ГлаВа 6 3 страница

Вы можете называть это божественностью — это и есть божественность. Это высшее, величайшее цветение существа. Но это не Бог где-то вне вас. Ему нельзя молиться. Можно им быть, но нельзя ему молиться, потому что он не отделен от вас.

Ты спрашиваешь меня:

Тогда почему Иисус говорит нам: «Когда вы молитесь, говорите...»

Иисус никогда не говорил этого вам. Он говорил с другими людьми. Если Иисус придет к вам, помните одно: никакое общение между вами будет совершенно невозможно. Вас разделяет пропасть в две тысячи лет. А вы знаете, что даже небольшое расстояние между вами и вашим отцом непреодолимо. Попробуйте поговорить со своим отцом, и вы увидите, что говорите как со стенкой. То же самое чувствует и он: разговор с ребенком невозможен, кажется, общение вообще невозможно.

Две тысячи лет — это большой промежуток. Если Иисус появится сейчас, сию минуту, он покажется вам карликом Вы не сможете понять, почему этому человеку поклоняются две тысячи лет. за что? Вы совершенно не сможете его оценить. Вы тут же найдете в нем тысячу и один недостаток. Даже самые глупые из вас смогут увидеть: «Неужели это и есть тот человек, которому

поклоняются в тысячах церквей, которому молились миллионы людей? Неужели это он?»

Но две тысячи лет постоянного приукрашивания. а в том и состоит работа церкви, теологов, философов, священников — они постоянно его ремонтируют и обновляют, они накладывают новые и новые слои краски. Если вы копнете чуть глубже, если вы приподнимете эти толстые слои краски, вы просто растеряетесь. Когда вы откроете Иисуса, вы будете очень разочарованы. Вы обнаружите ничем не замечательного человека. Да, в свои времена он был незауряден — потому что люди вокруг были еще более отсталыми, чем он сам.

Но теперь вы на две тысячи лет впереди его. То, как он говорит, и то, что он говорит, не обращено к вам.

Ты говоришь:

Он говорит нам...

Нет, он не имел о вас ни малейшего понятия. То, что я говорю, я говорю вам, но Иисус говорит, обращаясь к людям своего времени. Он не ваш современник, как же он может сказать что-то вам?

И это одна из тех трудностей, с которыми я сталкиваюсь каждый день, потому что люди, которые приходят ко мне, живут пережитками Иисуса, или Будды, или Ма- хавиры, или Кришны, или Заратустры. Это пережитки прошлого, а я современный человек! Я говорю с двадцатым веком, и не просто с толпой людей двадцатого века, а с элитой двадцатого века, с людьми высочайшего разума. Поэтому то, о чем я говорю, понять трудно.

Вы на тысячи лет отстаете от своего времени. Очень редко встречается современный человек. Кому-то тысяча лет, кому-то две тысячи, кому-то три тысячи. И чем нечто старше, тем более оно считается ценным. Индусы пытаются доказать, что их Веды — самое древнее писание, как будто в древности есть какая-то ценность. «Старейшее» писание просто означает, что за все это время вы не продвинулись вперед, что вы до сих пор несете старый груз. Историки говорят, что индуистское священное писание, Веды, существует пять тысяч лет. Но индуисты не согласны это принять — они говорят, что Ведам по меньшей мере девяносто тысяч лет. Чем старее, тем лучше.

То же самое верно и относительно других старых религий — как будто все, что старо, драгоценно. Тогда как жизнь всегда нова, свежа, как роса ранним утром на листе лотоса, как глаза новорожденного ребенка, как песня птиц, которая звучит сейчас.

Жизнь знает только одно время — сейчас.

Иисус говорил не с вами, он не мог иметь о вас никакого понятия, он не мог даже вас вообразить. Он говорил со своим народом, и его народ жил с этими идеями. Он излагал своими словами иудейскую концепцию религии. Он говорил: «Дай нам наш хлеб насущный. Прости нам наши грехи. Не введи нас в искушение, но избавь от зла.»

По-моему, это полная чушь — дай нам наш хлеб насущный. В прошлом человечество было очень бедно. Все прошлое — это одно долгое бедствие, голод, мор, потопы. всевозможные болезни. Просто чудо, что человек как-то выжил.

