Глава i: обо мне, Гарри Лэндрете

Мне всегда казалось, что если я знаю автора или что-нибудь об авторе, мне легче понять то, о чем он пытается мне рассказать. Именно поэтому я хочу рас­сказать вам немного о себе. Может быть, это поможет вам лучше понять смысл того, о чем я пишу, даже в том случае, если слова мои не слишком точно будут передавать то, что я хочу сказать. Слова, написанные на бумаге — не очень точный способ рассказать о чем-то важном, а что может быть важнее, чем говорить о де­тях и их мире? Я действительно чувствую собственную; несостоятельность, когда думаю о том, чтобы попытать­ся изложить на бумаге то, что я переживаю рядом с детьми, мои чувства по отношению к детям, веру в де­тей, надежды, связанные с ними, и значение того про­цесса, который мы называем игровой терапией, в жиз­ни ребенка. Наверное, я так ценю возможность разви­вать отношения с детьми в игровой терапии именно по­тому, что там для общения нам не нужны слова.

Ребенком я был костляв и неразвит. Я ходил в сель­скую школу, все восемь классов которой занимались в одной комнате. В этой школе преподавала моя мать. В этой обстановке я научился по-настоящему ценить простые вещи: стремление к победе, любовь к учению, и сочувствие к «побитой собаке» — к человеку, которого не замечают. Благодаря собственному опыту я остро чувствую детей, которых не замечают.

Мне не всегда было так удобно с детьми, как, я ду­маю, многим из вас, читающих этот текст; и я жалею об этом, потому что я не почувствовал, не пережил эмо­ционально мир ребенка. О, умом я знаю — я прочел много книг и прослушал университетский курс по раз­витию ребенка, но я только знал что-то о детях. Я не знал детей сердцем, так, чтобы прикоснуться к ним и их миру. Дети находились рядом со мной, я видел их, но мне просто не приходило в голову общаться с ними. Ребенок был во мне давным-давно вытеснен на задвор­ки, потому что мне хотелось, чтобы меня ценили за то, что я зрелый человек, взрослый. Быть взрослым для меня означало серьезно относиться к жизни, быть от­ветственным человеком. Теперь я знаю, что в некото­ром смысле это была попытка преодолеть чувство не­адекватности из-за того, что в студенчестве и во время работы учителем в школе (мне был тогда 21 год), я выглядел гораздо моложе своих лет, и часто меня при­нимали за учащегося.

Проработав четыре года учителем, получив степень магистра и проработав два года школьным психологом, я впервые заглянул в мир ребенка, когда работал ас­систентом в Детском Центре Университета Нью-Мекси­ко. Там чуткий и внимательный коллега, руководивший моей работой над докторской диссертацией, разглядел во мне качества, о которых я и не подозревал, подтол­кнул меня к работе с детьми, ввел меня в многогран­ный мир игровой терапии, и передо мной постепенно начал открываться и разворачиваться мир ребенка.

Возможно ли правдиво описать открытие, ставшее поворотным пунктом в жизни человека? Если это можно сделать, то, по-видимому, переживание было мелким, не­значительным, потому что чаще всего слова незначи­тельны и мелки. Вот сейчас я сижу за столом, желая рассказать о том истинном удовольствии, которое до­ставляет мне установление контакта с детьми, и о том, как эти контакты придают моей жизни новое измере­ние — и я вынужден признаться, что мне это не по си­лам. Как можно описать интерес ребенка, его волнение, свежесть и новизну, с которой он подходит к жизни, его невероятную гибкость? Я чувствую себя бессильным, мой мозг вдруг начинает скрипеть и хромать. Он поте­рял свою активность. Все каналы открыты, идет поиск. Но не находится слов для того, чтобы описать это пере­живание, хотя само чувство мне хорошо знакомо.

Жизнь нельзя описать; ее можно только чувствовать и дорожить ею. Описание всегда можно оценить. Жизнь оценить нельзя. Жизнь существует. Она развертывает­ся и вся она — в это мгновение, не больше и не меньше. Мы смотрим на человека и не пытаемся судить этого че­ловека или оценивать его, говоря: «В нем слишком много (или: слишком мало) жизни». На самом деле одно из важнейших моих открытий состояло в том, что ма­ленькие дети редко оценивают жизнь своих сверстни­ков (если вообще когда-нибудь делают это). Они вза­имодействуют друг с другом и воспринимают другого, как непосредственную данность. На заре моего профес­сионального становления я испытал очень сильное и глубокое переживание: безусловное принятие со сторо­ны ребенка. Дети не хотели, чтобы я был лучше или хуже. Я чувствовал, что дети принимают меня таким, каков я есть в данный момент. Дети не пытались изме­нить меня или сделать в чем-то иным. Они любили ме­ня таким, каков я есть. Мне не нужно было притво­ряться. Я обнаружил, что я могу просто быть. Какое же фантастическое чувство освобождения я испытал и продолжаю испытывать всякий раз, когда я нахожусь рядом с детьми! Я и сам в отношениях с детьми исхо­дил из того, каковы они в данный момент, принимал их, их личностный мир, и это был взаимно обогащающий опыт совместного бытия и принятия друг друга.

