Светская беседа

Вчера с Фаиной Гримберг говорили о подагре.

С Данилой Давыдовым – о том, кому неплохо бы дать в морду.

***

ВЦИОМ провел в апреле опрос на тему «Что важнее – демократия или порядок?».

За такое в приличном обществе – канделябрами, канделябрами!

***

Вчера выяснилось, что мои знания социума, сформированные много лет назад, актуальны и по нынешний день. В чем я до вчерашнего дня сильно сомневался, в связи с чем комплексовал, – дескать, безнадежно отстал от бурного потока времени.

Отнюдь, отечественный поток является классической стоячей волной.

Пришел вчера – в понедельник – в мастерскую. Спросил у понуро покуривавших у дверей механического цеха рабочих: можете ли вы мне сделать фланец такой-то и такой-то? (Что это такое, рассказывать не буду, поскольку все равно не поймете, друзья мои.)

Можем, говорят, любой. Но только не сегодня. Потому что токарь болеет.

А когда поправится, спрашиваю с ненаигранным сочувствием.

Дык, завтра, отвечают, и выздоровеет.

Прихожу сегодня. И точно – токарь совсем здоровый. И даже причесанный. И всякая работа в руках его спорится, а на лице так и сияет молодеческая удаль.

И стыдно мне стало, что донимал людей глупыми вопросами в понедельник, который, как известно, день, ох, какой тяжёлый.

***

В начале 60-х годов прошлого века Радзинский написал пьесу «Сто четыре страницы про любовь».

Вскоре она вовсю пошла в театрах, и тут же по ней сняли фильм «Ещё раз про любовь», где главную героиню – стюардессу – с блеском сыграла клёвая чувиха, а ныне орденоносная и заслуженная артистка Татьяна Доронина.

Ясное дело, что стюардесса летала на самом первом нашем (и втором в мире) реактивном лайнере Ту-104. (Ведал ли автор, давая название пьесе, о столь явном совпадении чисел?)

Стюардесса любила физика. И сильно боялась, что он погибнет на своей увлекательной работе.

Однако погибла она сама. При исполнении служебных обязанностей.

Так вот Ту-104 (который сделали из дальнего бомбардировщика Ту-16) оказался самым аварийным советским самолетом. За всю историю его эксплуатации разбилось 37 машин, что составляет 18 процентов от всего их количества.

Что стоило Радзинскому сократить количество страниц на одну-две? Или убить в финале не стюардессу, а физика?

И не было бы тогда всего этого катастрофического кошмара, унесшего жизни почти двух тысяч человек – безвинных пассажиров и пилотов.

***

Информация для моих биографов: весь день работал тупо и рьяно.

16 сентября 2013 г.

***

Нет ничего страшнее, чем дикий капитализм в дикой стране.

(перечитывая сочинения Дарвина)

***

Отчего меня постоянно подмывает написать «отоларинголог» с двумя «Т»?

Оттого ли, что надо было в свое время эмигрировать в Германию?

Сидел бы сейчас с Нетто и Брутто на какой-нибудь штрассе имени Хуго Босса и дул бы пиво Тинькофф.

И звался бы Отто Тучкофф.

***

Порой проглядываю журналистские вакансии. И вот что теперь требуется от редактора:

– политическая грамотность: знание государственного устройства и проблем внутренней и внешней политики страны;

– в дополнительных сведениях, кроме прочих, приветствуется отношение к религии и партиям.

При советской власти я туда попасть никак не мог. Теперь, похоже, тоже.

***

Вчера, перечитывая сочинения графа Толстого и наткнувшись на употребленное им слово «буерак», долго и с огромным чувством хохотал. Сегодня, пробираясь через буераки, устроенные для неудобства горожан нерадивыми дворниками, плевался и чертыхался. Сколь мстителен Лев Николаич, сколь мстителен! Ну, ничего, скоро свидимся, сочтёмся...

(после безрадостного визита к доктору)

***

Передо мной лежит квитанция. С номером и штампом. С моей фамилией и датой. В графе «наименование изделия» написано «нож», в графе «наименование услуг» – «заточка». Ворвись ко мне сейчас полицейские, найди эту бумажку – и загремел я лет на пять. А то и на все десять. Уж соответствующее дело они легко подберут: сейчас на улицах много народа режут.

***

Когда я встречаю в тексте стоящие неподалеку друг от друга ПРИТЧА и ПРИЧТ в предложном падеже, то понимаю – автор изрядный шулер. Таких надо канделябрами, канделябрами!

***

На автобусной остановке, на лавочке, два деда в камуфляже, в громадных валенках с галошами, с рыбацкими ящиками и коловоротами. Сильно нетрезвы. На чём свет стоит поносят при помощи скверных слов каких-то своих знакомых... и вообще – ситуацию в стране.

Ведь съездили на природу, умиротворились алкоголем, но на нервную систему благотворно это не повлияло.

