Бубашка

В ночь, как всегда, на месте он, Бубашка.

Подворье обойдет, пробьет часы.

Ружьишко дулом вниз — и нараспашку

Армяк, отяжелевший от росы.

Чуть тянет холодком ночным от речки,

Простывшей баней и сырым песком.

Всю ночь Бубашка простоит, как свечка,

Пока туман не встанет потолком...

И он гордится должностью привычной.

Он тридцать лет хозяину служил,

Ел за одним столом, и эту кличку

Бубашка — от него же получил.

Он прожил жизнь, не разъезжал по свету,

Не знал он, где кончался Брянский лес...

И странно старику, что к жизни этой

Большой у всех открылся интерес.

Рассказывай, как жил ты, как трудился,

Как двор хозяйский по ночам стерег,

Как лошадьми хозяйскими гордился,

Как прожил жизнь, да так и не женился.

Не захотел жениться без сапог.

И, закурив, чтоб дрема не напала,

Он вспомнит детство, побирушку-мать...

И многое, что без него, пожалуй,

Уж некому теперь и вспоминать...

В годах старик, но отдыха не просит,

Пошли теперь такие старики.

И носит важно, с уваженьем носит

Общественный армяк и сапоги.

И видит — жизнь тянувший, как упряжку,

Под кличкой лошадиною батрак,

Что только сам себя зовет Бубашкой,

А все его уже зовут не так...

* * *

Рожь отволновалась. Дым прошел.

Налило зерно до половины.

Колос мягок, но уже тяжел,

И уже в нем запах есть овинный...

* * *

Он до света вставал, как хозяин двора,

Вся деревня слыхала первый скрип на колодце.

Двадцать лет он им воду носил и дрова,

Спал и ел как придется.

И ни пасхи, ни духова дня ему не было

Что работнику трудно — своему ничего.

А чтоб части невестка потом не потребовала,

До последнего дня не женили его.

Он возился с конями, хомутами, чересседельниками,

Ездил с возом на мельницу, в лес с топором.

И гордился, гордился богачами брательниками,

Конями, сбруей, богатым двором.

Так бы доля его, неизбывная, темная,

И тянулась весь век; но бывают дела:

Приманила его одна разреденная,

И женила его на себе, и в колхоз привела.

Братья

Лет семнадцать тому назад

Были малые мы ребятишки.

Мы любили свой хутор,

Свой сад. Свой колодец,

Свой ельник и шишки.

Нас отец, за ухватку любя,

Называл не детьми, а сынами.

Он сажал нас обапол себя

И о жизни беседовал с нами.

— Ну, сыны? Что, сыны? Как, сыны?

И сидели мы, выпятив груди,

Я с одной стороны,

Брат с другой стороны,

Как большие, женатые люди.

Но в сарае своем по ночам

Мы вдвоем засыпали несмело.

Одинокий кузнечик сверчал,

И горячее сено шумело...

Мы, бывало, корзинки грибов,

От дождя побелевших, носили,

Ели желуди с наших дубов —

В детстве вкусные желуди были!..

Лет семнадцать тому назад

Мы друг друга любили и знали.

Что ж ты, брат? Как ты, брат? Где ж ты, брат?

На каком Беломорском канале?..

Хозяин

Поплевав, он затягивал крепко супонь,

Выбирал из-под войлока смятую гриву,

Перевязывал повод повыше — и конь

С запрокинутой мордой стоял терпеливо.

А хозяин под сено засовывал кнут,

Не спеша самокрутку вертел на дорогу

И усаживал бабу и, сеном ее подоткнув,

Сам садился — свешивал правую ногу.

И, вожжой без нужды поправляя шлею,

Выезжал за околицу —

Кум королю.

С полдороги — первые встречи:

Добрые люди с базара назад.

Бабы спустили платки на плечи,

На всю округу песни кричат.

Хозяин едет, спешить не спешит,

Хватит времени праздник справить.

А к дому — плашмя он в телеге лежит,

Баба, на корточки вставши, правит.

Конь один знает, что кнут в передке.

Едет хозяин, Спит хозяин. Пьян хозяин,

И нос в табаке...

А в избе, что сгнила у него без сеней,

Только голые стены да куча детей.

А коровку — единственный хвост на дворе

На холстах, на веревках таскал в январе.

Двор стоял, точно шапка у пьяницы, криво,

Мыши с голоду дохли, попадая в сусек.

И скрипел журавель [15]на колодце тоскливо,

Чтобы помнил о жизни своей человек...