В парикмахерской

От солнца и духоты разламывалась голова. Упрямо передвигая

натруженными, зачугуневшими ногами, Андрей дошел до перекрестка. На

противоположном углу в сколоченном из досок домике помещалась парикмахерская

Военторга - за день Андрей уже раз пять заглядывал в нее.

Не хотелось переходить на солнечную сторону, и какие-то мгновения он

колебался. Затем пересек улицу, поднялся на крыльцо, к порогу и... обнаружил

того самого лейтенанта, которого видел вчера на хуторе у опушки Шиловичского

леса.

Лейтенант сидел в кресле, и мастер, чернявый узкогрудый старик с

большим крючковатым носом, стриг его.

Андрей невольно окинул взглядом улицу - с кем бы

посоветоваться?! - хотя знал, что ни Алехина, ни Таман-цева поблизости

нет. Затем сел на лавочку на крыльце и скосил глаза в раскрытую настежь

дверь.

У столиков с зеркалами помещались три обшарпанных деревянных кресла;

кроме чернявого старика, работали еще две парикмахерши: толстая, уже в

годах, но быстрая, с бесчисленными кудряшками на голове, и очень молодая

хорошенькая девушка в чистом аккуратном халатике и сапожках. Слева у самого

входа была прибита вешалка, далее на расставленных вдоль стены стульях

ожидали своей очереди пятеро военнослужащих: худой длиннолицый военврач с

погонами капитана медицинской службы (он читал газету); младший лейтенант -

летчик, миловидный, пухлощекий, совсем еще мальчик; старшина, тоже из

авиации, одетый весьма нарядно, в летнем офицерском обмундировании, с

планшеткой на длинном ремне, и два солдата-артиллериста.

Шестой же - сержант-танкист, за кем Андрей занял очередь, - курил возле

дверей.

--... Павлик Федотов из Двадцать пятой, - рассказывал старшина-авиатор

молоденькому летчику, - сбил вчера тридцатого фрица... Мужик! - восторженно

воскликнул он, подняв вверх большой палец. - Выпьет два литра - и как

огурчик!..

- Следующий! - утирая потное лицо платочком и вздыхая, позвала полная

парикмахерша; от жары она страдала, очевидно, более всех, но работала

проворнее, чем старик или молоденькая.

- Ваша очередь, - сказал военврач старшине.

- Я пас! - ухмыляясь, небрежно сообщил старшина и указал глазами на

хорошенькую девушку. - Жду мастера.

Военврач торопливо сложил газету и, сняв очки, уселся в кресло. Бриться

он не пожелал и, брезгливо оглядывая не первой свежести простынку и халат

толстой парикмахерши, подробно объяснил, как именно его постричь.

Андрей потихоньку рассматривал в зеркале лейтенанта.

Тот с довольно флегматичным видом, как-то расслабленно сидел под белой

простынкой в кресле, откинувшись на спинку, положив руки на подлокотники и

время от времени полуприкрывая веки; чернявый. мастер, не спеша действуя

ножницами, подстригал его длинные белокурые волосы.

У лейтенанта было славное простое лицо, большие светлые глаза - как

показалось Андрею, в них было что-то задумчиво-усталое.

Андрей припомнил, что в дивизии, где он воевал, в соседнем полку был

начхим, удивительно похожий на этого лейтенанта, - бедняга подорвался на

мине, его разнесло на части...

В раскрытую дверь из парикмахерской плыл сладковатый запах дешевой

парфюмерии; там, в духоте, было еще хуже, чем на улице, и дышалось с трудом.

Назойливо жужжали десятки мух, норовя усесться на потные лица.

Старшина из авиации негромко, но оживленно рассказывал юному летчику о

воздушных боях. Тот слушал с явным интересом, больше молчал, лишь изредка

поддакивая или понимающе улыбаясь. Это был разговор избранных, густо

пересыпанный специальными авиационными терминами и сопровождаемый

выразительной жестикуляцией старшины: движениями ладоней он весьма наглядно

изображал различные маневры воздушного боя.

Судя по разговору, это был человек знающий и бывалый: ему доводилось

сбивать " мессершмитты" и " юнкерсы", бомбить Кенигсберг и обстреливать с

воздуха немецкие эшелоны. Об известном летчике он говорил так, словно тот

был его близким приятелем и общался с ним повседневно; о различных системах

самолетов он рассуждал свободно и уверенно, как пилот, самолично испытавший

их летные и боевые качества. Он знал решительно все, и было только

непонятно, в какой, собственно, авиации он служит: в истребительной, в

штурмовой или бомбардировочной?

