Картина седьмая. В комнате прибрано. Письмо УЭЛША прикреплено к основанию распятия.

В комнате прибрано. Письмо УЭЛША прикреплено к основанию распятия.

Входят, одетые в черное ВАЛЕН и КОУЛМЕН. Они вернулись с похорон Уэлша. В руках КОУЛМЕНА небольшой полиэтиленовый пакет, наполненный пирожками с мясом и слоеными пирожками. КОУЛМЕН садится за стол. ВАЛЕН открывает коробку из-под печенья и достает из нее бутылку самогона.

ВАЛЕН. Вот так вот.
КОУЛМЕН. М-да. Отец Уэлш покинул нас.
ВАЛЕН. Веселенькое дело.
КОУЛМЕН. Это точно. Особенно, когда в землю священника закапывают.

КОУЛМЕН высыпает в миску содержимое пакета.

ВАЛЕН. Целый пакет. Куда столько?
КОУЛМЕН. А тебе что, жалко?
ВАЛЕН. Да нет.
КОУЛМЕН. На двоих же, быстро уговорим.
ВАЛЕН. На двоих?
КОУЛМЕН. Ну конечно.
ВАЛЕН. Вот не ожидал.

Съедают по пирожку.

А слоеные-то ничего.
КОУЛМЕН. Очень даже ничего.
ВАЛЕН. Какие в католической церкви пирожки слоеные пекут. Кто бы мог подумать. Это у них получается лучше всего. А с мясом тоже неплохие. Хотя покупные скорей всего. (После паузы). Слушай, давай выпьем по стаканчику самогона. Угощаю.
КОУЛМЕН (ошарашенный). Давай. Приятно, когда тебя угощают.
ВАЛЕН. Угощаю, угощаю.

ВАЛЕН наливает самогон в два стакана. Один – большой, другой поменьше. Поразмыслив, большой ставит перед братом.

КОУЛМЕН. Благодарю. Вот и сами поминки устроили. Скромные, зато сами.
ВАЛЕН. Что верно то верно.
КОУЛМЕН. А помнишь, как в детстве мы натягивали над нашими кроватями одеяло. Настоящее укрытие получалось. И объедались хлебом с вареньем.
ВАЛЕН. Это ты с Миком Даудом укрытие устраивал. А меня вы к себе не пускали. А стоило мне голову просунуть, ты «раз» меня ногой по голове. Как сейчас помню.
КОУЛМЕН. Мик Дауд, говоришь? Память ни к черту. А я думал, что мы с тобой прятались.
ВАЛЕН. Половину детства моя голова под твоими ногами оказывалась, почему-то. А помнишь, как на один мой день рождения, ты прижал меня к полу, уселся на меня и начал пускать на меня слюну, тягучую такую? И все пускал, пускал, пока все лицо ею не покрылось.
КОУЛМЕН. Помню, еще как. Только это не нарочно получилось. Я все пытался ее проглотить, да все никак.
ВАЛЕН. И это на мой день рождения.
КОУЛМЕН (после паузы). Ну прости меня, прости за слюни, за голову. Ради отца Уэлша.
ВАЛЕН. Прощаю.
КОУЛМЕН. Хотя, как-то раз в детстве, ты ронял мне на голову камни, и довольно увесистые. Как раз, когда я спал.
ВАЛЕН. Это в отместку.
КОУЛМЕН. В отместку или нет, все равно кошмарное дело. На голову малышу падают камни, ужас. И потом, как можно было мстить через неделю после того, как тебя обидели. Мстить надо сразу, тут же.
ВАЛЕН. Искренне прошу прощения за этот случай.

Пауза.

До сих пор голова плохо работает, да, Коулмен?

КОУЛМЕН смотрит на ВАЛЕНА секунду-другую и улыбается. ВАЛЕН тоже улыбается.