В таких странах, как Индия, до сих пор ничего не изменилось. И вот что происходит: цвет западной интеллигенции, цвет западной молодежи все больше обращается к медитации, но на Востоке массы все больше обращаются к таким вещам, как христианство. Индийцам больше по душе Мать Тереза, чем я. Естественно, ведь им нужен хлеб. Если вы посмотрите на Индию, то увидите, что только бедные люди обращаются в христианство, ни один богатый человек не становится христианином. Нищие, сироты, вдовы, дикари, которые не могут позволить себе есть даже раз в день, — все они обращаются в христианство. Это им подходит, потому что им нужен хлеб.

Иисус говорит: «Дай нам наш хлеб насущный». Мы должны создать его; никто нам его не даст. Это забота науки, религия тут совершенно ни при чем. Следует разграничить функции: то, что может сделать наука, должна делать наука, а то, что может сделать технология, должна делать технология. Если у вас заглохнет машина, потому что кончился бензин, вы же не падаете на колени и не начинаете молиться: «Дай нам наш насущный бензин». Это было бы так же глупо, как и сама эта молитва. Вы знаете, что вам надо искать заправку! Это не выход из положения — это не поможет.

Но священники всегда пытались сделать так, чтобы религия доминировала в вашей жизни во всем, начиная с хлеба и заканчивая Богом. Они боятся разграничения функций, поэтому они против науки, против технологии.

Бертран Рассел прав, когда говорит: «Если все человечество будет сыто, подобные молитвы — „Дай нам наш хлеб насущный“ — станут совершенно ненужными». В них не будет никакой необходимости! И таким образом ваши церкви, ваши храмы, ваши священники начнут терять свою власть. Они захватили власть над человечеством просто потому, что не позволяли науке и технологии улучшить вашу участь.

В Индии Махатма Ганди выступал против науки, и даже крайне необходимой науки. Он был против железных дорог, телеграфа, почты, электричества. Он хотел, чтобы страна жила так же примитивно, как жили люди десять тысяч лет назад. Единственное, что он признавал великим научным открытием, — это прядильное колесо. А ему поклонялись как Махатме.

По-моему, он совершает преступление, и намного худшее, чем то, которое совершил Адольф Гитлер. Но его преступление очень тонко, неуловимо. Вы не можете его увидеть за всей высокорелигиозной чепухой: «Человек должен довериться Богу — зачем ему верить науке?»

Я настаиваю и подчеркиваю: жизнь — многомерное явление, и мы должны с наибольшей четкостью называть вещи своими именами. Музыка должна быть делом музыкантов, а не математиков. Танцами должны заниматься танцоры, а не химики. Поэзией должны заниматься поэты, а не врачи. У науки свой вклад — и это человеческое просвещение, разум. Для этого не нужно молиться. Мы можем создать рай на этой земле, но это будет невозможно до тех пор, пока мы не избавимся от всей ерунды, которой набит наш ум.

Но такова извечная стратегия священника. Он может эксплуатировать вас, только пока вы бедны, только если вы умираете с голоду, потому что, когда вы бедны, когда вы умираете с голоду, когда вы несчастны, вы неизбежно падаете к его ногам, потому что он — посредник между Богом и вами. Вы не знаете, где живет Бог, не знаете его адреса, не знаете, на каком языке он говорит. Все это входит в компетенцию священника. Он знает, что Бог говорит на санскрите, и он не позволяет вам изучать санскрит, потому что, если вы его изучите, он станет вам не нужен. Он знает, что Бог говорит на арамейском языке, на иврите, и он не позволит вам изучить арамейский язык и иврит. Если вы изучите эти языки, он будет разоблачен, потому что ни в арамейском, ни в иврите, ни в санскрите нет ровным счетом никакой ценности.

Но если вы не знаете этих языков, вы остаетесь невежественны, и он может продолжать претендовать на положение мудреца. Он может вас направлять — слепой ведет слепых. Его власть зависит от вас, и он стал

очень коварным. Века эксплуатации сделали его искусным, умелым обманщиком, научили использовать вас очень ловко.

ЗигмундШтайнберг, удачливый поставщик женских перчаток, однажды совершил неожиданный визит к раввину своего храма. Этому достойному господину было более чем приятно увидеть своего сказочно богатого прихожанина, который более чем компенсировал пожертвованиями недостаток религиозного пыла и усердия. На этот раз путешествие в храм имело чисто религиозные мотивы, хотя и несколько необычные.