В общем, у нас тут нет благостной старости. Нету! Вместо нее старость остервенелая.

В общем, у нас тут у стариков и у стремительно уходящей от них жизни обоюдная ненависть.

***

Антинаркотический комитет намерен ввести запрет на публичное исполнение русской народной песни «Посею я лён-конопель».

Я бы на их месте запретил еще и бренд «МакДональдс», заменив его на «Дональдс». И никих биг-маков!!!

Ну, а Советский Союз погиб исключительно из-за того, что в Госплане курили не по-детски.

***

День прошёл под знаками Дня милиции и дня рождения изобретателя автомата Калашникова. То, что это был ещё и Всемирный день науки, прошло мимо сознания соотечественников.

Все правильно и в высшей степени справедливо: не на науке Россия держится!

***

Читая рецензию некоего критика на некий роман некоего писателя, понял, почему сейчас в России столь популярен в читающем народе и притягателен для пишущего люда так называемый реализм. Дело тут совсем не в «рыночных ценностях». На мой взгляд, таким образом авторы следуют неосознанно-рефлекторному стремлению к самосохранению в тюремных условиях. Вот Мандельштам, Хармс, Введенский и другие нереалисты погибли из-за того, что не могли пробудить интереса к своим сочинениям в среде уголовников. То есть не могли рассказывать в камере и в бараке внятные захватывающие истории «про жизнь», за что уголовники их холили бы и лелеяли, подкармливали и оберегали от надрыва на тяжёлых работах.

Думается, нет большой необходимости доказывать, что нынче в России правит бал криминалитет. Оттого-то и востребованность «рассказчиков про жизнь» громадная. Прочие же абсолютно бесполезны.

Я, конечно, не намерен меряться тут с кем бы то ни было таким параметром, как степень даровитости, деленная на уровень невостребованности. Однако должен отметить один забавный прецедент, естественно, никем не умысленный. Так сказать, абсолютно стихийный, являющийся проявлением торжества правды жизни. В июне в «Знамени» появился мой «Русский И Цзин». В «Экслибрисе» по этому поводу черканули пару абзацев дежурной ахинеи. И всё. И тут я обратил внимание на то, что некий критик публикует в сетевой газете «Частный корреспондент» обзоры толстых журналов, к каковым относится и «Знамя». Публикует с трехмесячным сдвигом по времени, то есть с запаздыванием, поскольку обзоры обстоятельные.

И стал я ждать, что прочту о себе, любимом, что-то интересное и полезное в отношении того, куда ж нам дальше плыть.

Мартовский обзор...

Апрельский...

Майский...

Вместо июньского обзора появляется сообщение о том, что обзоров больше не будет.

Но проходят буквально три месяца, и обзоры возобновляются.

При этом, конечно же, никакого злого умысла в отношении меня. Это просто сама наша криминальная жизнь не пожелала ничего слышать о сочинении, которое не способно услаждать слух и зрение заслуженных воров России.

***

Во время эпизодических автобусных перемещений по Ярославскому шоссе из пункта А (село Голыгино) в пункт Б (Королёвский поворот) я неизменно проезжаю мимо Тарасовки. И этот, казалось бы, ничем не примечательный подмосковный посёлок вызывает во мне сильное волнение.

Тарасовка славна тем, что в ней до войны проживали братья Знаменские – Георгий и Серафим. Это были титаны духа и мускулатуры. Теперь таких, к сожалению, не делают. Каждое утро, надев трусы и тапочки, в любую погоду и любое время года братья бежали из своей Тарасовки в Сокольники. Километров двадцать пять. В Сокольниках надевали рабочие комбинезоны, вставали к токарным станкам и 7 часов 6 дней в неделю тачали всяческие детали для советской промышленности. Затем опять надевали трусы и тапочки и бежали в родную Тарасовку. Вполне понятно, что на беговой дорожке эти терминаторы рвали всех в клочья. Вначале соотечественников. А потом и всяких хваленых иностранных атлетов, которые на поверку оказывались бумажными тиграми.

Несомненно, в Тарасовке действуют какие-то неведомые науке силы, которые заставляют людей отчаянно бороться со временем. Причём теперь их проявление становится всё изощреннее. И вот тому неопровержимое доказательство.

Мое внимание уже много лет привлекает уникальное здание банальной архитектуры 70-х, вероятно, годов. Оно двухэтажно. Оно исполняет какие-то поселковые административные функции, что угадывается по табличке, висящей у входа, прочитать которую из окна автобуса не представляется возможным. Так вот над крышей этой администрации лет пятнадцать гордо развевался красный флаг. Как над Рейхстагом в 1945-м. Или как в современной Северной Корее.

Этой весной над крышей вывесили стандартный флаг – трехцветный. И, стало быть, последний очаг сопротивления компрадорской буржуазии был подавлен.

Каково же было мое изумление, когда вчера я не увидел на флагштоке ничего. Он был гол до непристойности!