Незаметно рассматривая в зеркале лицо лейтенанта, Андрей пытался

определить, прислушивается ли он к разговору или нет. Было совершенно

очевидно: лейтенант не проявляет интереса ни к тому, что происходит в

парикмахерской, ни к тем, кто в ней находится. Выражение лица у него было

безразлично-вялое и даже немного сонное - может, оттого, что он тоже был

разморен жарой. Временами, поворачивая голову, он разглядывал в зеркале свою

прическу, дважды трогал рукой волосы на затылке и что-то говорил мастеру.

Когда лейтенант смотрел в зеркало, Андрей, чтоб не встретиться с ним

взглядом, рассматривал плакаты, расклеенные на стенах парикмахерской.

Один из плакатов - " Болтун - находка для шпиона! ", - висевший на видном

месте, меж зеркал, и, пожалуй, наиболее броский, привлек внимание Андрея.

Пожилая работница, приставив палец к губам и гипнотизируя строгим

неотступным взглядом, предостерегала: " Не болтай! " Эти два слова большими

буквами были выведены внизу плаката, а в верхнем углу было написано:

Будь начеку!

В такие дни подслушивают стены.

Недалеко от болтовни

и сплетни до измены.

Взяв гребень с ваткой, чернявый расчесал лейтенанту волосы, сделал еще

несколько движений ножницами и, осмотрев свою работу с разных сторон, принес

из чуланчика, где горела керосинка, алюминиевый стакан с кипятком, кисточку

и так же неторопливо, как и все, что он делал, принялся править бритву на

ремне.

В парикмахерскую, запыхавшись, вошел и окинул всех хмурым взглядом

пожилой капитан-артиллерист с палочкой в руках; как оказалось, заняв ранее

очередь, он куда-то отлучался и, возвратившись как раз вовремя, тут же

уселся в среднее кресло к полной парикмахерше.

" И ничего в нем нет подозрительного", - огорченно размышлял Андрей,

глядя на лейтенанта.

Рядом словоохотливый старшина не умолкая рассказывал молоденькому

авиатору:

- Двадцать седьмую перебросили в Белосток. Вот это город! Правда, центр

побит, но женщины! - Старшина восторженно почмокал губами; только теперь

Андрей заметил, что тот навеселе. - Это с нашей Дунькой раз, два - и в

дамки, - заявил он убежденно. - А польки не-ет! Обхожденьице дай, ласку,

подходец. Разные там: падам до нужек шановни пани, пшепрашем, пани, цалую

рончики...* И еще вагон всякий галантерейности. Не раз вспотеешь. А иначе -

напрасные хлопоты. Это тебе не наша Дунька: погладил по шерстке - и

замурлыкала! Не-ет!.. Обхождение дай! Подходец тонкий требуется, с виражами!

А так запросто не прошелестишь...

Капитан-артиллерист (ему только намылили лицо) обернулся и угрюмо

посмотрел на старшину; тот, не заметив, продолжал рассказывать об

особенностях обхаживания женщин в Польше, о каком-то Березкине из 6-й

истребительной и о случае, который произошел с этим летчиком, когда он,

хлебнув " послеполетные" за всю эскадрилью, отправился с аэродрома в Белосток

и спьяна " пустил пузыря" **.

Старшина совершенно не умел молчать. Оставив Березкина, он заговорил о

новых, только что полученных истребителях " ЯК-3". Если о некоторых других

самолетах он был весьма невысокого мнения и называл их не иначе как

" дубами", " гробами" и даже " дерьмом", то о новых истребителях он отзывался с

похвалой и всячески расписывал их достоинства:

----------------------------------------

* Падам до нужек шановни пани, пшепрашем, пани, цалую рончики... -

Падаю к ножкам прекрасной пани, прошу прощения, пани, целую ручки...

(польск.).

** Пустить пузыря- потерять ориентировку, заблудиться.

---------------------------------------------------------------

--... Устойчивы, поворотливы, в управлении - как перышко! Но главное -

скорость! Не машина - молния! Как-нибудь шестьсот пятьдесят, а это не

семечки - абсолютное превосходство! И в маневре бесподобны. Ручку на себя -

в небе тает. И вооружение усилено. Скажи мне: есть у немцев такая машина?..