— Раввин, — сказал Штайнберг после обычных любезностей, — я пришел сюда, чтобы поговорить о том, кто для меня ближе и дороже всех. Моему дорогому, моему любимому, моему трехкратному чемпиону, моему маленькому пуделю исполняется тринадцать лет, и вы должны его обрезать.

Раввин был совершенно потрясен.

— Но, мой дорогой мистер Штайнберг, это невозможно. В истории иудейской религии такого никогда не было. Будет скандал. Храм станет посмешищем. Мои прихожане отвернутся от меня. Сестринская община будет распущена. Кампания по строительству остановится. А собрание директоров оторвет мне голову.

Штайнберг остался бесстрастен. Не моргнув глазом, он снова обратился к раввину:

— По этому случаю я жертвую храму сумму в пять тысяч долларов наличными.

— Мистер Штайнберг, — просиял раввин, — почему же вы не сказали мне с самого начала, что ваш пудель — еврей?

Эти люди стали действительно коварными. Все их усилия направлены на то, чтобы сохранить власть, а самое главное, для того чтобы сохранить власть, чтобы сохранить богатства, чтобы продолжать доминировать, — это удерживать человечество в состоянии страдания. Это простая стратегия, и любой, у кого есть глаза, может увидеть ее. Просто подумайте о мире, где люди счастливы, экстатичны, где люди живут настоящим моментом, поют, танцуют. Долго ли продержатся ваши религии? Сколько ваших храмов, церквей или синагог выживут? Они начнут рассеиваться как дым.

Как только исчезнет ваше страдание, ваши так называемые религии тоже исчезнут. Они действительно опиум для народа, они удерживают вас в бессознательном состоянии — и делают это незаметно, подспудно. Они дают вам грандиозные надежды. Эти надежды — не что иное как наркотик, который намного опаснее любого химического наркотика. Этим наркотиком они опьянили все человечество.

Иисус говорит: «Дай нам наш хлеб насущный. Прости нам наши грехи». Какие грехи? Но вся религия стоит на идее греха.

В чем был грех Адама и Евы? В том, что они ослушались. Неповиновение — это не грех, это часть роста. Каждый ребенок должен рано или поздно перестать повиноваться родителям— и чем раньше, тем лучше, потому что жизнь коротка. Вы не должны терять времени. Человек должен научиться решительно говорить нет, только тогда возникнет возможность сказать да. Не умея говорить нет, никто не может сказать да. Неповиновение — это почва, на которой расцветает настоящее повиновение.

А если кто-то и несет ответственность за грех, то это Бог, а не бедный змей — этот величайший благодетель человечества, первый истинный мессия, потому что он соблазнил Адама и Еву и посоветовал им не повиноваться. Он был первым Мастером. Без него не было бы ни человечества, ни Иисуса, ни Будды, ни Конфуция, ни Лао-цзы. Вся заслуга принадлежит несчастному змею. А причиной всего греха был сам Бог — он все запрещал.

Эдемский сад был очень велик. В нем было всего два особенных дерева; Бог боялся, что Адам и Ева съедят их плоды. Это были древо познания и древо жизни. Но почему Бог должен бояться того, чтобы они знали и жили?

Здесь видна вся стратегия священника. Он боится двух вещей: знания и жизни. Он мешает вам знать, и сам остается знающим, он мешает вам жить, чтобы вы всегда падали на колени и просили милостыню: «Дай нам наш хлеб насущный». Он не позволяет вам жить тотально, интенсивно. Он мешает вам всеми возможными способами, он калечит вас, он парализует вас. Все это начинается в Эдемском саду.

Похоже, Бог был первым священником. Почему он должен бояться того, чтобы Адам и Ева знали? Наоборот, ему следовало бы их благословить, ему следовало бы сказать Адаму и Еве: «Прежде всего прочего вы должны пойти вон к тем двум деревьям, они самые ценные. Познайте — познайте жизнь во всей ее полноте, познайте ее тайны, исследуйте ее. Идите от известного к неизвестному — отправьтесь в это долгое паломничество. Пусть ничто не останется непознанным. Вы должны проникнуть во все тайны вселенной». Таким должен был быть его первый совет, если он был любящим, сострадательным.

И ему следовало бы им сказать: «Живите, и живите страстно, живите тотально! Живите интенсивно, живите экстатично! Ни в коем случае не пропустите эти два дерева».