ВАЛЕН. Да, непростое это дело, прощения просить. Тут отец Уэлш был не так уж не прав.
КОУЛМЕН. Надеюсь, он ада миновал. Сразу в царствие небесном очутился.
ВАЛЕН. Я тоже на это надеюсь.
КОУЛМЕН. Или в чистилище, в худшем случае.
ВАЛЕН. Хотя, в аду он с Томом Хенлоном может пообщаться. По крайней мере.
КОУЛМЕН. Все-таки знакомый.
ВАЛЕН. Ну да. И этот парень из фильма «Смит и Джонс».
КОУЛМЕН. Думаешь, он в аду?
ВАЛЕН. Конечно. Сам отец Уэлш так сказал.
КОУЛМЕН. Блондин.
ВАЛЕН. Нет, другой.
КОУЛМЕН. Тот второй тоже хорошим парнем был.
ВАЛЕН. Лучше не бывает.
КОУЛМЕН. Таким, как они, прямая дорога в ад. Я-то скорее всего, в рай попаду, хоть и продырявил голову бедному папочке. Если, конечно, буду постоянно на исповедь ходить. На то я и католик. Прострелил отцу голову и хоть бы что.
ВАЛЕН. Я бы не сказал.
КОУЛМЕН. Ну пусть это имеет значение, но самую малость.
ВАЛЕН (после паузы). А что, Герлин на похоронах все глаза выплакала, да?
КОУЛМЕН. Да.
ВАЛЕН. Бедняжка. А ее мамаша два раза с озера ее уводила. Еле-еле оттащила с того места, откуда отец Уэлш в воду бултыхнулся.
КОУЛМЕН. Похоже, она отца Уэлша недолюбливала.
ВАЛЕН. Похоже. (Берет в руки цепочку). Ни в какую не хотела цепочку забрать. Даже слышать о ней. Пусть рядом с письмом будет.

Прикрепляет цепочку к кресту, так что сам медальон оказывается поверх письма. Письмо осторожно разглаживает.

Если ей лучше не станет – попадет в руки психиатров, и надолго.
КОУЛМЕН. Время лечит.
ВАЛЕН. Печальная история, правда?
КОУЛМЕН. Еще какая. (После паузы. Передернув плечами). Что делать.

Съедает еще один слоеный пирожок.

ВАЛЕН, вспомнив что-то, шарит в карманах куртки, достает две фигурки святых, ставит их на полку, снимает с фломастера колпачок и по привычке намеревается пометить фигурки, но раздумывает.

А пирожки-то что надо. Кажется, я вхожу во вкус. Надо почаще на похороны ходить.
ВАЛЕН. На свадьбах их тоже подают.
КОУЛМЕН. Да ну? Кто тут у нас следующий под венец идет? Все думали, что Герлин. Девчонка-то – высший класс. Но после всей этой истории она теперь не скоро замуж выйдет.
ВАЛЕН. А, может, я следующий? Чем не жених? Видел, как монашки на меня сегодня пялились?
КОУЛМЕН. Да кто за тебя пойдет? Даже та безгубая из Норвегии нос отвернет.
ВАЛЕН (после паузы. Сердито). Обижаешь ты меня, но я терплю… Отец Уэлш завещал запастись терпением. Буду терпеть и прощать.
КОУЛМЕН (искренне). Ой, извини. Извини. Сорвалось с языка.
ВАЛЕН. Ничего страшного, если не нарочно.
КОУЛМЕН. Не нарочно, не нарочно. Хотя и ты меня обидел, когда насчет моей головы прошелся. А я даже и не заикнулся.
ВАЛЕН. Извини, я был неправ.
КОУЛМЕН. Мог и не извиняться, ладно уж. А я для тебя последний слоеный пирожок приберег.
ВАЛЕН. Он твой, они мне что-то не очень.

КОУЛМЕН кивает в знак благодарности и принимается за пирожок.

ВАЛЕН. А монашки сегодня были, глаз не оторвешь, правда?
КОУЛМЕН. Хороши девчонки.
ВАЛЕН. Они, наверное, отца Уэлша по колледжу знали.
КОУЛМЕН. Я бы пообжимался с той, что наверху стояла, и с той что внизу. С удовольствием. Только не с толстухой, что сзади стояла.
ВАЛЕН. Да, страшная, дальше некуда. И, похоже, сама об этом догадывается.
КОУЛМЕН. Был бы там наш папаша, точно наорал бы на них.
ВАЛЕН. И что он все время кричал на монашек? Как ты думаешь?
КОУЛМЕН. Понятия не имею. Наверное, в детстве от них натерпелся.
ВАЛЕН. Если б ты мозги ему не вышиб, сейчас бы и спросили.

КОУЛМЕН сурово смотрит на брата.

