Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Невинность: дети в «Поворотах винта» – повести Генри Джеймса и опере Бенджамина Бриттена

Ирина Владимировна Головачева Докладчик профессор Санкт-Петербургский госуниверситет

В докладе рассматривается наименее изученная тема, присутствующая в двух «Поворотах винта», повести 1898 г. Г. Джеймса и либретто одноименной оперы Б. Бриттена. Тема детства и детской невинности является центральной в обоих текстах. Оперное либретто трактуется как драматическое произведение, предлагающее интерпретацию загадочной повести. Детские персонажи рассматриваются в юнгианской перспективе. Аргументы статьи подкреплены письмами Бриттена, материалами, предоставленными Фондом Бриттена-Пирса и интервью исполнителей партии Майлза.

Тезисы

Толкование детства сродни толкованию сновидений. Именно это обстоятельство делает тему детства и детские образы столь привлекательными для художественного фантазирования. Данная тематика выглядит особенно выпукло, если не сказать шокирующее, на поле готической фантастики, к которой по всем признакам следует отнести «Поворот винта». Центральные персонажи повести, Майлз и Флора, производят двойственное впечатление, возможно, потому, что являются необыкновенными детьми. В докладе будет сделана попытка выяснить – насколько нам позволят сконструированные Джеймсом завесы, ловушки и лабиринты – каковы же на самом деле питомцы гувернантки. Едва ли не главным вопросом для читателя является следующий: не была ли их детскость лишь прикрытием, маской на лицах не по годам опытных обманщиков? Этот вопрос по-разному решается в тексте Джеймса и в опере Бенджамина Бриттена. Джеймс, как впоследствии и либреттистка Майфенви Пайпер, лишь намекает на пороки, которым, возможно, предаются воспитанники главной героини. Однако есть и прямые доказательства конкретных проступков Майлза и Флоры. Что эти свидетельства меняют в нашей интерпретации обоих текстов? Следует ли согласиться с тем, что гомофилический и педерастический подтексты намеренно введены как в повесть, так и в оперу? Размышления над этими вопросами поможет прояснить центральный конфликт повести Джеймса с помощью текста либретто, которое, казалось бы, упрощает оригинал, но, по существу, лишь сгущает его смыслы.

 

А.Елистратова. Предисловие к книге Генри Джеймсa " Повести и рассказы"

В странах английского языка за Генри Джеймсом уже давно установилась репутация признанного классика, мастера тонкого психологического анализа, внимательного и иронического наблюдателя жизни, художника, открывшего новые познавательные и изобразительные возможности романа и новеллы. Если в нашей стране его до сих пор знали сравнительно мало, то это в значительной степени объясняется, вероятно, тем, что чрезвычайно своеобразная литературная манера Джеймса представляет зачастую большие трудности для перевода. Это относится в особенности к поздним его произведениям. Стремясь запечатлеть в точнейшей словесной форме мимолетные, неуловимые оттенки и переливы мыслей и настроений своих героев, он создает нередко необычайно сложные синтаксические конструкции, пользуется намеками, рассчитанными на возникновение мгновенных ассоциативных связей в воображении читателя, скользит иногда по самому лезвию грани, отделяющей буквальное значение слова от иронического или переносного.

Соединенные Штаты и Англия поныне оспаривают друг у друга этого писателя; родившись в Нью-Йорке в 1843 году, он провел большую часть жизни в Европе, преимущественно в Англии, принял в 1915 году британское подданство и умер в Лондоне в 1916 году. " Генри Джеймс - это писатель, который труден для английских читателей, потому что он американец; и труден для американцев, потому что он европеец; и я не представляю себе, доступен ли вообще для других читателей. С другой стороны, особо восприимчивый читатель, не являющийся ни англичанином, ни американцем, может обладать преимуществом необходимой дистанции". Так писал о судьбе литературного наследия Джеймса Т.-С. Элиот в статье " Предсказание" (1924). Сквозь все творчество Джеймса проходит, поворачиваясь разными своими сторонами, тема сопоставления национальной культуры США с культурой Англии и стран Европейского континента. Одна из повестей Джеймса так и озаглавлена: " Международный эпизод". Но в той или иной степени это определение применимо и к " Дэзи Миллер", и к " Письмам Асперна", и к " Веселому уголку" так же, как и ко множеству других произведении Джеймса. Эта тема привлекала писателя не только яркостью подразумеваемых ею контрастов нравов и драматизмом психологических ситуаций. Она была выстрадана им на его собственном личном и писательском опыте и составляла скрытую драму его небогатой внешними событиями жизни.