Если бы на его месте был я, я дал бы такой совет: «Живите под этими двумя деревьями. Вы можете наслаждаться и другими деревьями, если хотите, но эти два дерева никогда не забывайте». Вместо того чтобы сказать им это, Бог говорит: «Не ешьте плодов с древа знания». Почему? Неужели он боится, что если Адам и Ева обретут знание, то они станут равными ему? А может быть, он боится, что Адам и Ева станут буддами, пробужденными?

Познание приходит в медитации, помните. Древо познания — это древо медитации; а Бог запрещает медитацию. Познание приходит по мере того, как вы входите в глубину своего существа; когда внутри вы достигаете святая святых, вспыхивает познание. Случается всплеск внутреннего света.

То же самое можно сказать и о жизни. чем больше вы знаете, тем более вы живы; чем более вы живы, тем больше вы знаете. Познание и жизнь идут вместе, рука об руку. Познание и жизнь — это две стороны одной медали; и одно, и второе происходит с медитирующим. Но религия, основанная на страхе, и одного, и второго боится.

И вот вам все мое учение: знайте и живите. Живите без страха, знайте без колебания.

Кажется, змей был совершенно прав, когда сказал Адаму и Еве: «Бог боится. Если вы вкусите плоды первого дерева, вы станете подобны богам, — и тогда никто не будет вас выше, вы будете равны Богу. А если вы вкусите плод древа жизни, то станете бессмертны, как бессмертны боги. И Бог боится. Он хочет держать вас в подчинении».

Так кто же совершил грех? Кто совершил грех — Бог или Адам и Ева? Но Иисус мыслит категориями сгнившего прошлого. Он все еще думает, что грех совершил человек.

Я не вижу., что бы вы ни сделали, это естественно. Какие вы совершаете грехи? Инстинкты, которые вами движут, были даны вам природой. Ваша сексуальность — это подарок природы, удовольствие от приема питательной пищи — часть вашей природы. Вы хотите жить красиво, вы хотите жить комфортабельно. Вы хотите, чтобы вокруг вашего дома рос красивый сад, чтобы у вас был бассейн с теплой водой. Вы хотите любить мужчину или женщину. Я не вижу в этом ничего греховного. Вы не совершаете никакого греха, вы просто следуете своей природе, своим спонтанным склонностям.

Но религии осуждают вас, совершенно осуждают. Они осуждают все, что естественно, и таким образом они создают в вас глубокое чувство вины. Все ваше сердце наполнено виной. Эта вина тянет вас назад, она никогда не дает вам жить тотально. Она не дает вам танцевать и достичь кульминации в танце. Она не дает вам петь, кричать и радоваться. Она подавляет вас.

Я не могу поддерживать подобных идей.

Иисус говорит. «Не введи нас в искушение». О каком искушении он говорит? Какие искушения? Жизнь так проста! Но вы можете клеить на вещи ярлыки, и тогда они действительно станут искушениями.

Например, я родился в джайнской семье., к сожалению, — но тут уж ничего не поделаешь. Человеку приходится выбирать то или иное несчастное состояние. До восемнадцати лет я никогда не пробовал помидоров, я избегал бедных помидоров, потому что все джайны живут в строжайшем вегетарианстве, а помидор по цвету напоминает мясо — только из-за цвета! В помидоре нет ничего страшного, но для джайнов достаточно даже цвета, чтобы испытывать к нему отвращение. В моем доме не было помидоров, и я их никогда не пробовал.

Когда мне было восемнадцать лет, я пошел на пикник со своими друзьями, которые исповедовали индуизм. Я был единственным джайном, все они были индуистами. До того времени я также никогда не ел ночью — джайны не едят ночью, это величайший грех, потому что ночью в вашу еду может упасть комар, может заползти какое-нибудь насекомое, и вы можете случайно съесть что-то живое. А это ввергнет вас в ад. Поэтому есть надо днем, когда совсем светло. Ночью нельзя даже пить воду, потому что в темноте — как знать? — совершенно случайно, без сознательного намерения, — вы можете убить какое-то живое существо.

И вот, я никогда не ел ночью и не пробовал помидоров до восемнадцати лет. Это было большое искушение. Я видел помидоры на рынке, и они искушали меня до крайности — такие медитативные, такие центрированные, такие укорененные. Картофель также запрещается в джайнских семьях, потому что он растет под землей, а все, что растет в темноте, опасно тем, что приносит тьму в вашу душу.