Первые мои взаимодействия с детьми в игровой те­рапии заставили меня глубоко ценить разворачиваю­щийся перед моими глазами опыт проживания жизни ребенком, и, в свою очередь, опыт своей собственной жизни. Они дали мне почувствовать: жизнь не требует изменений, поправок, преодолений, доказательств; надо просто ценить жизнь и жить таким, каким Бог сотворил меня — быть собой! Быть еще больше собой означает быть еще более полно человеком, принимать свои силь­ные и слабые стороны, поскольку во мне действительно есть и сила, и слабость, и мои ошибки — только дока­зательство того, что я и в самом деле способен оши­баться, то есть Я — человек. Это было для меня серь­езным открытием, и все же, когда я оглядываюсь назад, я понимаю, что так сказать нельзя, потому что откры­тие означает некое событие во времени. Как и жизнь, это был процесс, который я проживал, постепенно осо­знавал и медленно учился ценить. То, что я хотел бы сказать детям, великолепно выразил Пецци в книге «Во имя детей»:

«Если бы мы позволили жизни ребенка войти в нас полно и искренне и стать нашим учителем, нам при­шлось бы сказать: «Благодарю тебя, дитя человече­ское... за то, что ты напомнил мне, как радостно и тревожно быть Человеком. Спасибо, что ты дал мне расти вместе с тобой, за то, что я снова могу научиться то­му, о чем позабыл: простоте, силе, полноте, изумлению и любви, и научиться уважать собственную жизнь, по­тому что она уникальна и неповторима. Спасибо, что твои слезы позволили мне узнать о том, как больно рас­ти, и о страданиях мира. Спасибо, что ты показал мне, что любить другого и быть рядом с людьми, большими или маленькими, это самый естественный из даров, рас­цветающий, как цветок, когда мы живем в волшебном мире, называемом жизнью».

По мере того, как я продвигался в отношениях с детьми в игровой терапии, я сделал довольно неожидан­ное открытие, касающееся моей психотерапевтической работы со взрослыми. Консультирование, казалось, на­бирало скорость, и я работал все эффективнее. В рабо­те с некоторыми клиентами, где я топтался на месте и мало продвигался вперед, стало развиваться терапевти­ческое движение; у клиента появилась глубина в разде­лении чувств и самоисследовании. Наблюдая за разви­тием терапевтического процесса, я понял, что его можно объяснить тем, что я стал хуже различать и точнее ре­агировать на скрытые посылки клиента, которые суще­ствовали и раньше. Я связал такое увеличение чувстви­тельности к скрытым проявлениям клиента с возросшей восприимчивостью к скрытым формам общения у детей. Я обнаружил, что по мере того, как становится эффек­тивнее моя работа с детьми в игровой терапии, я более эффективно работаю и со взрослыми.

Я начинал работать на факультете по подготовке психологов-консультантов в Университете Северного Те­хаса в 1966 году и прочел свой первый курс по игровой терапии в 1967 году. В те дни игровая терапия была не слишком популярна в Техасе, но чахлое начало выли­лось в бурный рост. Какое же это было потрясающее приключение! Сейчас каждый год я читаю три цикла лекций, выросших из того вводного курса, с которого я начинал: факультативный курс по теории и практике иг­ровой терапии, курс по игровой терапии в группах, по терапии детско-родительских отношений; руковожу практикой по игровой терапии, анализируя сеансы сту­дентов, и руковожу Центром игровой терапии. Есть од­на особенность в обучении игровой терапии, которая мне по-настоящему нравится: ребенок, существующий во мне, оживает в ролевой игре, которую я часто практи­кую, и это уравновешивает - мое стремление слишком серьезно воспринимать жизнь. Теперь я могу по досто­инству оценить в себе ребенка и тем самым лучше чув­ствую эти качества в детях. Я обнаружил, что когда я общаюсь с ребенком, моя личность значит гораздо боль­ше, чем все, что я умею делать.

Я проработал в игровой терапии с детьми более двад­цати пяти лет, и я до сих пор узнаю что-то новое о се­бе и о детях в сложной простоте их игры и в раскры­вающемся трепещущем свете их внутреннего мира. То, чему я научился и как я притворяю эти знания в свои отношения с детьми, по-видимому, лучше всего сформу­лировано в следующих принципах.