Излюбленная ситуация стольких романтических повестей и рассказов (о двойниках-антагонистах, о тени, отделяющейся от человека, и т. п. писали и Гофман, и Шамиссо, и По, и Андерсен, и многие другие) у Джеймса облекается в форму символической, но остро современной по своему социально-этическому смыслу " притчи" на тему о том, что может сделать с человеком капиталистическая Америка. И характерно для Джеймса раскрывающееся напоследок ироническое значение заглавия рассказа. " Веселый уголок", как Брайдон привык с детства называть старый фамильный дом, расположенный на перекрестке двух нью-йоркских улиц, оказывается местом, где калечат человеческие души. Однако проблема выбора между США и Европой, к которой постоянно возвращался в своем творчестве Джеймс, не всегда решалась им однозначно. Обосновавшись в Англии, он видел и пороки британского общества и (как показывают его во многом автобиографические рассказы о художниках, в особенности " Смерть льва") чувствовал себя безгранично одиноким. Его мучила оторванность от родной почвы. Интересны в этом отношении воспоминания американского писателя Хэмлина Гарленда, посетившего Джеймса в Англии в конце 90-х годов. " Если бы я мог начать жизнь сначала, - сказал он тихо, устремив на меня мрачный взгляд, - то я был бы американцем. Я бы пропитался Америкой, я не знал бы других стран. Я изучал бы ее прекрасную сторону. Смешение Европы и Америки, которое вы во мне видите, оказалось губительным. Оно сделало из меня человека, который но является ни американцем, ни европейцем. Я потерял связь с моим родным народом и живу здесь один".

Литературное наследие Джеймса обширно и многообразно по своему жанровому составу: он автор двадцати романов, нескольких томов автобиографической и мемуарной прозы, путевых записок, многочисленных критических очерков и статен, ряда пьес. Более ста рассказов и повестей занимают в его творчестве особое, важное место.

Своеобразным психологическим этюдом может считаться и другая широко известная " страшная" вещь Джеймса - повесть " Поворот винта" (1898). В основу повести легла, как видно из наброска в записной книжке Джеймса от 12 января 1895 года, " история о привидениях", услышанная им от архиепископа Кентерберийского, но пересказанная этим последним из вторых рук, " очень неясно и сбивчиво". Речь шла о злодеях-слугах, развративших находившихся па их попечении детей и после своей смерти являющихся за ними, чтобы увлечь их на путь гибели. " Все это темно и недосказано, - писал в заключение краткого конспекта этой истории Джеймс. - Но здесь есть намек на возможность странного, зловещего эффекта. История должна быть рассказана, очевидно, сторонним очевидцем, наблюдателем". " Зловещий эффект" действительно был достигнут Джеймсом. Но автор отступил от последнего пункта своего плана: рассказчица, безымянная гувернантка, записки которой составляют основное содержание повести, никак не может считаться " сторонней наблюдательницей". Она сама принимает деятельное, быть может, даже слишком деятельное участие в происшествиях, о которых рассказывает. И это обстоятельство, вносящее в повесть новый, не предусмотренный первоначальным конспектом, субъективный психологический фактор (сознание самой рассказчицы) придает повести Джеймса характерную ироническую многозначность. Интерпретация " Поворота винта" во многом зависит от того, станет ли читатель на точку зрения рассказчицы или же подвергнет скептическому сомнению достоверность ее " показаний". Рассказчица хочет заверить нас, что видела собственными глазами призраки своей умершей предшественницы, гувернантки мисс Джессел, и ее совратителя, тоже уже умершего лакея Питера Квинта, на попечении которых одно время находились маленькие Майлс и Флора. Она убеждена, что эти зловещие привидения являлись ее питомцам и днем и ночью, чтобы увлечь их за собой - погубить их. Но это лишь одно из возможных прочтений повести, притом самое поверхностное. Джеймс недаром дает читателю возможность сверить " показания" рассказчицы (особы экзальтированной, болезненно самолюбивой и истеричной) с впечатлениями уравновешенной, здравомыслящей и спокойной экономки миссис Гроуз. Эта почтенная женщина знает о темных делах, которые были на совести умерших, допускает, что они могли иметь дурное влияние на детей, но не только не видит тех призраков, которые являются рассказчице, но даже приходит на помощь маленькой Флоре, спасая ее от исступленных обвинений новой гувернантки. Что касается Майлса, то его смерть также допускает различные истолкования. В ней можно видеть и следствие слишком напряженной борьбы между силами добра и зла, которой не выдержало его маленькое сердечко. Ее можно, однако, истолковать и как гибель больного ребенка, истерзанного инквизиторскими допросами благонамеренной, но неуравновешенной наставницы. Относительность свидетельских показаний, роль самообмана и иллюзий в оценке своего и чужого поведения, опасность принять видимость за реальность - эти психологические мотивы выступают на первый план в " Повороте винта". Джеймс-художник выступает противником облегченных, заранее предустановленных решений. Он ждет, что читатель проявит сам и необходимую вдумчивость, и силу воображения, чтобы осмыслить ситуацию и характеры, намеченные автором. В предисловии к тому рассказов, куда вошел " Поворот винта", Джеймс не без лукавства пишет о " холодном расчете художника", которым он руководствовался, чтобы заинтриговать наиболее искушенных знатоков, " тех, кого нелегко поймать, -...пресыщенных, скептических, разборчивых". Его определения жанра " Поворота винта" нарочито двусмысленны: то он называет этот рассказ французским словом " амузетте" (забавной побасенкой), то пишет о " тоне трагической, но тончайшей мистификации", в котором выдержана вся эта вещь. Он даже прямо заявляет, что " Питер Квинт и мисс Джессел вовсе не " привидения" в том смысле, в каком мы теперь говорим о привидениях"; они скорее сродни " домовым, эльфам, дьяволятам, демонам..., о которых, бывало, шла речь во время судебных дел о ведовстве; а то и легендарным феям (образ более приятный), танцующим при лун ном свете и завлекающим жертв в свой хоровод". Он считает своей особой заслугой, что не уточнил существа тех порочных склонностей, которые могли внушить детям их преследователи. Если бы он не ограничился темными недомолвками, впечатление зловещей таинственности было бы грубо нарушено, общий эффект был бы банальным и пошлым.

