек храпит, как заяц под

борзой. И пахнет от всех этих бархатных досок умершими собаками. Тоска. И

Бим заскулил. Потом чуть взлаял дважды, тоже с легким подвывом, как

гончая, когда она добирает след зайца по вчерашней жировке. И наконец не

выдержал - взвыл протяжно.

" Ох-хо-хо-ой! Ой-ой, лю-ди-и, - плакал он. - Тяжко мне, ой тяжко без

друга. Отпустите вы меня, отпустите искать его. Ой-ой-ой, лю-юди-и, ой! "

Серый вскочил, включил свет и стал молотить Бима палкой и шипеть:

- Молчи, молчи, выродок! Соседи слышат. На тебе! На тебе!

Бим уклонялся от ударов, инстинктивно оберегая голову, и стонал, как

человек: " Ох... Ах-х... Ах-хр-р... Ох..."

Но злой человек изловчился таки и саданул по голове. Бим на несколько

секунд потерял сознание, задрыгав лапами, но быстро опомнился, отскочил от

двери, уперся задом в угол и оскалил зубы. Впервые оскалил.

Серый попятился от Бима:

- Ишь ты! Укусит еще, черт... - и распахнул дверь.

Но Бим не верил даже и в то, что дверь действительно открыта, не

верил и тогда, когда серый говорил:

- Ступай, ступай. Поди, Бим, гуляй. Иди, собачка, иди.

Не верил он этому ласковому, вкрадчивому тону, этой лести и

заискиванию после побоев. О, лесть после побоев - новое открытие Бима в

его жизни. Тетка и курносый - люди просто нехорошие. А вот этот... Этого

Бим уже ненавидел. Ненавидел! Бим начинал терять веру в человека. Да,

именно так.

Бим вытянул шею, оскалил зубы и... Пошел на серого, тихо, но

решительно, медленно, но уверенно. Серый прижался к стене:

- Ты что?! Ты что?!

Женщина в ночной рубахе орала на серого:

- Допрыгался! Укуси-ит!

Бим увидел, что страшный дядька испугался его, что он его до страсти

боится. От этого Бим укрепился в решимости: прыгнул, цапнул увернувшегося

врага за мягкое место и выскочил в распахнутую дверь. Бим бежал и ощущал

во рту вкус человеческого мяса от задницы, которую он возненавидел всем

существом. Нет, Бим не считал себя несчастным и жалким, наоборот, сейчас

он был храбрым, а храбрость всегда совмещается с гордостью и чувством

собственного достоинства - даже у хорька.

В предрассветной мути бежал Бим по улице, хотя и в своем ошейнике, но

уже без номерка " 24". Сначала он впопыхах направился не туда, то есть не в

город, а из города (дальше домов не было). Он вернулся обратно и попал в

тот же лабиринт одинаковых домов. Кружил, кружил, петлял, петлял да и

попал к тому же дому, из которого выскочил. Тут уж он заспешил в нужном

направлении, чему помогло совершенно закономерное обстоятельство, мало

известное людям: вчера, когда его вели здесь, он уловил на одном углу

роспись какого-то собрата, на другом углу - второго, теперь же, пробежав

от знакомого по этому признаку угла до следующего, он и взял нужный

ориентир. Поистине нужно отличное чутье, чтобы не только найти здесь дом,

но и выбраться отсюда. Бим обладал отличным чутьем и замечательной

сметкой.

Уже засветло он прибежал к своему дому, поднялся к своей родной

двери, поцарапался. Ответа не было. Еще поцарапался - то же самое: тишина.

Главное, у двери не было следов Ивана Ивановича. И еще слишком рано, чтобы

Степановна услышала в зоревом сне позывные Бима. Он посидел у двери в

задумчивости.

Болело все от побоев, стучало в голове и сильно тошнило, сил не было.

Но он все же пошел. Искать пошел своего друга. Да и кто же, кроме Бима,

будет его искать?

По городу бежала с виду унылая собака, но преданная, верная и смелая.