Видимо, там разыгралось нечто, описанное незабвенным Венедиктом Васильевичем Ерофеевым в «Москве – Петушках». Власть захватила какая-то неопределённая политическая сила, не имеющая никакого представления ни о политике, ни об идеологии, ни о формах управления, ни о государственной символике.

Таково действие аномальных тарасовских сил.

Ну, а может быть, всё несколько проще. Очень может быть, что тарасовские мужики допились до полной человеческой свободы.

***

«Вот и закрылась “лианозовская школа”», – сказал я себе после того, как похоронили Всеволода Некрасова.

Однако сегодня, листая книгу стихов Лимонова (естественно, красная обложка, естественно, редактор Цветков-мл.), подумал, что это верно лишь отчасти. Из ранних текстов Лимонова то Холин выглянет, то Сапгир. Причём вполне отчетливо. (При том, конечно, что это выглядывает еще и из густого лебядкинско-приговско-обэриутского коктейля).

Можно предположить, что Лимонов был заочным учеником «лианозовской школы». Но это не так. Он-то иногда туда захаживал. Хоть, как вспоминают, и отнюдь не закадычно. Скорее, как «Манфред и Каин».

Естественно, никто из старожилов после его публичного объяснения в любви к хромовым сапогам (У НАС БЫЛА ВЕЛИКАЯ ДЕРЖАВА!) к лианозовцам его не относил. Поскольку не мог Кропивницкий-дед вообще рядом с таким находиться. Не то чтобы в дом впускать. (Хоть порой и находился, и впускал.)

Да и Лимонову не с руки признавать такую зависимость от гнилой интеллигенции. Он сам себя вылепил, великого и ужасного!

Точнее – не может Нарцисс иметь ни маму, ни папу. Он представляет собой сгусток надмирного разума, данный нам исключительно для поклонения.

Однако есть косвенное свидетельство: ни разу Лимонов не сказал ни одного дурного слова в адрес Е.Л. Кропивницкого. Ну, и тексты.

Да и сам Кропивницкий-дед, как вспоминают наименее зашоренные окололианозовские люди, относился к Лимонову с определенной теплотой.

Но при всем при том Школа – это не только и не столько эстетика. Но еще и этика. И, наверно, прежде всего. И тут Лимонов никак не лезет в лианозовские ворота. То бишь в ушко.

Но вот эта самая лианозовская этика вполне существует, вполне жива. Так сказать, подхвачена, сохранена в других поколениях. Как бы ни эволюционировали эстетически её носители. И тут громадную роль сыграл Всеволод Некрасов, страстно доказывавший и показывавший в условиях усиливающейся сволочезации всей страны, что такое хорошо и что такое плохо.

***

Иду по улице. Навстречу две среднего возраста старушки. Одна другой:

– И они всё ближе ко мне. Страшно. Я палку в руки взяла. Рыжие такие.

– Большие?

– Да, большие, как собаки!

И старушки свернули за угол. А я остался в неведении: кто же это у нас в Королёве завелся, кто неведом ни Брэму, ни братьям Гримм?

(вспоминая поход в булочную)

***

Есть собаки, которые чуют лишь колумбийский кокаин, а на перуанский они не обращают внимания. Так же и я – могу собирать только опята. Однако вчера нашёл два белых, один польский, остальное – свинушки и сыроежки. В общем, поход удался: возблагодарил себя грибным супом, жареными грибами и возрадовался тому, что не сломал руку в результате полёта под откос, который оказался смазанным подсолнечным маслом.

Хорошо, что в лесу трамваи не ходют!

***

Вчера после вечера памяти Парщикова возвращался домой с Юлей Скородумовой. Спускаясь вниз на эскалаторе на «Курской», продолжали поминать Лёшу немировской перцовкой из горла.

Вдруг кто-то деликатно стучится мне в спину. Оборачиваюсь – милая дама средних лет с нероссийским выражением лица. На неплохом русском просит, чтобы я рассказал, что в российской поэзии пришло на смену постмодернизму. Говорит, что она слышала про какую-то «новую искренность» в поэзии, и просит дать оценку этому явлению.

Понял: то ли славистка, то ли этнограф, что примерно одно и то же.

Я предложил ей бодрящего напитка, но она вежливо отказалась.

Поскольку до электрички оставалось 15 минут, я не успел рассказать ей об эксгибиционизме, который ошибочно принимают за новую искренность. Обещала позвонить, когда вернётся в Амстердам.

Наверно, надо было амстер-даме курительной травки предложить, но у меня её не было.

***

После третьего посещения пенсионного фонда, где имел дело с наглыми и нахрапистыми стервятницами, сформулировал свою главную духовную потребность: стать карающим дедом Мазаем, надеть свирепое выражение лица, взять двустволку, патронов побольше – не на дичь, а на сохатого – и пойти мочить этих блядей, жирующих на общенародных отчислениях на нашу якобы достойную старость!!!