Когда я приехал на этот пикник, все мои друзья так наслаждались красотой гор и замков, что никто не побеспокоился приготовить пищу. А я всегда был ленив — я не умею готовить. Я могу приготовить что угодно., но только не еду; я не могу даже заварить себе чашку чаю. Так что я полностью зависел от их милости.

Мне хотелось есть — путешествие, дорога, свежий воздух в горах.. Мне хотелось есть, но приближалась ночь, и я также опасался: «Что же со мной будет? Если они будут готовить ночью, то мне придется лечь спать, не поев». От этих мыслей у меня сводило желудок.

Наконец, они начали готовить ужин — полный ужасных искушений: помидоров, картофеля. И все это вкусно пахло. Я колебался между искушением и добродетелью. На какое-то мгновение я решал: «Лучше проспать одну ночь, обойтись без еды, — ведь от этого не умирают, — чем потом гореть в адском огне из-за нескольких помидоров и картофелин».

Но мне слишком хотелось есть. И мне в голову начали приходить новые мысли: если все мои друзья попадут в ад, что же я буду делать в раю? Лучше уж быть в аду с друзьями, чем в раю с придурковатыми джайн- скими святыми. По крайней мере, в аду можно будет готовить помидоры, картофель, можно хорошо поесть, огня предостаточно. Там даже я смогу готовить!

И они стали меня уговаривать: «Здесь больше никого нет, мы не скажем твоей семье. Никто никогда не узнает, что ты ел ночью, что ты ел помидоры или картофель».

Неохотно, не без колебаний, но я согласился. Но полночи я не спал и не смог заснуть до тех пор, пока меня не вырвало. Никого больше не тошнило, — все спали и храпели, — тошнило только меня. Это была моя психология, я страдал от мысли, что совершил грех. Меня тошнило не от помидоров, а от моего подхода. И в тот день я понял, совершенно ясно понял, что прожить жизнь тотально возможно, только отбросив все подходы. Иначе ваша жизнь будет частична, а жить частично — все равно что вообще не жить.

Я не могу поддержать такую молитву.

Иисус говорит: «Не введи нас в искушение..» Определенно одно: Иисус сам чувствует искушение, иначе зачем же ему говорить такие слова? Он чувствует, что Бог вводит его в искушение. А если это делает Бог, то почему бы ему не сдаться? Тогда самой правильной молитвой должна быть такая: «Введи нас в полное, тотальное искушение. Если уж ты нас в него вводишь, можно ли работать спустя рукава? Если ты решил нас ввести в искушение, будь тотален!»

Иисус уже введен в искушение; и своей молитвой он в этом полностью сознается. И это естественно — он был таким же человеком, как и вы. И у него были естественные желания и нежелания. Наверное, были вещи, которые он любил, были вещи, которые он предпочитал. Но он боится, прошлое давит на него.

«Не введи нас в искушение, но избавь от зла». Никакого зла не существует, поэтому не нужно и никакого избавления. Существует только одно зло — и это состояние бессознательности, незнания. Я бы не стал называть его злом; скорее, это определенная ситуация, вызов, приключение. Это не зло. Существование — это не зло, существование — это возможность роста. И, конечно, рост возможен только тогда, когда вас окружают тысячи искушений, когда вас зовут неизвестные стремления, когда в вас возникает сильнейшее желание познания.. И единственное, что может вам помешать, — это бессознательность, неосознанность. Это тоже великий вызов — победить бессознательность.

Станьте более сознательными, станьте более осознанными, станьте более живыми. Позвольте течь всем своим сокам. Не пытайтесь держать себя под контролем. Уважайте свою природу, любите себя и не беспокойтесь о неважных вещах. Без страха прыгайте в глубину жизни, исследуйте ее. Да, вы совершите множество ошибок — ну так что же? Человек учится только на ошибках. Да, вы совершите много ошибок — ну и что? Только совершая ошибки, человек находит правильный выход. Перед тем, как постучаться в нужную дверь, человек стучится в тысячи неправильных дверей. Это часть игры.

Мистер и миссис Гольдберг, отказывая себе во всем, копили деньги, чтобы их старший сын смог закончить колледж. В конце концов, набрав нужную сумму, они послали его в хорошее учебное заведение. Они посадили его на поезд и со слезами распрощались.

Несколько месяцев спустя он вернулся домой на рождественские каникулы. Родители очень обрадовались, что Сэмми вернулся. Мама сказала ему:

— Ах, Самела, так хорошо, что ты приехал.