И не снилась!..

" Вот звонарь! - с досадой подумал Андрей. - Ну что его, за язык тянут,

что ли? "

- Прыщичек тут у вас, - виновато улыбаясь, сообщил чернявый лейтенанту,

неосторожно задев его бритвой около уха и заметив капельку крови.

--... Из Тринадцатой и Двадцать пятой тоже поехали за новыми машинами.

Нагонят этих " ЯКов" или, может, " ЛА-7" получат - и немцам неба не видать.

Точно! Это тебе не сорок первый год...

Отстранив брившую его толстую парикмахершу, капитан-артиллерист с

мыльной пеной на лице и салфеткой на груди поднялся в этот миг из кресла и

шагнул к старшине.

- Встаньте! - потребовал он.

Старшина, не понимая, поднялся, планшетка болталась у голенищ его

щегольских сапожек.

- Трепач! - вдруг резко сказал, вернее, выкрикнул капитан. - С вашим

языком не в авиации служить, а коров пасти!.. Идите отсюда!..

Мастера обернулись на шум; весь красный, старшина еще какое-то время

продолжал стоять, затем медленно прошел к выходу и, поймав участливый взгляд

смазливой парикмахерши, остановился вполоборота у двери и попытался

улыбнуться: улыбка получилась растерянная и неестественная; вся развязность

и бойкость сразу слетели с него. Постояв так секунды, он вышел. Младший

лейтенант - летчик, с которым он говорил, - покраснел как кумач; все

молчали.

- Вы мне йодом помажьте, - негромко промолвил в наступившей тишине

старому мастеру лейтенант; он менее других обратил внимание на это небольшое

происшествие, он был занят осмотром пореза и заметно тревожился. - А то,

знаете...

- Не извольте беспокоиться, - услужливо заметил чернявый. - Сделаем в

лучшем виде...

Капитан-артиллерист снова сел в кресло и, подергивая

головой и нервно поправляя салфетку у воротника, с возмущением говорил

в это время парикмахерше:

- Трепется и трепется. Как баба! Противно слушать!..

- И верно! Мы, женщины, куда как разговорчивы, - вдруг не к месту

певучим голосом сказала парикмахерша, игриво и весьма глупо улыбаясь. - Все

от простоты нашей, откровенности!.. И страдаем всегда за это...

- Уж вы откровенны! - мрачно и с раздражением сказал капитан. -

Трепачишка чертов! Сопляк!.. - Он никак Не мог успокоиться. - Знаю я вашу

простоту, - он похлопал себя по шее, - на своей шкуре испытал!

И, проведя ладонью по выбритой щеке, тем же злым, возбужденным тоном

спросил:

- Вы думаете, он летает?.. Писарюга какой-нибудь! Или на аэродроме

самолетам хвосты вертит. А я вгорячах промашку дал: его, разгильдяя, в

комендатуру отправить надо было!..

Между тем лейтенанту приложили к лицу горячую салфетку - компресс.

- Я за вами, - поднимаясь, напомнил Андрей сержанту. - Сейчас

п-приду...

28. ВОТ И ВТОРОЙ!

Выйдя из парикмахерской, лейтенант, подстриженный и похорошевший,

взглянул на часы, закурил и неторопливой походкой направился в сторону

станции. Андрей на значительном расстоянии следовал за ним.

Как и большинство его сверстников, лейтенант с откровенным интересом

поглядывал на встречных девушек и молодых женщин; остановился у афиши кино,

прочитал, попытался заговорить с худенькой блондинкой, впрочем, безуспешно.

Пошел дальше, вид у него был довольно беззаботный, однако он не забывал

отдавать честь, причем делал это четко, с той легкостью, какая отличает

служащих в армии не первый год. У железнодорожного переезда он бросил

окурок, который, как перед этим и спичка, был тут же украдкой подобран

Андреем.

Во всем облике лейтенанта, в его фигуре, лице, походке, поведении и

обмундировании, не было ничего примечательного или необычного, как

говорится, не на чем взгляд остановить; за годы войны Андрею приходилось

видеть десятки, если не сотни, таких юношей в военной форме.

Вслед за лейтенантом Андрей вышел на пристанционную площадь, где вдоль

штакетника стояло несколько автомашин.