ВАЛЕН. Ладно, ладно, молчу. Скажу только одно, тихо и внятно: вина в смерти папаши лежит на тебе. В основном.
КОУЛМЕН (после паузы). Да, на мне. Полностью на моей совести. Я совершил преступление и очень об этом сожалею.
ВАЛЕН. А я сожалею о том, что вынужден подводить черту под твоей жизнью. И постараться пробудить в тебе совесть. Конечно, я бы мог отправить тебя в тюрьму, но не сделал этого. И не из жалости, а из боязни остаться в одиночестве. Я бы скучал по тебе. (Пауза). Начиная с этого дня… начиная с этого дня, половина дома со всем его имуществом снова твоя.

Тронутый словами брата, КОУЛМЕН протягивает ему руку. Братья смущенно обмениваются рукопожатием.

Пауза.

Еще в каких-нибудь грехах каяться будешь? Много их у тебя?
КОУЛМЕН. Не сосчитать. (Пауза). Прости, что картошку твою испортил.
ВАЛЕН. Прощаю. (Пауза). А помнишь как мы мальчишками проводили каникулы в Леттермаллене, и ты оставил свой фургон под дождем. Весь мокрый был, а потом пропал. Мама с папой в один голос: «А, это индейцы его украли.» Да никакие это были не индейцы. Это я его в море сбросил. С утра пораньше.
КОУЛМЕН (после паузы). А он мне не очень-то и нравился.
ВАЛЕН. В этом-то и дело. Прости.
КОУЛМЕН (после паузы). А слюни я на тебя напускал нарочно. На твой день рождения. Так хотелось глаза тебе залепить. (Пауза). Прости меня.
ВАЛЕН. Прощаю. (Пауза). Как-то раз Морин Фолен попросила меня передать тебе, что хотела бы пригласить тебя на фильм в «Кладдах Палас», а заодно и в ресторан, и все за ее счет. И по тону ее голоса я решил, что ты обещал пойти с ней. А я взял и промолчал. Просто так, из вредности.
КОУЛМЕН. Не велика потеря. Губы тонкие, как у призрака, а прическа – ну вылитая обезьяна. Причем рыжая.
ВАЛЕН. Но ведь ты обещал.
КОУЛМЕН. Обещал не обещал, какая теперь разница. Тут и каяться не в чем. Ладно, моя очередь. Играем дальше.
ВАЛЕН. Дальше, это как?
КОУЛМЕН (поразмыслив). Помнишь игру в шарики? «Кер-Планк» называлась?
ВАЛЕН. Еще как помню.
КОУЛМЕН. Так вот, шарики украла не Лайем Хенлон, а я. Все до одного.
ВАЛЕН. А зачем они тебе были?
КОУЛМЕН. А зачем они тебе были?
КОУЛМЕН. А я пошел на озеро в Гэлуэй и запускал ими в лебедей. Здорово было.
ВАЛЕН. Оставил меня без игры. Без шариков – не то. А игра-то была общая. Так что плюнул ты в свой колодец.
КОУЛМЕН. Знаю, знаю и прошу прощения. Теперь твоя очередь. (Пауза). Что-то ты замешкался. А помнишь дебилов, которые твои комиксы в костер побросали? На самом деле это я сделал. А обвинил их, все равно они безответные.
ВАЛЕН. Интересные были комиксы. «Человек-паук» назывались. Здорово в них человек-паук с доктором-осьминогом сцепился.
КОУЛМЕН. Виноват, прости. Твоя очередь. (Пауза). Или вспомнить нечего? …
ВАЛЕН. Да ну тебя!..
КОУЛМЕН. А помнишь, как Пато Дули отделал тебя? Ему было всего двенадцать, а тебе уже двадцать. А за что, тебе и до сих пор невдомек. Я ему сказал, что ты обозвал его покойную мамашу волосатой проституткой.
ВАЛЕН. Да не чем-нибудь, а зубилом! Чуть глаз не выбил!
КОУЛМЕН. Наверное, Пато любил свою мать, не иначе. (Пауза). Прости, если можешь.

КОУЛМЕН рыгает.