— Мама, — ответил он, — не называй меня Самелой. В конце концов, я теперь взрослый мужчина, и я хочу, чтобы ты звала меня Самуэль.

Она извинилась и спросила:

— Надеюсь, ты ел только кошерную пищу?

— Мама, мы живем в настоящем — смешно держаться за старые традиции. Я ел всякую пищу, кошерную и некошерную, и поверь мне, было бы лучше, если бы и ты поступала бы так же.

— Ну, тогда скажи мне, ходил ли ты хоть иногда в храм, чтобы вознести благодарственную молитву?

Сын ответил:

— Неужели ты в самом деле считаешь, что ходить в синагогу, если большинство твоих друзей не евреи, правильно? Если честно, мама, требовать этого от меня было бы жестоко.

Тут миссис Гольдберг, сдерживая гнев, спросила:

— Скажи мне, Самуэль, а ты все еще обрезан?

Прошлое окружает вас. Это наша тюрьма. Если вы иудей, или христианин, или индуист, или джайн, или буддист, вы не человек в настоящем смысле. Вы мертвец, вы труп — обрезанный или необрезанный.

Человек становится по-настоящему живым только тогда, когда он совершенно свободен от прошлого. Жить можно только настоящим, и никак по-другому.

Эти молитвы — не что иное, как проекции и желания людей, основанные на страхе. Я учу вас любви, а не страху.

На всех языках мира религиозного человека называют «богобоязненным». Это уродливое определение, от него надо избавиться. Религиозный, духовный человек не может быть богобоязненным, потому что страх для него невозможен. Духовный человек просто живет в любви, не в страхе. Подобные молитвы исходят из страха: «Дай нам наш хлеб насущный. Прости нам наши грехи. Не введи нас в искушение, но избавь от зла».

Отбросьте все это. Будьте немного более живыми, будьте немного более современными.

Генри в первый раз отправился охоту. Когда он снова появился в конторе, его партнер Моррис горел нетерпением услышать его рассказ. Генри рассказал следующее:

— Я пошел в лес с провожатым. Ты ведь меня знаешь: я могу заблудиться в лесу через две минуты. Так вот, иду я себе тихонечко по лесу, и вдруг — передо мной появляется самый огромный медведь, которого я видел в жизни. Я развернулся и побежал что было сил, но медведь бежал еще быстрее. Я уже чувствовал у себя на шее его дыхание, как вдруг он поскользнулся и упал! Я перепрыгнул через ручей и побежал дальше, но сил у меня не осталось, и медведь должен был неминуемо догнать меня. Он почти схватил меня — как вдруг снова поскользнулся и упал. Я все бежал и бежал, пока неожиданно не очутился на поляне. Медведь бежал так быстро, что никаких шансов спастись у меня не было. Я увидел других охотников и стал звать на помощь, и тогда медведь снова поскользнулся и упал. Тут одному из моих спутников удалось взять его на мушку и пристрелить.

— Вот так история! — сказал Моррис. — Ты очень смелый человек, Генри. Если бы такое случилось со мной, я бы точно наделал в штаны.

Генри поглядел на него и пожал плечами:

— А как ты думаешь, Моррис, на чем поскальзывался медведь?

Человек всегда жил в страхе; настало время решительно положить этому конец. Человечеству нужен новый рассвет, совершенно новое видение.

Иисус говорит, что Бог есть любовь. Мне хотелось бы сказать по-другому. Я бы сказал, что любовь есть

Бог. Когда вы говорите, что Бог есть любовь, то получается, что любовь — только одно его качество, но у него может быть и много других качеств: мудрость, справедливость и так далее. По-моему, любовь есть Бог; божественность — одно из качеств любви. Нет другого Бога, кроме аромата любви. Но этот аромат может появиться только в глубокой медитации, не в молитве. От молитвы разит страхом.

Я прекрасно знаю, что любая критика в адрес Иисуса, или Будды, или Кришны причиняет вам боль, но я ничего не могу сделать. Если будет больно, значит, будет больно. И вместо того, чтобы обижаться на мои слова, подумайте над ними, медитируйте на них. Потому что мне совершенно неинтересно кого-то критиковать. Я очень люблю Иисуса, Будду, Махавиру, Кришну. Они были замечательными, красивыми людьми, но их времена миновали.