Образы детей в " Повороте винта" представляют в связи с этим особый интерес: в них раскрываются особенности психологизма Джеймса. Майлс и Флора - не бесплотные ангелочки. Они могут и лукавить, и лгать, и ненавидеть. Писатель не исключает того, что эти очаровательные, грациозные, трогательные существа, может быть, уже осквернены грязью " взрослого" мира [*Этой теме посвящен написанный незадолго до " Поворота винта" роман Джеймса " Что знала Мейзи" (1897), где показано, как отражаются в сознании девочки-подростка пошлые любовные интриги ее разведенных родителей]. Но ригористический деспотизм " добродетельной" рассказчицы-гувернантки, убежденной в своем праве грубо вмешиваться в их душевную жизнь, выглядит в его ироническом изображении, пожалуй, не менее отталкивающим, чем темное влияние " призраков". Рассказы и повести Джеймса будят и воображение и мысль читателя. И это соответствует творческой программе их создателя. Прославленный мастер стиля, Джеймс, однако, резко осуждал " искусственный глянец" в искусстве и даже (в статье о Мопассане) возмущался " отвратительным выражением " стилист". " В искусстве или литературе нельзя создать ничего ценного, не имея общих идей", - писал он. В 1889 году, отвечая на приглашение организаторов летней школы в Массачусетсе, которые просили его принять участие в дискуссии по вопросам романа, Джеймс просил передать слушателям школы, что его литературные взгляды могут быть выражены в двух кратких словах: " одно - это жизнь, а другое - свобода". Поясняя этот лозунг, он продолжал: " Скажите вашим леди и джентльменам..., чтобы они всматривались в жизнь пристально и в упор, чтобы они были в этом добросовестны и не поддавались на низкий и ребяческий обман. Она бесконечно велика, разнообразна и богата. Каждый ум найдет в ней то, что ищет..." Рассказы и повести Джеймса, предлагаемые вниманию советских читателей, позволяют судить о том, как претворились эти взгляды в его сочинениях.