- Товарищ полковник, - послышалось совсем рядом, - разрешите...

Андрей обернулся и буквально в двух метрах от себя увидел стоящего

навытяжку возле полуторки Таманцева и рядом с ним двух незнакомых

усмехающихся офицеров - капитана и старшего лейтенанта, как догадался

Андрей, прикомандированных.

- Виноват, - дурачился Таманцев. - Разрешите обратиться...

- Т-ты еще не уехал? - не обращая внимания на подначку, удивился Андрей

и, жестом подозвав Таманце-ва, указал взглядом на идущего впереди, метрах в

сорока, лейтенанта.

Таманцев посмотрел и сразу сделался серьезным.

- Где ты его достал?

- В п-парикмахерской.

- Молодчик!

Таманцев уже принял решение и, оборотясь, велел двум офицерам:

- Ждите меня!

Он и Андрей последовали за лейтенантом. Тот направился в конец станции,

где возле столовой продпункта, очевидно, поджидая его-, стоял круглолицый

капитан.

- Вот и второй, - обрадованно сказал Таманцев и посмотрел на часы. -

Без трех минут четыре... Надо полагать, они условились здесь встретиться...

X x x

Капитан и лейтенант обедали долго, около часа, по-видимому никуда не

торопясь. Тем временем Таманцев и Андрей лежали на траве за низкорослым

крапивником метрах в пятидесяти от столовой. В тени места, пригодного для

наблюдения, поблизости не было, приходилось снова жариться на солнце.

Таманцев внимательно рассмотрел окурок, затем сравнил две обгорелые

спички - брошенную лейтенантом и найденную в лесу на поляне, - они оказались

разными.

- Все это фактики... - вздохнул он и, бережно завернув окурок и спички

в старое письмо, уложил в плексигласовый портсигар и спрятал в карман.

- Топаешь целый день, - заметил он погодя, - и дела будто не делаешь, а

устанешь как собака и проголодаешься. Ты ел чего?

- Нет.

- И я тоже. - Таманцев жадно потянул носом, ему все казалось, что от

столовой доносится запах мясного борща. --

Сейчас бы чего-нибудь кисленького... - мечтательно произнес он, - вроде

жареного поросеночка!.. С хренком! И пивка бы пару бутылочек со льда...

Андрей угодил рукой в крапиву и, растирая ожженное место, осматривал

небо.

- Ну и ж-жарынь... Как бы грозы не было.

- Грозой сыт не будешь... А они обедают, - кивая в сторону столовой, не

унимался Таманцев. - Сегодня там борщ мясной с помидорками и гуляшик с

макаронами. Такой гуляшик - пальчики оближешь!

- А ты откуда з-знаешь?

- А я не знаю, я только так думаю... Да-а, пожрать не мешало бы! Как

говорил товарищ Мечников, еда - самое интимное общение человека с окружающей

средой. А уж он-то соображал...

Таманцев дважды со стороны кухни подходил к продпункту и заглядывал в

уставленный длинными столами большой зал, но зайти внутрь не решился:

кормили маршевый эшелон, в столовой, как и вообще на станции, было

многолюдно, но офицеров - единицы. И рисковать - вести наблюдение в самом

помещении - не стоило, тем более что круглолицый капитан и лейтенант сидели

за столом одни.

Когда же, пообедав, они вышли из столовой, закурил только лейтенант;

капитан, очевидно, был некурящим.

Медлительной походкой сытно пообедавших людей они направились в

расположенный рядом агитпункт, где, сидя у открытого окна, минут пятнадцать

читали газеты.

Оставив Андрея наблюдать, Таманцев зашел к своему знакомому, помощнику

коменданта станции, который находился неподалеку, в здании блокпоста.

Дождавшись, когда наблюдаемые вышли из агитпункта, Таманцев подозвал

помощника коменданта к окну и показал ему офицеров. Тот сказал, что

лейтенанта он наверняка видит впервые, капитана же вроде встречал на

станции, но не ручается, так как, мол, ежедневно проезжают " тысячи офицеров"

и всех не упомнишь.

- А зачем они тебе? - поинтересовался он.

- Хотел бы знать - кто они.

- Всего-то?! - хмыкнул помощник коменданта. - Сейчас приглашу их-и все

узнаем.

--Нет, нет, это не годится...