ВАЛЕН. Ну и звуки!
КОУЛМЕН. Ну, что еще вспомнишь?
ВАЛЕН. Пописал я один раз в кружку, из которой ты пиво пил. А самое смешное то, что ты и разницы не почувствовал.
КОУЛМЕН (после паузы). А сколько мне было?
ВАЛЕН. Семнадцать, точно. Помнишь, мы целый месяц в больнице с гландами провалялись? Да, в тот месяц. (Пауза). Прости меня.
КОУЛМЕН. А я прикладываюсь к твоему самогону уже десять лет. Полбутылки выпиваю и доливаю воды. Так что вкуса настоящего самогона ты с восемнадцати лет не чувствуешь. А настоящий-то – это восемьдесят три градуса.
ВАЛЕН (прикладывается к стакану. После паузы). Но вину за это ты ведь чувствуешь?
КОУЛМЕН. Конечно, прости меня. (Бормоча). Пришлось мочу пить, да не чью-нибудь, а именно его. Вот черт…
ВАЛЕН (сердито). Значит просишь прощения, точно?
КОУЛМЕН. Прошу, прошу! Прошу, черт меня побери! Ты что не расслышал?!
ВАЛЕН. Вот и хорошо, хотя прозвучало не очень искренне.
КОУЛМЕН. Да пошел ты, если ты… Ладно, молчу, молчу. (После паузы). Прости, что разбавлял твой самогон целых десять лет. Прости.
ВАЛЕН. Совсем другое дело. (После паузы). Чья очередь каяться, твоя или моя?
КОУЛМЕН. Пусть будет твоя.
ВАЛЕН. Спасибо. А помнишь, как один раз Элисон О' Хулиген вышла на спортплощадку с ручкой во рту, а на следующий день вы собирались с ней на танцы? Так толкнул ее локтем я, так, что ручка острым концом в гланды ей и вонзилась. А когда она вышла из больницы, то была уже помолвлена с врачом, который выдернул эту дурацкую ручку, а на тебя смотрел, как на пустое место. Помнишь?
КОУЛМЕН. Еще как помню.
ВАЛЕН. Это не был несчастный случай. Я все подстроил. Из ревности. Исключительно.

Пауза. КОУЛМЕН запускает в ВАЛЕНА пирожком с мясом и пробует ухватить его за шею. ВАЛЕН увертывается.

Прости меня! Прости меня! (Указывая на письмо). Отец Уэлш! Отец Уэлш!

ВАЛЕН отбегает от стола. КОУЛМЕН стоит напротив него, кипя от злости.

КОУЛМЕН. Чтоб тебя!
ВАЛЕН. Спокойно.
КОУЛМЕН. Я же любил Элисон! Мы бы сейчас могли быть мужем и женой, если бы не эта гребаная ручка!
ВАЛЕН. А то что она ее сосала, да еще с заостренного конца? Сама приключений искала!
КОУЛМЕН. И нашла с твоей помощью! Она же могла умереть!
ВАЛЕН. Прости меня. Ну, прости. А зачем пирожками бросаться. Они денег стоят. Нам нужно держать себя в руках, успокоиться. А ты раз, и сорвался. Из-за тебя душа отца Уэлша в ад попадет, и гореть ей там синим пламенем.
КОУЛМЕН. Оставь его душу в покое. Чуть не угробил бедную девочку, а теперь «успокойся» да «успокойся».
ВАЛЕН. Да сколько воды с тех пор утекло, и к тому же я попросил прощения. От всего сердца. (Усаживается). Все равно глаза у нее косые были.
КОУЛМЕН. Ничего подобного! Глаза у нее были – каких поискать!
ВАЛЕН. Все равно какие-то чудные.
КОУЛМЕН. Красивые карие глаза.
ВАЛЕН. Ну ладно. (Пауза). Теперь твоя очередь. Не упусти шанс. Ну, вперед. Уделай меня.
КОУЛМЕН. Уделать тебя?
ВАЛЕН. Именно.

КОУЛМЕН задумывается на секунду, слегка улыбается и снова садится за стол.