 

А. Зверев ДЖЕЙМС: ПОРА ЗРЕЛОСТИ (Иностранная литература. - М., 1999, № 3)

Настаивая на том, что литература не может являться зеркалом реальности, тем более не в метафорическом, а чуть ли не в буквальном смысле, Джеймс также шел наперекор понятиям, считавшимся в его эпоху бесспорными. Его размышления о природе и сущности повествовательного искусства, составившие книгу “Будущее романа”, собранную и изданную Л. Эделем через сорок лет после смерти автора (заглавное эссе первоначально опубликовано в 1900 году), представляют исключительный интерес в свете последующих разработок этой темы, которые привели к становлению нарратологии как специальной филологической дисциплины. Разумеется, Джеймс не притязал на академические лавры: эссеистика просто обобщает его собственный писательский опыт. Но этот опыт оказался настолько значительным, что и по сей день некоторые авторитетные нарратологические концепции развивают идеи Джеймса, высказанные им в начале ХХ века.

В частности, они основываются и на его мысли о том, что точка зрения, с которой изображаются события и человеческие отношения, имеет для романа первостепенную важность. В отличие от подавляющего большинства своих литературных современников, Джеймс не верил в эффект объективности, считая его неизбежно условным. Он был убежден, что впечатление всегда субъективно, а значит, о строгой достоверности картины не приходится говорить. Несовпадение образов реальности, складывающихся в каждом индивидуальном восприятии, неизбежная множественность версий одного и того же факта - в зависимости от того, кем и как этот факт осознается, - у Джеймса (особенно в пору зрелости) эта проблематика уже осмыслена как исключительно притягательная для художника, и во многом благодаря Джеймсу она впоследствии займет такое важное место в романе ХХ века. Он раньше других прозаиков пришел к выводу, что недоговоренность, полутень, намек, предположение, не пытающееся выдать себя за бесспорную истину, - вот что действительно помогает приблизиться к художественной правде. Поэтика версии, основанная на множественности точек зрения, по-разному интерпретирующих одно и то же событие, постепенно все более притягивала Джеймса. Он усовершенствовал ее до виртуозности, достигнутой в таких его шедеврах, как повести “Поворот винта” и “В клетке” (обе - 1898), но эти его усилия наталкивались на все более откровенно выраженную неприязнь или по меньшей мере недоумение первых рецензентов.

Лишь со временем наиболее проницательные из них (а вслед за ними и наиболее непредвзятые читатели) удостоверились, что некоторая нечеткость, оттенок недовершенности и непроясненности, присущий тем произведениям Джеймса, в которых его мастерство наиболее выверено, - это вовсе не просчет, а сознательно поставленная цель и что эти эксперименты вовсе не носят сугубо формального характера. Джеймс стремился передать новый, усложнившийся взгляд и на внутренний мир человека, и на характер его восприятия действительности, которая все труднее поддавалась осмыслению в детерминистских категориях, составляющих логичную и ясную систему. Слава первооткрывателя сильно запоздала - Джеймс до нее не дожил. Но она была заслуженной.

Впрочем, при всех своих - и часто вполне справедливых - обидах на критику, при всей ранимости и скрываемой от посторонних глаз, но, несомненно, высокой амбициозности Джеймс отдавался эксперименту не в ожидании почестей и наград. Им руководило исключительно ощущение кризиса старых изобразительных форм и сознание необходимости решительного обновления художественного языка, в ту пору испытываемое и другими крупнейшими мастерами искусства в Европе да и в России. Очень далекий от увлечений художественными программами авангарда, Джеймс объективно оказывался им порою близок как раз оттого, что не менее остро, чем творцы таких программ, чувствовал невозможность жить былыми эстетическими накоплениями и потребность в формах, которые были бы новыми не по названию, но по существу.

 

olga_antsyf@mail.ru https://ivanovo.ac.ru/faculties/rgf/item/381

Анцыферова О. Ю. Повести и рассказы Генри Джеймса: от истоков к свершениям. Монография. Иваново: Ивановский государственный университет, 1998. 212 с. 13 п.л.

Анцыферова О. Ю. Русская литература и художественные искания американских писателей конца XIX века (Г. Джеймс, У.Д.Хоуэллс, С.Крейн). Монография. Иваново: «МИК», 2000.148 с. 9, 25 п.л.

Анцыферова О. Ю. Литературная саморефлексия и творчество Генри Джеймса. Монография. Иваново: Ивановский государственный университет, 2004. 468 с. 29 п.л.

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Пищеварительные ферменты поджелудочной железы | Первая версия




© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.