Нам нужны новые прозрения, новая почва, новые измерения. А эти новые измерения неизбежно противоречат нашему старому, сгнившему уму. Поэтому, если вам больно, помните — вас ранит не истина, вас ранит ваша собственная ложь, за которую вы цеплялись и продолжаете цепляться. Когда вам приходится делать выбор между истиной и ложью, имейте мужество выбрать истину, потому что это единственный способ жить, единственный способ знать, единственный способ быть.

Глава 8

о ¹

тцциимвкниыки

♦ ♦ ♦

Первый вопрос:

Ошо,

Согласно одной из последних теорий астрофизики, каждый атом, который существует в теле или создает материальные предметы вокруг нас, происходит из космического цикла, который он должен пройти по м.еньшей мере дважды. Как бы то ни было, этот факт не пом.огает мне почувствовать себя частью космоса. Ошо, есть ли у меня, как у ученого, шанс когда-нибудь испытать переживание тайны?

Наука — это разоблачение тайны существования. Поэтому испытать какое-либо чувство таинственного в рамках науки совершенно невозможно, этого не допускает сам метод науки. Если представить себе слепого, который пытается смотреть ушами, или глухого, который пытается слушать музыку глазами, получится точная картина: сам метод становится препятствием.

Наука следует точной методологии, и в том ее ограниченность; она дает определения, разграничивает и классифицирует. В науке совершенно необходима четкость — иначе не было бы никакого различия между наукой и медитацией, между наукой и религиозным сознанием.

Наука означает четкость, абсолютную четкость в обращении с фактами. А если вы во всем хотите четкости и определенности, нельзя почувствовать таинственного — чем большей вы достигаете четкости и определенности, тем более исчезает тайна. В тайне неотъемлема некая окутывающая ее дымка, неясность очертаний, неопределенность границ. Наука оперирует фактами, а тайна не фактична — она экзистенциальна.

Факт — это лишь часть существования, очень малая ее часть, и наука имеет дело с частями, потому что части проще в обращении. Части малы, и их можно анализировать. Они вас не ошеломляют, вы можете держать их в руках, вы можете их расчленять, вы можете клеить на них ярлыки, вы можете быть абсолютно уверены в их качестве, количестве, возможностях — но в самом этом процессе тайна гибнет.

Наука — это убийство тайны.

Если ты хочешь испытать переживание тайны, тебе надо будет войти в другую дверь, из совершенно другого измерения. Измерение ума — это измерение науки, а измерение медитации — это измерение чудесного, таинственного.

Медитация делает все неопределенным, нечетким. Медитация переносит вас в неизвестность, в область белых пятен на карте. Медитация постепенно приводит вас в состояние, подобное растворению, где наблюдатель и наблюдаемое становятся одним. Но в науке это невозможно. Наблюдатель должен оставаться наблюдателем, а наблюдаемое — наблюдаемым, и это четкое разделение должно сохраняться всегда. Ни на единый миг нельзя забыть себя, нельзя увлечься и раствориться, нельзя дать себя ошеломить, нельзя допустить пристрастия, любви к объекту исследования. Вы должны быть беспристрастны, очень холодны — совершенно холодны, абсолютно безразличны. А безразличие убивает тайну.

Между миром медитации и умом есть мост, этот мост называется сердцем. Сердце находится точно между ними. И поэт живет в сумеречном мире полусвета, полутьмы: в нем есть и нечто от ученого, и нечто от мистика. Но от этого же поэт и страдает: он живет в двух измерениях, диаметрально противоположных друг другу. Поэтому часто бывает, что поэты сходят с ума, совершают самоубийство, и они всегда считаются немного сумасшедшими, не от мира сего. В них есть нечто беспокойное, метущееся, потому что ни одно из этих измерений они не могут сделать своим домом. Они не могут жить в мире фактов и не могут жить в мире экзистенциального; они всегда где-то между ними.

Поэт может иногда ощущать вкус таинственного, но лишь изредка и ненадолго. Мистик живет в таинственном; поэт лишь иногда отрывается от земли — и чувствует радость краткого взлета за пределы тяготения. Но через минуту, через долю минуты он падает, снова подавленный силой тяготения.

Поэзия — это в некотором смысле взлеты и падения. Изредка, на какой-то миг вы чувствуете, что у вас словно выросли крылья, — но лишь на миг. Отсюда отчаяние поэта, потому что он снова и снова падает со своих высот. Он видит некоторые проблески... Даже величайшим поэтам удалось собрать лишь несколько проблесков запредельного.