КОУЛМЕН. Лучше промолчу.
ВАЛЕН. Похоже, успокоился.
КОУЛМЕН. Спокоен, как никогда. А покаяться – хорошее дело.
ВАЛЕН. Еще какое хорошее. Вот рассказал про ручку и буду теперь спать, как ангел.
КОУЛМЕН. На душе легче стало?
ВАЛЕН. Совсем легко. (Пауза). А ты просить прощения еще будешь?
КОУЛМЕН. Буду. И еще как буду.
ВАЛЕН. Серьезный проступок? Вроде истории с ручкой? Хотя, какая разница.
КОУЛМЕН. Не такой серьезный, но все-таки. Помнишь, мы все думали, что именно Мартин Хенлон отхватил уши бедному Лэсси.
ВАЛЕН (уверенным тоном). Но не ты же. Ни за что не поверю.
КОУЛМЕН. Это был не Мартин.
ВАЛЕН. Значит ты, больше некому. Лучше дела не придумал.
КОУЛМЕН. Потащил я его к нашему ручью. В одной руке ножницы, в другой поводок. Выл он отчаянно, пока я свое дело делал. А потом он свалился замертво и ни единого звука не издал. Ни единого.

ВАЛЕН. Да вранье это. Чистое вранье. Мы так не договаривались. Говорить надо только правду. А к истории с Лэсси ты никакого отношения не имеешь. Любого спроси.
КОУЛМЕН (после паузы). Тебе что, нужно доказательства представить?
ВАЛЕН. Именно. Что именно ты отхватил уши моему псу. И побыстрей.
КОУЛМЕН. Побыстрей не получится.

Он медленно встает, семенит в свою комнату и закрывает за собой дверь.
ВАЛЕН терпеливо ждет, выдавливая из себя смешок.
Возвращается КОУЛМЕН, неся слегка промокший бумажный пакет коричневого цвета. Останавливается около стола, медленно открывает пакет и достает из него мохнатое собачье ухо. Кладет его на голову ВАЛЕНА. Достает второе ухо и, выдержав паузу, водружает его на первое, кладет пустой пакет на стол, разглаживает его и садится в кресло слева. ВАЛЕН, ошарашенный, стоит, не моргая. Наклоняет голову, и уши соскальзывают на стол. Смотрит на них. КОУЛМЕН уходит, возвращается с фломастером, кладет его на стол.

КОУЛМЕН. А вот твой фломастер. Можешь пометить буквой «М», как обычно. (Садится в кресло). Ну, что тут скажешь? Отрезал я уши псу. Прости, если можешь. Прошу прощения от всей своей гребаной души. Каяться так каяться.

Ухмыляется. ВАЛЕН встает, тупо смотрит на брата, подходит к стоящему справа буфету и, повернувшись спиной к КОУЛМЕНУ, достает кухонный нож.
В это же время КОУЛМЕН снимает со стены ружье и возвращается на свое место.
ВАЛЕН поворачивается с ножом в руках. КОУЛМЕН направляет на брата ружье.
ВАЛЕН, сникнув на мгновенье, собирается с духом и медленно приближается КОУЛМЕНУ. Замахивается ножом.

КОУЛМЕН (удивленно и слегка испуганно). Вален, ты что задумал?
ВАЛЕН (тупо). Да прирезать тебя, больше ничего.
КОУЛМЕН. Положи нож на место, ну.
ВАЛЕН. Ну уж нет, сначала башку тебе отхвачу.
КОУЛМЕН. У меня ружье. Ты что, слепой?
ВАЛЕН. Мой бедный Лэсси. Мухи за всю жизнь не обидел.

ВАЛЕН приближается к КОУЛМЕНУ настолько близко, что дуло ружья упирается ему прямо в грудь. Замахивается ножом.

КОУЛМЕН. А ну перестань.
ВАЛЕН. Ладно, твоя взяла…
КОУЛМЕН. Вспомни о душе отца Уэлша. Отец Уэл…
ВАЛЕН. Да ну ее в задницу! Отхватил уши моему псу, а теперь о душе заговорил! Да еще о чужой.
КОУЛМЕН. Так это было год назад. Жить по-новому мы тогда и не собирались.
ВАЛЕН. Прощайся с жизнью, выродок!
КОУЛМЕН. И ты прощайся с жизнью тоже. Я не промахнусь.
ВАЛЕН. А мне плевать, понял?
КОУЛМЕН (после паузы). Э-э-э, минуточку, минуточку…
ВАЛЕН.

Что еще?
КОУЛМЕН. Посмотри на ружье. Видишь, куда я дуло направляю?

КОУЛМЕН отводит дуло от груди ВАЛЕНА и направляет его прямо на плиту.

ВАЛЕН (после паузы). Отведи дуло от плиты, ну.
КОУЛМЕН. Ни за что. Давай, режь меня. Но и от твоей плиты ничего не останется.
ВАЛЕН. Да ты что? Я за нее триста фунтов выложил.
КОУЛМЕН. То-то и оно.
ВАЛЕН. Опусти ружье. Так нечестно.
КОУЛМЕН. А ты нож, слюнтяй паршивый.
ВАЛЕН. Целится в плиту – это не по-мужски.
КОУЛМЕН. А мне без разницы. Убери нож, я сказал.
ВАЛЕН. Ты… Ты…
КОУЛМЕН. Ну кто?
ВАЛЕН. Кто?
КОУЛМЕН. Да.
ВАЛЕН. Ты вообще не человек, вот кто ты.
КОУЛМЕН. Убери нож, ты, плакса. И успокойся. Понял?
ВАЛЕН (после паузы). Ладно, твоя взяла.
КОУЛМЕН. Вот и отлично.

ВАЛЕН делает шаг в сторону, кладет нож на стол, садится и нежно поглаживает собачьи уши.

КОУЛМЕН по-прежнему держит плиту на прицеле. Медленно покачивает головой.

КОУЛМЕН. Поднять нож. И на кого? На родного брата. В голове не укладывается.
ВАЛЕН. А ты поднял нож на моего пса и ружье на родного отца. И не просто поднял.
КОУЛМЕН. Просто невероятно. Поднять нож на меня.
ВАЛЕН. Хватит причитать и опусти ружье, а то еще выстрелит невзначай.
КОУЛМЕН. Невзначай?
ВАЛЕН. Оно на предохранителе?
КОУЛМЕН. Предохранитель, говоришь?
ВАЛЕН. Да, да! Сто раз тебе повторять?
КОУЛМЕН. Значит предохранитель, так-так…

Вскакивает со своего места, целится в плиту и стреляет. Правая часть плиты отваливается. ВАЛЕН в ужасе падает на колени, обхватив голову руками. КОУЛМЕН целится и стреляет еще раз. Отваливается левая часть плиты. Затем он, как ни в чем не бывало, усаживается в кресло.

Нет, нет никакого предохранителя. Представляешь?

Пауза. ВАЛЕН стоит на коленях и не может произнести ни слова.

И вот, что я тебе еще скажу…

Снова вскакивает со своего места и, взяв ружье за дуло, начинает неистово разбивать фигурки святых. Разбивает все до единой. Осколки разлетаются во все стороны. ВАЛЕН пронзительно кричит.
КОУЛМЕН, закончив, садится в кресло с ружьем в руках.
ВАЛЕН стоит на коленях. Пауза.

И не делай вид, что ты этого не заслужил. Ты прекрасно знаешь о чем я.
ВАЛЕН (не своим голосом). Мои святые.
КОУЛМЕН. Разнес вдребезги. Лично.
ВАЛЕН. Разнес вдребезги плиту.
КОУЛМЕН. Ружье – класс. Что хочешь разнесет.
ВАЛЕН (поднимаясь с колен). Класс-то класс. Только патронов в нем больше нет.

Медленно достает нож и подходит к КОУЛМЕНУ. КОУЛМЕН начинает вынимать из ружья пустые гильзы, шарит по карманам, достает патроны и заряжает или делает вид, что заряжает ружье. Заряжено оно или нет не знает ни ВАЛЕН, ни публика. КОУЛМЕН щелкает затвором и целится ВАЛЕНУ в голову.

Нет в нем патронов! Нет!
КОУЛМЕН. Может и нет. Может, я только вид сделал, что зарядил. Хочешь проверить? Валяй.
ВАЛЕН. Еще как проверю.
КОУЛМЕН. Ну, чего ты ждешь?

Долгая пауза.

ВАЛЕН. Пора кончать с тобой.
КОУЛМЕН. Да перестань.
ВАЛЕН (печально). Правда-правда. Нельзя тебе жить.
КОУЛМЕН (после паузы). Ну так вперед, действуй.

КОУЛМЕН вскидывает ружье.
ВАЛЕН вертит и вертит в руках нож. Потом, опустив голову, кладет его на прежнее место.
КОУЛМЕН кладет ружье на стол. ВАЛЕН медленно подходит к плите и касается письма.

ВАЛЕН. Ну, теперь душа отца Уэлша точно в аду. После того, что мы сейчас натворили.
КОУЛМЕН. А кто его просил, ради нас с тобой, свою душу закладывать? Мы – нет. И, вообще, священникам категорически запрещено делать какие либо ставки. За нас пять фунтов поставить, и то много будет. Ну, цапаемся мы иногда. И даже деремся. Ну и что? Хорошая драка – это вещь. Это же обратная сторона любви. Вот что такое драка. Что Уэлш в этом понимал? Он же был маменькиным сынком. Ты же сам подраться не прочь.
ВАЛЕН. Люблю подраться, это верно. Но когда убивают моего пса и родного отца, это уж совсем другое дело.
КОУЛМЕН. Я прошу прощения за этот грех. Искренне прошу. И письмо отца Уэлша здесь совершенно не причем. От всей души я это делаю. То же самое относится и к плите, и к твоим святым. Посмотри, что от них осталось. В этом весь мой характер. Вспыльчивый и неукротимый. Но ведь я за все прощения попросил.
ВАЛЕН. Ты неисправим. (Пауза). Ты д е й с т в и т е л ь н о чувствуешь свою вину?
КОУЛМЕН. Да.
ВАЛЕН (после паузы). Ну, тогда душа отца Уэлша уже и в раю.
КОУЛМЕН. Возможно, возможно.
ВАЛЕН. А парень он был неплохой.
КОУЛМЕН. Согласен.
ВАЛЕН. Не высокого полета, но неплохой.
КОУЛМЕН. Верно. (После паузы). Да, что-то среднее.
ВАЛЕН. Что-то среднее.
КОУЛМЕН (после паузы). Пойду-ка я пропущу стаканчик. Компанию мне составишь?
ВАЛЕН. Составлю. Ты иди. Я сейчас.

КОУЛМЕН направляется к входной двери.
ВАЛЕН печально смотрит на осколки разбитых фигурок.

КОУЛМЕН. Когда вернемся, я помогу тебе прибраться. А кое-какие может и склеить удастся. У тебя клей «момент» еще остался?
ВАЛЕН. Остался, только колпачок куда-то подевался.
КОУЛМЕН. А-а, вечная история с этим клеем.
ВАЛЕН. А фигурки святых в страховке указаны. Как и плита.
КОУЛМЕН. Ого…
ВАЛЕН (после паузы). Что значит «ого»?
КОУЛМЕН. Помнишь, пару недель назад, ты меня спрашивал, снимал ли я деньги со страховки? И я сказал, что нет.
ВАЛЕН. Очень хорошо помню.

КОУЛМЕН (после паузы). Так вот. Страховочные деньги я прикарманил и все пропил.
ВАЛЕН вне себя бросается к ружью.
КОУЛМЕН выбегает из дома. ВАЛЕН бежит за ним. Но догнать не успевает. Возвращается с ружьем в дом. Он весь дрожит от ярости и чуть не плачет. Постепенно успокаивается, глубоко дыша. Перегибает ствол ружья и смотрит заряжено ли оно.
КОУЛМЕН ружье зарядил. ВАЛЕН извлекает патрон.

ВАЛЕН. А ведь мог выстрелить в меня, гнус. В своего родного брата! Как в родного отца! Как в мою плиту!

Отбрасывает ружье и патрон, срывает с распятия письмо отца Уэлша так резко, что цепочка ГЕРЛИН падает на пол, идет с письмом к столу и достает коробок спичек.

Нытик ты несчастный. Вот кто ты, отец Уэлш. Так и буду я с твоей душой разбираться до самого гроба? Не мог еще кого-нибудь найти?

Поджигает письмо. И тут же задувает пламя. Письмо почти не пострадало. Кладет его на стол, вздыхая.

(Тихо). Вся моя беда в том, что у меня слишком добрая душа.

Подходит к кресту, прикрепляет к нему письмо и цепочку. Разглаживает письмо. Надевает куртку, проверяет есть ли в карманах мелочь и направляется к двери.

Напиваться не буду. Это я тебе точно говорю, отец Уэлш Уалш Уэлш.

ВАЛЕН с тоской смотрит на письмо, усеянный осколками пол и выходит.
Свет на сцене гаснет. На несколько секунд остаются освещенными только распятие и письмо.

Затемнение